Новое вино в старые "Вехи"

Клеймить интеллигенцию после очередного исторического отката (наконец-то это слово вернуло себе подлинный, а не финансовый смысл) невыносимо дурной тон: если интеллигенция и далека от народа, то виновата в этом не она, а народ.

«Полезем гуськом под кровать»

Мы сегодня живем внутри сборника «Вехи» — то есть внутри реакции писательской на реакцию общественную. Никакой революции в 1905–1907 годах, конечно, не случилось, но буза вышла большая. Сравнительная маломасштабность нынешнего общественного подъема, длившегося всего-то с декабря 2011 по май 2012 года, объясняется тем, что события пятого-седьмого годов были спровоцированы всей пятивековой историей русского самодержавия, тогда как митинги и шествия зимы-весны стали всего лишь откликом на путинское двенадцатилетие, которое вдруг продлилось еще на столько же. Впрочем, у маломасштабности свои преимущества — не было у нас, слава богу, ни Кровавого воскресенья, ни московского восстания, и даже никто из потенциальных Горьких не сбежал в Штаты. Правда, Захар Прилепин, насколько я знаю, работает сейчас над романом «Аминь» — что в контексте ситуации звучит столь же выразительно, как «Мать». Во всяком случае оба этих слова в разговоре о протестном движении мелькают с одинаковой частотой.

Количество разочарованных горожан, интеллигентов и простых обывателей, страстно мстивших русскому протестному движению за то, что оно не сразу опрокинуло ненавистное самодержавие, в пору так называемой реакции зашкаливало. Мстили они, конечно, не только за отсутствие результатов, но и за собственные прекраснодушные иллюзии, а потом и за собственный, глубоко эгоистический страх. Нет сомнений, что в 1905–1906 годах протест был в большой моде: Брюсов, Сологуб, Андреев, Минский — все сочиняли что-то очень такое социальное, проникнутое восторгом и надеждой. Очень быстро все это накрылось и сменилось тем, что Саша Черный, тогдашний наш Игорь Иртеньев, обозначил с предельной ясностью: «Отречемся от старого мира и полезем гуськом под кровать», «Ах, политика узка и притом опасна, ах, партийность так резка и притом пристрастна».

«Штыками и тюрьмами ограждает»

Тогда-то и появились «Вехи» — составленный Гершензоном сборник статей, который придется политкорректности ради назвать неоднозначным, а хочется позорным; просто очень уж неохота совпадать с Лениным, которого эта книжечка из семи манифестов с предисловием взбесила вообще до визга. Позорность, разумеется, состояла не в том, что несколько русских мыслителей решили высказаться о заблуждениях интеллигенции, а в том, что они себя от нее отделили, в том, что они предложили, и в том, когда и как они высказали свои, быть может, вполне здравые мысли.

Покаянный сборник

В 1908 году известный литературовед, публицист и философ М.О. Гершензон предложил нескольким русским философам высказаться о русской интеллигенции и ее роли в современной истории России. В марте 1909-го «Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции» вышли в печать, вызвав широкий общественный резонанс, — в крахе первой русской революции, как утверждали веховцы, обнажилось бессилие радикальной интеллигенции, пытавшейся, временами не без успеха, эту революцию возглавить. В сборник вошли статьи Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, самого Гершензона, А.С. Изгоева, Б.А. Кистяковского, П.Б. Струве, С.Л. Франка.

«Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, чего от нее ожидали… Русское общество, истощенное предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии. Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и укрепления, которые для нее так необходимы, и, как будто в сонном царстве, все опять в ней застыло, скованное неодолимой дремой» — это Сергей Булгаков, и что тут возразишь? И претензии те же самые: «Интеллигенция, страдающая «якобинизмом», стремящаяся к «захвату власти», к «диктатуре» во имя спасения народа, неизбежно разбивается и распыляется на враждующие между собою фракции», «Кому приходилось иметь дело с интеллигентами на работе, тому известно, как дорого обходится эта интеллигентская «принципиальная» непрактичность».

Гершензон не отстает: «Сказать, что народ нас не понимает и ненавидит, — значит не все сказать», «Сонмище больных, изолированное в родной стране, — вот что такое русская интеллигенция». И уж конечно, конечно, всеми подхваченное, так что автору пришлось даже давать дополнительные разъяснения: «Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».

Яхта вместо парохода?

И вот так, братцы, каждый раз.

Стоит русскому общественному движению получить по носу — в результате реакции ли, застоя ли, третьего ли путинского срока, — все дружно начинают ругать интеллигенцию, потому что, кроме интеллигенции, давно уже ничего действующего, мыслящего, шевелящегося попросту нет. Ее начинают объявлять оторванной от народа, тогда как она не какой-то отдельный класс, а всего лишь самая умная и активная часть этого самого народа. Ей начинают прописывать в лошадиных дозах смирение, самоограничение. Солженицын в сборнике «Из-под глыб» целую статью «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни» посвятил этому вопросу, и это тоже была реакция на реакцию, ответ на поражение оттепели, и тоже у него образованщина была во всем виновата. Между тем клеймить интеллигенцию после очередного исторического отката (наконец-то это слово вернуло себе подлинный, а не финансовый смысл) невыносимо дурной тон: если интеллигенция и далека от народа, то виновата в этом не она, а народ.

Давайте еще вспомним «массам непонятно». Увы, всякий авангард далек от арьергарда; стоит ли это считать гордыней? Ругают в России того, кто что-то делает; судя по тому, что ругаемой всегда оказывается интеллигенция, остальные бездействуют либо расправляются с этой самой интеллигенцией. Легче всего сейчас предъявлять претензии, но отчего надо вечно оставлять эту интеллигенцию одну? Одна она немного навоюет. Но ее благонравные критики либо недолгие и легкомысленные попутчики, разбегающиеся при первом заморозке, гораздо комфортнее чувствуют себя на диване. Рекомендовать соборность и покаяние, внутреннее самосовершенствование и смирение, в то время как главной повесткой власти становится месть всем, кто посмел открыть рот, — это очень выгодно и элегантно, но поразительно глупо и неблагородно. Если бы у России был выбор — она не досталась бы большевизму, но суть в том, что 90% образованной России либо вовсе не думали о будущем, либо думали о репутации. Следствием чего и стали «Вехи», все авторы которых впоследствии покинули страну на «философском пароходе».

У них были варианты. Они могли меньше брюзжать, больше действовать, не оставлять Россию наедине с решительными и небрезгливыми прагматиками, но им приходилось заботиться об имидже, а это последнее дело. «Вехи» с изумительной точностью предсказали все сегодняшние настроения благонравных критиков протестного движения; конечно, тут разница масштабов особенно очевидна, потому что тогда у нас были Гершензон с Бердяевым, а теперь Ольшанский с Радзиховским, тоже, между прочим, милейшие люди, одно удовольствие с ними чаю попить. Но это как раз и есть главное основание для оптимизма — ведь колонка у нас, как известно, оптимистическая: если это соотношение сработает у нас и впредь, то вместо грандиозного февральского краха и октябрьского взрыва мы получим так себе пук, без человеческих жертв. А вместо «философского парохода» будет чья-нибудь прогулочная яхта, на которой они и порадуются в очередной раз своей белоснежной правоте.