У Москвы нет ни стыда, ни совести, ни исторической памяти

Москва - крашеная. Не блондинка, не брюнетка. Цвет волос неопределенный, меняется, в зависимости от освещения, от рыжего до пепельного оттенка. Сколько ей лет, сложно понять из-за пластических операций, сделанных, впрочем, довольно удачно

Если спросить: «Москва, тебе сколько стукнуло?» - она со смехом ответит, что это невежливо задавать даме такие...

Если не отставать, процедит сквозь зубы: «По паспорту - тридцать восемь», но Москва врет - ей куда больше, как бы не все пятьдесят. Но выглядит хорошо, женщина она ухоженная.

У Москвы роскошная квартира в центре города - бывшая коммуналка из дюжины комнат. Богатый муж никогда не бывает дома - он крупный чиновник из администрации президента.

Москва утверждает, что служит в каком-то банке или агентстве, но за работой я ее, честно говоря, никогда не видел. Она всегда дома. Я даже не видел, чтобы Москва ходила по квартире - она всегда полулежит.

Москва не жадная, но в ее квартире лучше всего брать все без спроса - она даже не заметит, а вот если попросить: «Москва, одолжи утюг?», может и заупрямиться: «Свой давно пора купить!»

При знакомстве она меня спросила: - Ну, как жить думаешь?

- Обычно. Для начала сниму где-нибудь на окраине однушку, а потом...

Москва говорит: - Зачем тебе где-то на окраине снимать, живи у меня. Места полно!

Я переехал к ней со всеми вещами, благо их немного.

Поселила в одной из комнат. Мебель там еще от прежних хозяев - живописная рухлядь: слоеные шкафчики, полочки, этажерочки, на стене гобелен с медвежатами, кровать с панцирной сеткой.

В первую же ночь мы с Москвой напились и стали сожительствовать.

Что там у Москвы с фигурой - непонятно. Москва раздевается только при зашторенных окнах и выключенном свете - стыдлива. А когда ты с ней ложишься в постель, сразу накрывается одеялом - все равно ничего не увидишь. Грудь на ощупь большая, тело - мягкое.

Москва сладко целуется и сонно *бется. При соитии издает особые томно-тихие стоны. Необъяснимо волнительные обертона. В них все и дело. Их принимаешь за настоящую страсть, хотя, скорее всего, это просто воздух, который так выходит из ее легких под твоей тяжестью. Эти стоны возбуждают, от них теряешь голову. А на самом деле Москва ничего не делает, просто лежит, раскинув ноги, звучно и волнительно дышит.

Я заметил за Москвой одну особенность. Когда ей лень поддерживать разговор, она вместо ответов подхватывает концы твоих же фраз. Такое у нее своеобразное эхо вместо речи.

- Москва, тебе со мной хорошо?

- Хорошо...

- У тебя мужчин было много?

- Много...

- Но я-то лучший?

- Лучший...

Тем более обидно узнать, что Москва мне изменяет. И не то, чтобы мстит или самоутверждается.

Она безразлично-любвеобильна. Ей все равно, с кем, лишь бы лежал кто-то рядом.

Уличенная в измене, она не испытывает ни доли смущения. Меня трясет от гнева.

- Бра-я-ят! - затравленно блеет застуканный кавказец. - Нэ убывай, бра-я-т!..

- Не брат ты мне, гн*да черножо!..

- Чего?! - у Москвы прорезается надтреснутый бабий голос, совсем как у примадонны. - Я вот как щас милицию вызову! - визжит Москва. - Понял!? Живо пойдешь по двести восемьдесят второй!..

И я понимаю, что она действительно вызовет милицию и сдаст меня. За разжигание и прочую ксенофобию. У Москвы ни стыда, ни совести, ни исторической памяти. Ей чужда привязанность. Москве наплевать на мою ревность.

«Черножо» куда-то подевался, как будто и не было его смуглого, щетинистого присутствия.

В комнате только двое: я и Москва.

- Хорошо, дрянь, я ухожу!

- Ну и вали, - безразлично говорит Москва. Она лежит на диване и смотрит по телеку «Дом-2». Забыл сказать, у Москвы чудовищный вкус. Она часами слушает и смотрит такое, что нормальный человек не выдержит и пяти минут.

- Я ухожу. Прощай.

Москва молчит. По ее каменному лицу я вижу, что ей все равно. Она забудет обо мне, как только хлопнет дверь. Мою комнатку с ветхой мебелью займет другой. С более крепкими нервами.

- Москва, ты хоть понимаешь, что ты за с*ка?! Выгоняешь человека, которому даже пойти некуда!

Кстати, в этом вечернем освещении становится заметен ее возраст - складки, подбородки... Ей точно за пятьдесят.

- Ты сам уходишь, я тебя не выгоняла, - холодно отвечает Москва.

- Да? А как мне оставаться после того, что я увидел? Что молчишь? Ты можешь оторваться хоть на минуту от своего муд*цкого телевизора?!

Москва поворачивает голову: - А что ты видел?! Что?! Дикарь! Я думала, приехал из Берлина нормальный интеллигентный парень, европеец... Ведешь себя как... как фашист!

Она всхлипывает. Нет, я знаю, что это самообман. Она не всхлипывает, это обычный кокаиновый насморк. Но приятнее-то думать, что она в слезах от того, что я бросаю ее...

- Скажи мне только одно, - спрашиваю, - я тебе нужен?

- Нужен, - включает эхо Москва.

- Попроси меня, чтобы я остался. Скажи - оставайся.

- Оставайся...

Я распаковываю вещи. Начинается постельное «мирись, мирись и больше не дерись».

- Москва, я тебя очень люблю... А ты?

Москва: - Очень люблю... А ты?

- Люблю!

- Лю...

Вот и хорошо.

Я ухожу в свою комнату. Дело в том, что Москва, видите ли, не высыпается, если рядом с ней кто-то лежит.

- Спокойной ночи, - кричит Москва.

- Спокойной ночи, - отзываюсь я, - только ради Бога, сделай в телевизоре звук потише!