Олег Кашин: Писатель должен быть нацболом

Олег Кашин, который по собственному признанию реализует свои писательские амбиции в журналистике, в своем интервью рассказал о том, как в свое время обнаружил прекрасного прозаика Солженицына, а также почему разочарован дискуссией о Сталине, которую начал Захар Прилепин. Кашин называет ненормальной ситуацию, когда поэты собирают стадионы,  и считает литературой свой Твиттер. По его мнению, все шедевры уже написаны и стоят на полочке.

— В интервью мне Эдуард Лимонов сказал, что современная наша литература «не талантлива и глупа». У тебя какие мысли на этот счет и вообще много ли разочарований или радостей она тебе принесла?

 — А вот не сказал бы, что наша литература не талантлива и глупа. В сравнении с Лимоновым — да, может быть, но я не уверен, что классик имеет право упрекать современников в том, что они не равны ему. Разочарования стараюсь забывать сразу, поэтому их у меня, как мне кажется, в последнее время нет. Радость — ну вот «Немцы» Терехова очень порадовали и сами по себе, и тем, что после них уже нельзя отрицать существования писателя Терехова, а мы помним, что после «Каменного моста» многие предлагали именно такое решение «тереховского вопроса». Не то чтобы порадовал, но понравился «Русский садизм» Лидского, хотя это, наверное, все-таки что-то вроде Акунина, литературная игра в Бабеля и Зазубрина, но игра интересная. «Серьезный роман» Акунина, кстати, читать не стал — именно чтобы не разочаровываться, на всякий случай.

 — Вообще как ты формируешь свой круг чтения? Больше падок на новинки или читаешь проверенные вещи?

— Буквально вчера коллеги из отдела культуры вынесли на помойку скопившиеся у них за годы рецензирования старые новинки, и я успел забрать себе «Исламский прорыв» Ахтямова и «Дипендру» Бычкова, вот их, видимо, и буду в обозримом будущем читать. Читать проверенные книги — это неинтересно, более того, я с детства дорожу привычкой читать странные и необязательные вещи, которые мне заведомо не с кем будет обсудить, зато я смогу отстроиться от тех, кто читает какой-то «обязательный» корпус новинок. Сейчас у меня лежит недочитанной «Страна изобилия» Спаффорда, но это скорее исключение из привычки — об этой книге я узнал из рецензии в журнале «Вокруг света». Но главный источник литературных новостей для меня все равно книжные магазины. Приходишь, смотришь, покупаешь.

—  Какие авторы сформировали тебя?

 — Как раз вдогонку к предыдущему вопросу — выпускное сочинение в школе я писал по «Все впереди» Василия Белова именно из тех соображений, что вряд ли кто-то из рецензентов его читал, а я эту книгу, наоборот, знал наизусть и очень в свои тинейджерские годы любил. Этим сочинением, кстати, я остаюсь доволен до сих пор и даже перепечатывал его у себя в ЖЖ, помню, как я комментировал описанные Беловым сцены знаменитого ивановского урагана 1984 года: «Не тот ли это ветер перемен, которого так жаждали иные деятели?» Оттуда же, из того же возраста — любовь к Леониду Леонову, которого я раз в несколько лет обязательно перечитываю, и прошлым летом, когда в кино шел фильм Триера «Меланхолия», я как раз перечитывал «Дорогу на океан» и обнаружил, что глава об обрушившейся на землю луне у Леонова — это хоть и очень вольный, но пересказ фильма Триера, и я теперь хочу при случае спросить у режиссера, читал ли он Леонова, или так совпало.

Единственный автор, который меня «сформировал» сильно позже подросткового возраста — это Солженицын. Лет в 28 я перечитал его взрослым взглядом и обнаружил не неприятного мне политика, как в 16 лет, а прекрасного прозаика, каковым я его до сих пор и считаю.

— В том, что сейчас довольно узок круг читателей вина самих читателей, упадка их уровня потребностей или здесь есть и вина литературы, которая ориентируется на достаточно узкий круг людей и не идет в массы? Может быть, нужно новое литературное народничество?

— Нет, народничество нам точно не нужно, я убежден, что любой продукт, не только литературный, всегда доходит до того, кому он действительно нужен. Ни со стороны читателя, ни со стороны авторов никакого упадка здесь нет. Тот же Прилепин уже стал вполне народным писателем, а, например, проза Анны Козловой дошла до широкой аудитории с помощью известного сериала Германики. Чего ты хочешь, чтобы поэты собирали стадионы? Я вот считаю, что это ненормально, когда поэты собирают стадионы, а писателей спрашивают, как жить дальше.

 — У меня есть стойкое убеждение, что с распадом СССР у нас в изобилии были разлиты тлетворные энергии, которые продолжают разлагать страну и общество, витальных сил практически нет и эта инерция до сих пор не переломлена вот уже 20 лет. На твой взгляд, кто или что может дать нашему обществу новый позитивный вектор движения. Литература здесь может играть какую-либо роль или все ее великие влияния на умы в далеком прошлом?

 — Я с тобой не вполне согласен по поводу тлетворных энергий и, кажется, именно тебе я когда-то и говорил, что считаю временем моральной катастрофы именно путинские нулевые. Может ли играть в исправлении ситуации какую-то роль литература? Так она и играет, правда, чаще в виде каких-нибудь нетрадиционных форм. Я, например, совершенно искренне считаю литературой свой Твиттер.

 — Еще одно наблюдение: сейчас крайне много пессимизма, полного неверия в то, что можно что-то исправить, особенно у поколения, которое живет только в реальности современной России. Те или иные пороки, проблемы воспринимаются как тотальные, как злокачественные опухоли, которые невозможно излечить. Это прорывается и в литературу. Нет ли у тебя подобного ощущения?

—  Формально такое ощущение у меня есть, но если ему сопутствует желание оставаться в России и каким-то образом ее менять, значит это не столько ощущение, сколько поза. Мне 32 года, и за это время Россия очень сильно изменилась, причем не только в худшую сторону. Я помню, как в восьмидесятые было нормой орать друг на друга — продавцы в магазинах орали, покупатели орали на них и друг на друга, учителя в школе орали, родители на детей. Сейчас вроде поменьше орут — по-моему, это хорошо.

— На мой взгляд, сейчас писатель просто не имеет права замыкаться только лишь на своем художественном творчестве, он должен живо окликаться на важнейшие общественно-политические проблемы, писать публицистику. Что можешь сказать по этому поводу?

— Я не думаю, что в этом смысле что-то изменилось со времен «Дневника писателя», но последний самый громкий случай выхода писателя за пределы своего художественного творчества меня расстроил — я имею в виду дискуссию о Сталине, начатую Захаром Прилепиным.

В нашем с ним поколении лет пятнадцать назад, когда то, что сегодня называется демшизой, было мейнстримом, многие, и я в том числе, уходили от этого мейнстрима в сталинизм. В школе советская учительница вдалбливает нам «Архипелаг Гулаг»? Отлично, тогда я буду за Сталина! Сегодня быть «за Сталина» уже не нонконформизм, сегодня на Сталина как на своего единомышленника ссылаются батюшки, требующие расправы над Pussy Riot. Зачем присоединяться к этим батюшкам?

— Что портит нашу современную литературу? Может быть то, что писатель перестал быть пророком, вождем, а его книги перестали отвечать на насущные вопросы, которые задают люди?

— Мы наблюдали писателей в роли пророков и вождей на Болотной площади — вождями были и Акунин, и Быков, и Лев Рубинштейн. Мне в роли вождя больше нравится Навальный, а Акунин или Быков во главе протестующих колонн кажется мне надругательством над моими читательскими чувствами.

— Может быть, у нас сейчас все проблемы в стране, что во власти люди, которые не читают книг? И какие бы книги ты порекомендовал прочесть этим ребятам в первую очередь?

 — У Евтушенко в мемуарах был такой эпизод, когда кто-то из топ-менеджеров ЦК КПСС вдруг пожаловался ему, что совсем не читает книг и просит что-нибудь порекомендовать. Евтушенко порекомендовал «Сто лет одиночества». Мне так нравится эта история, что я не могу выйти за ее пределы, и если вдруг Путину потребуется такая моя консультация, я тоже подсуну ему Маркеса.

А Медведев, как известно, прошлым летом читал «Девушку с татуировкой дракона», так что ему бы я ничего рекомендовать не стал.

— С другой стороны, может ли быть писатель во власти? Вот Владислав Сурков балуется литературой или балуется политикой?

 Напрашивается ответ, что он просто балуется. Я много раз уже об этом говорил и готов повторить еще раз, что звериная ненависть сурковского Кремля к Лимонову — это именно писательская ревность, прежде всего, ревность плохого писателя к хорошему. Поэтому не надо во власти писателей, пускай просто пишут.

— То что сейчас происходит в стране можно описать реалистическим пером или это исключительно памфлет?

— Практика заставляет делать вывод, что все-таки только памфлет, но хочется не терять надежду на реалистическое перо. Как три года назад возник из ниоткуда Гиголашвили, которому двадцать лет было не до литературы, и он все пропустил, поэтому написал прекрасный реалистический роман — почему бы не понадеяться на повторение и на то, что из глубин Болотной площади или еще откуда-то вынырнет новый Шолохов? Я всерьез на это надеюсь.

— Герой нашего времени, какой он, на твой взгляд, если в двух словах?

 — Очевидно, что это «рассерженный горожанин», но тут я могу быть предвзят.

— Писатель  в России должен быть патриотом, либералом, государственником или анархистом или своеобразным метисом?

— Нацболом должен быть писатель, нацболом и только нацболом, и я совершенно серьезно это говорю — то, что придумал Лимонов в политике, очевидно, оказалось единственной политической платформой, способной сосуществовать с литературой. И я имею в виду не только Лимонова, Прилепина и авторов «Лимонки». Вот Быков, например, нацбол.

— Как считаешь, может ли сейчас появиться безусловный шедевр равный «Тихому Дону», «Братьям Карамазовым», «Анне Каренине» и какой должна быть эта книга?

— Думаю, не может такая книга появиться. Беспорные шедевры возникают в молодых литературах, а у нас-то что — все шедевры уже написаны и стоят на полочке. Это нормальный естественный процесс.

— Что думаешь о массированном наступлении электронных книг, надо ли печалиться, что она постепенно подменяет бумажную? Сам ты как рыщешь по магазинам в поисках нужной книги или вылавливаешь все это в сети?

— Электронную книгу как явление я уважаю, но у меня в айпад закачано только «Красное колесо» для неторопливого чтения в самолетах. Я не печалюсь, что электронная книга вытесняет бумажную, но, пока есть возможность, предпочитаю тактильный контакт с бумажной книгой — без фанатизма, конечно, потому что понимаю, что электронных книг будет все больше, а бумажных все меньше, а сопротивляться прогрессу глупо.

 — Не жалеешь ли что перебрался в столицу. Что приобрел, а что потерял с этим?

— Не потерял, мне кажется, вообще ничего, а что приобрел — да элементарно умнее стал. Очевидно, этот процесс как-то наложился на процесс взросления, но взрослеть лучше среди умных людей, а в Москве умных людей объективно больше, чем где бы то ни было в России. Так что не жалею, конечно.

— Насколько сильны у тебя писательские амбиции или это побочный продукт твоей журналистики, публицистического творчества?

 — Я считаю, в журналистику люди идут по нескольким, трем или четырем причинам. Кто-то хочет просто стать великим журналистом — меня безумно раздражают поклонники Хантера Томпсона, но они есть, я их постоянно вижу. Кто-то хочет пройти через журналистику в какую-то более денежную сферу, пиар или еще что-нибудь. Кто-то реализует в журналистике свои политические амбиции. Кто-то писательские. Вот я реализую писательские, желание именно писать (а не найти, например, сенсацию, из-за которой все в мире изменится) было главной моей мотивацией при выборе работы. Но, судя по тому, что я пишу колонки, а книг не пишу, амбиции оказались не настолько сильны, как можно было ожидать.

— Невозможно обойтись без вопроса о творческих планах: твоя книга «Роисся вперде» прозвучала, была в листах премий, что дальше, нет ли желания литературно поразить всех? О чем хотелось бы написать?

— Скажу честно: у меня на iCloud хранится треть недописанной повести, к которой я очень хочу скоро вернуться и дописать ее, но говорю об этом без оптимизма, потому что прекрасно знаю, что оправдания типа «много других дел» или «нет времени» — это именно оправдания. Когда книга пишется, она пишется, и ей плевать на другие дела.

Но я все равно ее, конечно, допишу. Это тоже, как и «Роисся вперде», будет краткий пересказ того, что у меня в голове, на фоне идиотского авантюрного сюжета. Но желания литературно поразить всех у меня все-таки нет — «Роисся вперде» была журналистским высказыванием, и этот текст, я думаю, не будет отличаться от нее в этом смысле.