Дмитрий Быков: постепенно начинается мода на интеллект

Интеллектуальность стала трендом еще в прошлом году. Постепенно начинается и мода на интеллект. 

Сегодня повод для оптимизма не надо долго искать: начался учебный год, и впервые за последние пять лет я вижу качественный скачок, революционное изменение студенческого уровня. Это, впрочем, и школьников касается. Мало того, что конкурс в лучшие вузы России доходил в этом году до 60 человек на место, в этом конкурсе действительно отобрали лучших. 

Обычно бывает как: приходишь читать первую лекцию и для определения уровня аудитории задаешь залу несколько простых вопросов по ходу изложения. Эти мини-опросы с начала века показывали стремительную деградацию школьного образования. Вчера, читая вводную лекцию по истории русской литературы в МГИМО, я по первым же ответам понял, что с этим курсом (международная журналистика, но коллеги рассказывают то же и о других) расслабляться не придется. Больше того, чтобы рассказать им что-то для них новое, мне надо будет всерьез подтягивать собственный уровень. Они в курсе новой и новейшей истории, русской и зарубежной литературы, а вопросы их, задаваемые после лекции, показывают, что они еще и думают над всем этим. Не хочу хаять прежних своих выпускников — среди них были весьма талантливые люди, сегодня вполне успешно работающие. Но основная масса студенчества вследствие ЕГЭ с трудом могла прочесть наизусть хоть одно стихотворение, испытывала серьезные трудности с формулированием простейшей мысли и литературу знала еле-еле в объеме школьного курса. Новые знают не только Пелевина и Сорокина, но и Мережковского и Белого; литература перестала для них быть школьным предметом и стала лекарством, зеркалом, предсказателем будущего — словом, вернулась в живой современный контекст. 

Это впечатление только укрепилось на следующий день, когда меня пригласили с лекцией в Международный университет. Его студенты оказались в курсе всех последних событий, хотя еще год назад аполитичность считалась у них хорошим тоном. Начитанность их выше всяких похвал, а острота дискуссии, бог весть откуда взявшаяся при полном отсутствии живого примера на ТВ, заставляет вспоминать о лучших временах «Пресс-клуба». За все это надо сказать спасибо никак не реформе образования, которая, по сути, еще и не начиналась, а тому резкому всплеску общественной активности, который мы наблюдаем с сентября прошлого года, после известной рокировки. И дело опять-таки не в свободе, которая сама по себе может использоваться по-разному и в девяностые, например, вела к стремительному одурению большей части страны. Дело в мотивации, в ощущении, что заниматься собой — небезнадежно, что от частного человека нечто зависит (как ни странно, в девяностых у меня такого ощущения почти не бывало). Сейчас оно вернулось. Почему — отдельный и долгий разговор, но, вероятно, прежде всего потому, что характер выковывается только в сопротивлении. А оно сегодня очень сильно — и не только со стороны власти или лоялистов, но и со стороны добровольного «коллективного Булгарина», полюбившего оплевывать белоленточников за неэстетичность и отсутствие позитива. 

Мне много раз приходилось говорить о том, что истинная оппозиционность сегодня состоит, конечно, не в хождениях на митинги, хотя и это дело хорошее; она сводится как раз не к протесту, а к вещам позитивным, тем самым, в недостатке которых нас так часто упрекают. Оппозиционность сегодня — это противостояние доминирующим, государственно одобренным трендам. Например: не расслабляться, живя на нефтяную ренту; искать, выдумывать, производить, конкурировать, не смиряться с тем интеллектуальным уровнем, который навязан стране системой государственного вранья и тотального запрета.

Не опускаться до телевидения и ручной прессы, не сползать в оккультизм или государствославие, не смиряться с тем, что такова воля большинства. Большинство, кстати, еще не определилось — оно всегда определяется постфактум. Сегодня высшая форма оппозиции — быть умным и не опускаться до уровня оппонента: не переходить на личности в дискуссиях, не ограничиваться школьной программой, вообще меньше развлекаться и больше работать над собой. Потому что больше работать в России сейчас не над чем — все остальное прибрали к рукам. Но себя-то у тебя никто не отнимет. Впрочем, этот императив срабатывал и в те же самые проклятые девяностые, когда ваш покорный слуга писал: «Остается носом по тарелке скрести в общепитской столовой, и молчать, и по собственной резать кости, если нету слоновой». Лучшее, что мы можем сегодня сделать — себя; и только с этого начнется другая страна. 

Интеллектуальность стала трендом и модой еще в прошлом году. Хорошо ли это? Плохо, как всякая мода, и хорошо по возможным последствиям: одно время программа «Взгляд» носилась с идеей сделать модным добро, но тогда это как-то не получилось. Добро стало модно значительно позже — когда в России возникла мода на благотворительность. Вероятно, многое в этом явлении было и лицемерно, и уродливо; к счастью, сейчас эти болезни роста преодолеваются, стало меньше бестактностей и самопиара (тем более что издержки этого самопиара мы в марте-феврале наблюдали по полной программе). Постепенно начинается и мода на интеллект, хотя у нее, увы, свои издержки: тут будет и неизбежный снобизм, и кружковщина, и интеллектуальная самодеятельность (что делать, мы сами истребили почти все среды, где могли собираться и спорить умные подростки). Но все эти болезни роста не должны заслонять от нас главного: в последние пять лет попросту неизбежны были сетования преподавателей на уровень абитуриентов, а работодателей — на уровень выпускников. Так вот, как всегда бывает при застое, самообразование стало главным занятием общества и принесло свои первые плоды. Молодежи, требовательной попросту в силу неопытности, очень быстро стало скучно только потреблять и развлекаться. Может ли она на этом пути поиграть в революцию, заразиться радикализмом? Вполне, поскольку радикализм и подполье возникают там, где нет нормальной политики. Но поколения «присевших на школьной скамейке палачей», как называл Мандельштам комсомольскую поросль тридцатых, мы уж точно не получим. 

Что сейчас нужнее всего, на мой взгляд, — так это учителя, которым бы эта молодежь доверяла; педагоги, которые могли бы предупредить ее о нескольких наиболее очевидных тупиках. И вот вопрос: есть ли у нас сегодня такие учителя? Можем ли мы быть достойны собственных детей, не остановился ли наш собственный интеллектуальный рост? Способны ли мы еще с самих себя спросить по максимуму, а не с оглядкой на то, что другие еще хуже? Не атрофировались ли мускулы за время вынужденного бездействия? Настало время умнеть вслед за нашими детьми. Это трудно — мы ведь, кажется, уже привыкли к мысли, что так и доживем в полусумраке. И, наверное, не заслуживаем ничего другого. Но дети, как выяснилось, на такой вариант не согласны. 

Более оптимистического вывода я не делал для себя уже давно. 

мачо и ботан 2