Труды управления

В общем массиве обвинений, выдвигавшихся и выдвигаемых в адрес Бориса Годунова со стороны его врагов и недоброжелателей, можно найти массу всего: и узурпацию власти, и, понятно, убийство малолетнего царевича, и всякое прочее страшное - но, вот, чего там не было, так это обвинений в управленческой нераспорядительности.

В самом деле, деловые качества Годунова в мемуарной и прочей нарративной литературе либо оцениваются весьма высоко, либо (в угоду идеологическим предпочтениям автора) просто обходятся молчанием. Причем, эта высокая оценка ума и распорядительности порой звучит из весьма недружелюбных по отношению к Годунову уст! Да и объективная информация о действиях правительства Годунова как в период его "премьер-министрства", т.е. в 1587-1598 годы, так в годы царствования (1598 - 1605) не позволяет усомниться в высоких управленческих дарованиях Бориса.

Для начала надо отметить, что наследство ему досталось из рук вон скверное: после чудачеств Грозного-царя страна переживала невиданный со времен Батыя социально-экономический кризис, характеризующийся запустением целого ряда прежде ведущих в экономическом отношении районов - таких, например, как земли Новгорода (кто ж знал, что в сравнении со Смутой это - еще цветочки!). Население заметно уменьшилось и в еще большей степени - разбежалось, что ставило под угрозу всю фискальную основу государства. Серьезные потери понес и "управляющий класс", физически лишившийся значительной массы талантливых управленцев. Плачевно было и внешнеполитическое положение страны: до своей смерти Грозный хоть и успел закончить войны со Швецией и с Речью Посполитой - однако, мирных договоров заключено не было. Имели место лишь перемирия. При этом, под контролем Швеции находился выход к Балтике и все прилегающие к ней территории с крепостями Ивангород, Ям, Копорье, Корела, Орешек. Иначе говоря, прямым "окном в Европу" мог служить только основанный царским указом лишь в марте 1583 года Архангельск - точнее, Новые Холмогоры, как он тогда назывался. Что же до Польско-Литовского государства, то его король, Стефан Баторий, демонстрировал весьма далекоидущие экспансионистские намерения, едва ли не публично заявляя о желании воевать Турцию (ставленником которой он когда-то был), но перед этим покорить Москву, дабы не мешала и, напротив, поставляла ресурсы для антитурецкой войны - на покорение Москвы, по его мнению, потребуется три кампании. Подобные интенции воспринимали в Кремле более чем всерьез - поскольку убедились как в личном военном даровании Батория, так и в его способности концентрировать ради войны беспрецедентные для своего государства людские и материальные ресурсы. Как писал Платонов, Батория в Москве попросту боялись и войны с ним желали избежать любой ценой.

Помимо объективных проблем, имелись и не менее серьезные субъективные. Так, стоит обратить внимание на задачу преодоления той оторопи, психологического паралича, и, вместе с тем, зашкаливающей брутальности, которые возникают в обществе после десятилетий активного террора: по опыту послесталинских лет мы знаем, что хотя мысль о необходимости общего снижения уровня кровавости внутренних конфликтов и борьбы за власть в какой-то момент действительно посещает разом все умы правящей верхушки, воплощается этот переход на иной тип общественного договора довольно-таки постепенно - и либеральные хрущевские годы оказались на практике значительно более кровавыми, нежели реакционные брежневские. В этом смысле не кажется странным бóльшая жесткость нравов при Годунове в сравнении с временами Михаила Федоровича или даже Василия Шуйского - сравнивать стоит не с ними, а с предшественником, конечно же.

Мы также писали уже о дефиците легитимности режима Годунова - добавим, что возник он, конечно же, гораздо раньше избрания Бориса царем. Возник, и, по всей видимости, способствовал развитию определенных качеств правления. Так, Годунов, пожалуй, являлся наиболее активным русским монархом шестнадцатого - семнадцатого столетий в плане того, что мы бы назвали сегодня мерами социальной поддержки населения. Чувствуя необходимость в поиске опоры в нижних слоях населения - не только в московском посаде, но и среди провинциальных жителей - он не ограничивался разного рода манипулированием налоговыми льготами, но также практиковал активную казенную поддержку: восстанавливал в камне сгоревшие в московских пожарах деревянные торговые ряды, проводил продовольственные интервенции в период неурожаев и т.д. Оставили след в истории и организованные им в голодные годы масштабные общественные работы... Еще одной характерной стороной стало отмечаемое всеми "западничество" Годунова. В самом деле, именно с этим правителем связаны такие казусы, как посылка 12 благородных отпрысков за границу для обучения (никто из них на родину не вернулся - что, впрочем, понятно, учитывая обстоятельства Смуты) или впервые артикулированное намерение учредить в России университет (разумеется, используя импортные комплектующие).

В этом же ключе стоит воспринимать настойчивые попытки царя-Годунова породниться с европейскими правящими домами и вообще очень интенсивные дипломатические и личные контакты с иностранцами, в ходе которых не раз подымался вопрос о культурном импорте: технологий, специалистов, ценных артефактов. С одной стороны, все перечисленное до некоторой степени является следствием аховой международной позиции России после Грозного - просто из чувства государственного самосохранения следовало максимально расширить и углубить международные контакты по всем радиусам. С другой же - само собой напрашивается наблюдение, состоящее в том, что довольно часто в тех случаях, когда российский режим не чувствует внутри страны достаточной опоры, а, напротив, ощущает некоторую серьезную витальную опасность, он так или иначе поворачивается лицом к Европе. Так было при Петре, а до того - при малолегитимном режиме царевны Софьи, в царствование Федора Алексеевича, малознатное окружение которого не могло похвастать укорененностью в традиционные московские структуры клановой власти, тем более, при Лжедмитрии Первом или при Ельцине. Это явление не следует, однако, понимать упрощенно - суть его в интуитивной тяге подключиться к институциональному богатству Запада, системе более регулярной, а потому прозрачной и, следовательно, контролируемой и безопасной. Сменить попутно для подданных повестку дня, направив их действия и стремления по иным, новым, более безопасным рельсам. В полной мере подобный трюк удался лишь Петру - он, безусловно, требует отдельного, более тщательного разговора, здесь же ограничимся сказанным.

В целом, говоря о Годунове, возникает довольно цельный образ управленца-практика: не слишком искушенного в древнерусской книжности (что неоднократно отмечалось свидетелями - с Грозным тут, понятно, был яркий контраст, однако же, не даром Ключевский называл Грозного оторванным от реальности книжным теоретиком...), но при этом весьма любопытного ко всяческим новым веяниям и в этом плане вполне грамотного. Добавим уже упомянутую нами личную служебную опытность - и получим вполне приличный портрет правителя-технократа, возможно, оптимальный в обстановке тогдашней разрухи и потери ориентиров.

В 1600 году уже став царем, Борис Годунов вновь подверг репрессиям Богдана Бельского и родню Никиты Романовича Захарьина-Юрьева, то есть Романовых. Первый вроде как был отозван из Царева-Борисова, пограничного городка который он послан был "ставить" в устье реки Оскол. Богдан взялся за дело с энергией - используя в значительной степени даже свои личные людские и материальные ресурсы. Возможно, это и показалось на взгляд из Москвы подозрительным: совсем еще недавно "сказанного окольничим" Бельского отозвали, арестовали, пытали и отправили в заключение куда-то в Поволжье. Впрочем, это был не последний кульбит в его судьбе - при самозванце он еще вернется в Москву и даже станет думным боярином.

Хуже пришлось Романовым. В конце 1600 - начале 1601 года против них была организована масштабная провокация: казначей Александра Никитича - Бартенев - подбросил в казну "коренья", после чего донес ведавшему сыском С. Н. Годунову, что Романов будто бы занимается ворожбой. Это было крайне серьезное обвинение - пользуясь им, весь клан Романовых подвергли опале, причем главной мишенью репрессий стал Федор Никитич - будущий патриарх Филарет - воспринимавшийся Годуновым как лицо, имевшее такие же, как он сам формальные права на престол. Федора постригли в монахи и отправили в Антониев-Сийский монастырь под Холмогорами. Также постригли его жену Ксению и ее мать - Марию Шестову. Дети Федора - Михаил (будущий царь) и Татьяна, а также родственники Александра Никитича были сосланы на Белозеро. Сам Александр Никитич - "к Студеному морю", Михаил Никитич - в пермский край, где его держали в тюрьме, Иван Никитич - в Пелым, Василий Никитич - в Яранск. Из всех Никитичей в итоге выжили лишь Федор и младший, Иван, уже в 1602 году возвращенный из ссылки в Нижний Новгород. Прочие погибли в характерной для годуновской расправы манере - "нерадением своих приставов". Есть версия, что причиной антиромановских репрессий стало появление слухов о Самозванце - Годунов мог считать Лжедмитрия проектом Федора Никитича, благо, Отрепьев вроде бы когда-то служил у Романовых.

Видимо, эти репрессии против воцарившейся потом династии сделали Годунова в рамках романовского официоза фигурой неоднозначной: с одной стороны - вроде бы царь, персона священная, с другой - царь не вполне праведный, к тому же случайный. Мешавший восхождению на трон "правильного" царя. Именно подобная амбивалентность позволила Пушкину написать свою бессмертную пьесу, не рискуя тщательно соблюдаемым повзрослевшим поэтом верноподданничеством.