Российские суды - конвейер беззакония и мракобесия

Надя говорит из клетки: эшники (сотрудники Центра по противодействию экстремизму. — Е.К.) пообещали дать 3-4 года реального срока, если они не признаются. А если признаются — получат условное. И объясняет, почему признаваться не собирается: «Мы участвовали в панк-молебне. Но признаться — значит признать их обвинения, признать, что это было кощунство. Но мы не враги христианской вере — той, которая истинна, и по-настоящему оправдывающая, добрая и праведная. Поэтому мы никогда не признаем себя виновными по той статье, в которой нас обвиняют».

 Надино лицо то и дело загораживает живот толстого полицейского. Они выстроились перед клеткой — часто, плечо к плечу. Еще есть приставы в бронежилетах. Но основные силовики в зале — тюремный спецназ, здоровые детины в черном, с расстегнутыми кобурами, дубинками и скатанными шапочками-балаклавами на головах. Они с удовольствием гоняют журналистов, не пропускают родственников к адвокатам. Самый старший спецназовец орет на Надю, чтобы «вообще перестала говорить». Надя не поворачивает головы.

 У суда стоят 10 «пазиков» с ОМОНом и 2-м оперполком ГУВД. Вход во двор перекрыт железными ограждениями, как на митингах. Оцепление здесь тройное — приставы, полиция, ОМОН. Усиленный досмотр на входе.

 Зал полностью забит журналистами, дышать нечем, ничего не слышно — гул голосов. Фотографы ругаются с операторами — получить хороший ракурс на клетку. Работают камеры НТВ и Первого канала — правда, без маркировок.

 Каждую из девушек вводят, скованную двумя парами наручников, — спереди два сотрудника, сзади тоже двое. Снимают наручники, только заперев в клетке.

 Красивые. Надя Толоконникова в клетчатом, каком-то школьном платье, строгая. Катя Самуцевич удачно подстриглась (каре), надела цветастую рубашку, смеется. А Маше Алехиной мама передала бежевое платье в горошек — «потому что легкое и немаркое». По поводу этого платья у мамы был спор с Машиным гражданским мужем — Никита считал, что платье «так себе», но в суде признал свою ошибку — Маша светилась. На процесс она опять пришла с книжкой. С Библией — в простом издании, с зеленой бумажной обложкой. Из Библии высовываются листочки — Маша делает выписки.

 Поговорить с Никитой и мамой Маше так и не удалось. Суд учел ошибку предыдущих заседаний, когда девушек приводили в зал за 5-10 минут до начала — и с ними можно было разговаривать. Теперь «преступниц» вводят в зал сразу перед появлением судьи. Маша наклоняется к решетке — к двум своим родным в то время, когда зал стоит, а судья тихо и быстро читает с листка. Ее одергивают тюремные спецназовцы и полицейские, шикают, как на школьницу. «Мне не интересно, — пытается она объяснить их спинам в бронежилетах. — Мне не интересно это слушать».

 Маше эшники пообещали, что если она признает обвинение, ей разрешат поговорить по телефону с пятилетним сыном Филиппом. Она не слышала его голоса 108 дней. И адвокат Марк Фейгин говорит, что эшников понимает. Нельзя же не использовать такой козырь.

 Они очень устали. Все три. И, кажется, сделали выводы. Ни Маша, ни Надя больше не говорят суду про своих детей. Надя не упоминает о том, что ей необходимо срочное медицинское обследование.

 Расследование по уголовному делу завершено 7 июня. Девушки уже ознакомились с обвинительным заключением. Этот потрясающий по силе документ можно посмотреть здесь. Выясняется, что молитва «Богородица, Путина прогони» с точки зрения следствия имеет вид «злонамеренно осознанной и тщательно спланированной акции по унижению чувств и верований многочисленных приверженцев православного христианского вероисповедания и умалению духовной основы государства». Драматизма в обвинении, кажется, даже немного через край — «противопоставили себя православному миру», «во исполнение своей преступной роли, с ведома и согласия всех соучастников расчехлила электрогитару», «без промедления подключила микрофон к звукопроизводящей аппаратуре», а также, «желая нанести еще более глубокие духовные раны православным христианам», «вульгарно, вызывающе, цинично перемещались по солее и амвону».

 Я, честно говоря, рекомендую прочитать этот текст тщательно и до последней строчки, потому что он, кроме основной своей функции, дает исчерпывающее представление о том, как государство представляет себе добро и зло. Там очень много о нравственности, в этом тексте.

 В этот раз суд шел очень-очень быстро — фотографам даже не запретили продолжать съемку.

 Если на прошлых судебных заседаниях следователь Ранченков вступал в полемику с адвокатами, зачитывал документы из материалов дела и даже разговаривал с подзащитными, сейчас стороны ограничились формальностями. Ранченков подал письменное ходатайство — одинаковое для всех троих. В ходатайстве сообщалось, что оказавшись на свободе, девушки могут «продолжить заниматься преступной деятельностью», скрыться, а также свобода для них просто опасна — потому что прямо за дверью суда их поджидают разъяренные христиане. Ходатайство повторяло предыдущие полностью — Ранченков даже не потрудился вычеркнуть пассаж про «следственные действия», которым девушки «могут помешать» — и которые уже завершены.

Впрочем, ходатайство им даже не зачитывалось. Затем следователя поддерживал прокурор — тоже совсем без комментариев.

 Пытались говорить только адвокаты — точный Марк Фейгин, эмоциональная Виолетта Волкова, едкий Николай Полозов. В их речах было закономерно много общего: все три девушки постоянно живут в Москве с семьями, у двух — маленькие дети. Ранее не судимы. Преступление, которое им вменяется, не связано с насилием. Они никого не убили и не покалечили. Есть поручители — Общественный совет при ГУВД Москвы. Скрываться не намерены: Наде писать диплом, Маше — доучиваться в Институте журналистики и литературного творчества, у Кати престарелый отец. Повлиять на свидетелей, потерпевших и материалы дела не могут — следствие же завершено.

Виолетта Волкова говорит: «От кого вы спасаете ее, от потерпевших? Тогда почему вы не просите заключить ее в тюрьму пожизненно? Там вы будете всю жизнь спасать ее».

 Николай Полозов говорит: «Следствие может и не знать, но именно так — безопасностью и охраной — объяснялось помещение евреев в концлагеря». Безнадежно перечисляет характеристики из Гринписа — Маша занималась спасением Большого Утриша, и международная экологическая организация «высоко оценивает ее вклад», из православного общества «Даниловцы» — Маша занималась рисованием с психически больными детьми.

 Следователь улыбается — аналогия с концлагерем его, кажется, дико забавляет.

 Потом судья скороговоркой зачитывает заголовки документов в деле и удаляется на десять минут, чтобы распечатать текст решения. На каждом процессе по Pussy Riot судьи меняются. Эту зовут Коновалова Наталья Владимировна. Очень красивая молодая женщина с неожиданной сединой в волосах. Она читает текст решения — еще месяц в СИЗО для всех трех — быстро, четко, без выражения, без оговорок.

 (Я слушаю ее голос и вдруг понимаю, что мне интересно про нее вообще всё. Она живет в «хрущевке» или новостройке? Как она снимает мантию — неудобно же, моет ли руки после процессов? Курит ли? Живы ли ее родители? Какие книги читает, над какими фильмами плачет? Боится ли темноты?)

 В решении, так же как и в ходатайстве, остался пассаж про следственные действия, уже завершенные. Остался как главный аргумент.

 Все участники процесса спокойны. Просто еще раз провернулось колесо механизма, легко и без скрипа. Больше всего нервничают мои коллеги — сейчас поведут, и как снять, чтобы ракурс, и наручники, и взгляд…

 Катя улыбается папе, и Станислав Олегович тайком снимает дочь на маленькую мыльницу. В следующий раз они увидятся через месяц.

 Катю уводят, Станислав Олегович говорит журналистам, что глубоко уважает свою дочь, и старается не плакать.

 Арест продляют на месяц — до 24 июля. За это время, по мнению следствия, адвокаты должны ознакомиться с материалами дела. Дела о песне в храме набралось на 7 томов. 2800 страниц.

 Как адвокаты знакомятся с материалами дела в условиях СИЗО? Во-первых, распределяют между собой дни — дело существует в единственном экземпляре, читать можно только по очереди. Чтобы попасть к подзащитной, адвокат отстаивает двухчасовую очередь. Затем вместе с сотрудниками Центра «Э», которым следствие делегировало присутствие на ознакомлении, проходят в «следственный кабинет» — помещение с привинченной к полу, но мебелью. Ни компьютер, ни фотоаппарат приносить нельзя, и адвокат и девушка делают выписки от руки. В середине дня заключенную уводят на обед. В 5 часов дня (в пятницу — в 4) ознакомление должно быть закончено. В день получается проработать 4 часа — 50-60 страниц. До 24 июля остается 22 рабочих дня. За это время адвокаты успеют изучить меньше чем половину дела.

 Предстоит понять, чем, по версии следствия, именно были оскорблены (настолько, чтобы желать заключения) трое потерпевших — охранник храма, свечница и единственный прихожанин, который по удивительному совпадению оказался членом националистической организации «Народный собор», участвовавшей, например, в скандальном суде над авторами выставки «Запретное искусство» (тоже речь шла об оскорблении церкви. Но до арестов все-таки не дошло. — Е.К.).

 Нужно изучить лингвистические экспертизы — основу обвинения. Экспертизы по запросам следствия проводились трижды. Первые две, сделанные в авторитетном ГУП «Центр информационно-аналитических технологий», установили, что мотива религиозной ненависти не было ни в песне, ни в видеоролике, смонтированном из выступления. Это грозило развалом дела, и поэтому в конце мая по запросу следствия была проведена еще одна экспертиза, уже частными лицами — экспертами Всеволодом Троицким, Игорем Понкиным и Верой Абраменковой. Они требуемую ненависть нашли. Но на всякий случай часть материалов дела (набралось два тома) уже отправлена в Следственный комитет на проверку по «экстремистской» 282-й статье УК РФ. На случай, если дело все же развалится в суде.