Борис Акунин: про тюрьмы Французской революции
В смысле, про любовь. После этого поста я углубился в чтение файла Love.doc и всё не могу остановиться. Там у меня собраны разные исторические факты о причудах и превратностях любви. Некоторые я уже использовал в романах, другие явно не понадобятся.
Вот, например, история, которая точно не пригодится ни для какого романа. В литературе такое выглядело бы слезовыжимательным китчем. Драматургию подобного накала может себе позволить только реальная жизнь.
Про нравы, царившие в тюрьмах Французской революции, написано немало исследований и художественных текстов. Материал действительно сочный: ужас и скабрезность, кровь-любовь, возвышенное и низменное – всё перемешано.
В парижской Консьержери заключенных обоего пола содержали вместе – во всяком случае, в дневное время двери камер были открыты.

Консьержери: день как день
Надежды на спасение у узников практически не было. Выходили отсюда, за редчайшими исключениями, только в одну сторону.
Обычно таким образом:

И это не было самым страшным финалом. Конец вполне мог оказаться и таким:

Толпа врывается в тюрьму, чтобы прикончить «врагов народа»
Но всё же революция предпочитала соблюдать формальности. Суд работал по тому же конвейерному принципу, что наши «тройки» тридцать седьмого года, но обычным арестантам Консьержери приходилось дожидаться очереди на тот свет месяцами. Все-таки 2780 смертных приговоров за год якобинского террора – это немаленькая бюрократическая работа.
Большинство населения тюрьмы, естественно, составляли «бывшие». Дворяне Старого Режима и раньше-то не отличались строгостью нравов, а уж перед лицом неминуемой смерти вовсе забыли о пристойности. Очень многие стали искать забвения в плотских радостях. Революционные газеты и лубки смачно живописали невиданное распутство, царившее в казематах, – это подтверждало тезис о моральном разложении аристократии.
Но дело, конечно, было не в разложении. Это жизнь напоследок судорожно спешила урвать своё – пока в дверь темницы властно не постучала смерть.
Однако посреди этой физиологической истерики время от времени возникала и глубокая, настоящая любовь.
Потому что в минуту опасности, как известно, низменные души опускаются еще ниже, а возвышенные поднимаются еще выше.
У тюремной любви времен Террора не было будущего. Впереди ждал не венец, а гильотина. Поэтому влюбленные Консьержери мечтали не о том, чтобы жить долго и счастливо, а о том, чтобы умереть вместе. Невероятной удачей, высшим счастьем считалось, если любящей паре везло угодить в один и тот же приговорный список. Но в этой лотерее выигрышный билет вытянуть было трудно. Каждый день в тюремном дворе, откуда осужденных увозили на телегах к месту казни, происходили душераздирающие расставания.
И вот однажды кто-то находчивый (история не сохранила имени, даже пол неизвестен) догадался громко крикнуть в момент разлуки: «Да здравствует король!». За столь ужасное преступление казнили без приговора и промедления. Злодея (или злодейку – мне почему-то кажется, что это была женщина) схватили и кинули в повозку. Влюбленные обнялись и поехали на встречу с гильотиной как к алтарю, совершенно счастливые.
Впоследствии этим ноухау в Консьержери пользовались неоднократно.
Ну и скажите, разве современный роман выдержит подобную сцену? «Фи, какая пошлость!» - воскликнет читатель, устыдившись пощипывания в глазах. И будет абсолютно прав.
Я вам рассказал этот болливудский сюжет не для того, чтоб вы всхлипнули, а чтобы сверить свои ощущения с вашими. Когда я впервые прочитал про трагические любовные хэппи-энды эпохи Террора, у меня возникло ощущение, что это (намеренно перехожу на канцелярит, чтоб не сорваться в эмоциональность) не депрессивная, а позитивная информация о человеческой природе.
Впоследствии я попытался рационализировать этот импульс следующим образом (так в файле и записано):
«В противостоянии Любви и Смерти первая, казалось бы, не имеет ни одного шанса на победу. Даже в брачной клятве говорится: «До тех пор пока смерть нас не разлучит» - мол, дальше, в связи с форс-мажором, все обязательства отменяются.
Так-то оно так, но всякий раз, когда любовь оказывается сильнее страха смерти, а любящие предпочитают расставанию совместное путешествие в Неизвестность, выходит, что Смерть хоть и получила двойную добычу, но не выиграла, а проиграла».
Большие знатоки в этом вопросе - японцы с их традицией "синдзю". Но о синдзю как-нибудь в другой раз.
Disclaimer: Этот пост ни в коем случае не является пропагандой суицидального поведения. Всякий член Благородного Собрания, кто наложит на себя руки, будет немедленно забанен модератором.
Комментарии
В наших любви не закрутишь, разве что вертухаи групповуху сотворят.
И то сказать - опыта у французов никакого.
Да и жертвы смешные: "2780 смертных приговоров за год якобинского террора".
Наши революционеры учиняли такое ежедневно годами.
Вот он прогресс!
Страстен, многословен и патетичен.
А потому доверия не вызывает.
Да и средств технических не было в 18-м веке полмиллиона уничтожить, при всем желании (кстати и цифру у Карлейля что-то не припомню).
В Википедии, правда есть что-то вроде этого (с пометкой - источник не указан):
"В ходе подавления восстания, а также в ходе последующих карательных операций против контрреволюционно настроенного населения Вандеи были без суда убиты более 10000 человек обоих полов, по другим данным, количество жертв составило от 400 000 до 1 000 000 человек". Ничего себе диапазон! Но, скорее всего, последние цифры - агитпроп того времени.
Как и неунимающееся подполье на Соловках.
По последнему пункту нехудо бы Вам загнуть еще чего нибудь про Николая Кровавого в противовес Иосифу Милосердному.
А в Нанте тамошних врагов народа набивали в баржи и топили в Луаре.
И города переименовывали гораздо раньше ленинцев. Компьен стал Марат-на-Уазе, Гавр-де-Грас - Гавр-Марат... Между прочим подавляющее большинство репрессированных были как раз пролетариями, да крестьянами, которые быстро поняли, что реалии настали хреновые и моментально попали в "подозрительные".
А брательник короля герцог Орлеанский заделался революционером совсем как великий князь Кирилл и долго депутатствовал, пока и его не казнили. А зверствовавший в Тулоне Баррас - бывший маркиз, между прочим...
А потом пришел Наполеон и навел порядок. Как генерал Монк в Англии, или Сталин, расправившийся с собственными маратами в России, что было отнюдь не просто. А надо...
-Мы руки в крови замарали,
француза француз убивает, как брат,
в пылу якобинской морали.
-Ты знаешь, Марат,- Робеспьер говорит, -
мы просто как малые дети,
в России такое еще предстоит,
что нашу мораль не заметят.
В России повсюду полно голытьбы,
и публика кормится плохо.
Подайте ослепшему в ходе борьбы
с троцкистско-зиновьевским блоком.
Однажды у Троцкого сперли пенсне,
и Лева писать разучился,
и Сталин стал главный писатель в стране,
и этим он очень гордился.
При Сталине были искусства у нас,
писались различные книжки.
В ЦК был Пегас, и Парнас, и Заказ,
и вышки, и вышки, и вышки.
Однажды Иосиф пошел на концерт,
на скрипках играли евреи -
из уваженья все встали в конце,
и Сталин сказал, изменившись в лице:
-Пусть сядут они поскорее."
(Дольский)
Знания какие-то ощущаются, но полнота их односторонняя, как знаменитый флюс Козьмы Пруткова.
Но не было бы и толерастности с банком МВФ и до кучи соврем.демократ.обчеством.
Вы ведь либерас, нет? Корни-то либерастии оттуда растут, из гильотен.
Кстати, сравнивать 18 и 20 века некорректно - техн. уровень был иный - будь у западного демократа Робеспьера атомарная бомба и пулёмет Гатлинга, так и он толерастическую хиросиму устроил бы, будь не кашляй.