Особенности национальной архитектуры

На 3-й Московской архитектурной биеннале задана новая повестка дня в градостроительстве: вместо архитектуры и интерьеров на первый план выходят урбанизм и общественные пространства. Кризис и мэр Сергей Собянин практически заморозили столичное строительство. Однако, кроме девелоперов, никто особо не загрустил. Наоборот, многие обрадовались — ведь в последние годы стройка воспринималась как безусловное зло для города. Выражалось оно не только в слишком плотной застройке, оставляющих желать лучшего строительных технологиях и транспортной перегрузке, но прежде всего в никудышной современной московской архитектуре. Наверное, сейчас уже поздно думать, почему так произошло, что мы построили и зачем. Важнее понять, как максимально нивелировать негативные последствия лужковского зодчества.                                                                                               

Прошедшая на днях 3-я Московская архитектурная биеннале выдвинула на повестку дня вопросы самобытности российской архитектуры, реконструкции общественных пространств и попутно реабилитировала целое архитектурное направление — неоклассицизм.

Новомосковский стиль

«В чем самобытность шведской архитектуры? Наш национальный характер базируется на простоте и скромности. Важна идея “общего блага”: шведы доверяют государству и платят большие налоги. Мы не любим выделяться, но много заботимся о природе и детях. Отсюда и шведская архитектура — простая, лаконичная и функциональная», — рассуждал на биеннале главный редактор шведского журнала Form Даниэль Голлинг. В России эти простые рассуждения звучали необычно: наши цивилизационные коды во многом противоположны скандинавским. Но важнее другое: для России совершить такое же интеллектуальное упражнение не представляется возможным.

 Современная российская архитектура, как и русская национальная идея, ускользает от четких описаний и обобщений. Она космополитична, интернациональна и почти лишена национального колорита. Весьма провинциальна по идеям: даже элитная Остоженка — выставка передового капиталистического строительства — выглядит как обычный приличный район где-нибудь во Франкфурте. Кроме того, есть большой пласт советской архитектуры, представленный панельным домостроением. Каким-то непостижимо дремучим образом этой тупиковой ветви, которую разработали в Европе в 1950-х годах и от которой уже полвека как отказались, у нас ухитряются следовать до сих пор.

 Попытку создать новомосковский стиль предпринял в свое время Юрий Лужков. Его соратник Владимир Ресин выразил концепцию афористично: «В центре строим под старину, а весь авангард — на окраины». Современная архитектура не появилась ни в центре, ни у МКАД: она была под запретом. Зато весь ЦАО заполонили вульгарные домики с башенками.

 Лужковский период также подарил миру удивительное явление — так называемое общество анонимных архитекторов: авторов проектов многих зданий, построенных в городе за последние двадцать лет, найти невозможно. Обычно это детище государственных проектных институтов типа «Моспроекта». «Серьезные люди в архитектурных мастерских занимаются согласованиями, конструкциями или инженерными системами. Фасады же часто рисовали студенты-практиканты, которых курировала какая-нибудь дама пенсионного возраста. Этот сплав молодости и опыта и застроил пол-Москвы», — шутят архитекторы из частных проектных бюро.

 Современная московская архитектура — это, безусловно, архитектура времен неолиберализма. Она больше про деньги, нежели про красоту. Государство слабо, и потому девелоперы могут строить что хотят. Разглядывая новое столичное здание, уместнее говорить о квадратных метрах, степени влиятельности застройщика и его жадности, чем о фасадах.

 Можно с сожалением признать, что в 2000-е архитекторы, за редким исключением, стали придатком девелоперских компаний. Они брались за заказ любой неадекватности по принципу «лучше сделаю я, чем кто-то хуже меня». На биеннале это было подтверждено еще раз: дискуссии об этике архитекторов, столь важные в Европе, никакого интереса ни среди профессионалов, ни среди публики не вызвали.

 Интересно, что для большинства западных специалистов лицо российской архитектуры очевидно: это конструктивизм начала 1930-х годов. Именно тогда советская архитектура была самой передовой в мире. На разработке идей конструктивистов теоретически можно было бы выстраивать и самобытность современной российской архитектуры. Но вот беда: ценность этой архитектуры не признается ни большинством населения, ни чиновниками. Конструктивистские памятники мирового значения в Москве тихо умирают.

 Нужно ли сокрушаться по поводу отсутствия самобытности у российской архитектуры? Вряд ли. Мы можем узнать шведскую, норвежскую, голландскую или испанскую архитектуру. Столь чистая узнаваемость свойственна, пожалуй, только небольшим странам, обычно на окраинах Европы. Но в целом на планете большинство зданий строится сегодня без привязки к национальным особенностям — похожие постройки могут быть и в Москве, и в Шанхае. Беда лишь в том, что в Москве интернациональный стиль часто умножается на невежество девелопера, на низкое качество архитектуры и строительства, на желание сэкономить на материалах. Практически любое рядовое здание XIX века выглядит намного благороднее и изящнее современного.

 Неоклассики выходят из тени

«Простота, сложность и историзм» — так кураторы биеннале определили главные векторы развития российской архитектуры. В зале «Простота» — белые стены и минимум фотографий. В зале «Сложность» — кривые полы, по которым и ходить-то непросто, а ведь, чтобы как следует рассмотреть проект, приходилось куда-то пролезать, приседать на корточки, совершать еще какие-то движения.

Но самое интересное — в зале «Историзм»: проекты дюжины российских и иностранных архитекторов. И дело не только в том, что на фоне иностранных наши выглядели на удивление сочно и ярко. Оказалось, что российская неоклассика представляет собой феномен мирового уровня.

 Во всем мире неоклассическая архитектура находится в своего рода резервации. «Считаются ли архитекторы, работающие в неоклассике, маргиналами в Италии? — переспросил корреспондента “Эксперта” итальянский архитектор Пьер Карло Бонтемпи. — Это очень мягкое сравнение. Нас держат за сумасшедших». Так вот в России к неоклассикам в профессиональной среде тоже относятся весьма скептически — «какие-то чудаки до сих пор рисуют колонны и ордера». Однако шестеро архитекторов (Михаил Филиппов, Максим Атаянц, Михаил Тумаркин, Михаил Белов, Дмитрий Бархин, Илья Уткин), работающих в жанре историзма, весьма востребованы. Причем они не только строят коттеджи и дома, но и работают с более крупными формами. Филиппов возводит в Москве элитный «Итальянский квартал», а Атаянц — несколько крупных проектов жилья экономкласса в Подмосковье. Более того, Филиппов и Атаянц реализуют и крупный градостроительный проект: неоклассический «итальянский» «Горки-город» в Красной Поляне. Михаил Тумаркин недавно закончил уникальный объект: дворец правителя одной из стран Юго-Восточной Азии.

На биеннале российские неоклассики впервые выставили свои работы вместе. А на круглом столе, посвященном неоклассицизму, «архитекторы из гетто» даже перешли в контратаку. «Во второй половине двадцатого века в мире построено в несколько десятков раз больше, чем за предыдущую историю. Но — парадокс — ни один новый модернистский город не может конкурировать даже с самым второстепенным историческим городом Европы. Почему? Потому что они красивы. Градостроительной и архитектурной красотой», — заметил Михаил Филиппов. А Михаил Тумаркин расшифровал: «Классическая архитектура — это архитектура психического здоровья. Полы и стены должны быть ровными, окна — большими. Замыслы — не таинственными, а ясными. Классическая архитектура говорит о правильных пространственных координатах, о счастье, о здоровье».

«Современная архитектура — это просто дизайн, это временное. Дизайн построен по эстетическим принципам, которые противоположны эстетическим принципам устойчивой старой архитектуры. Он принципиально принимает некрасивое за красивое, — проповедовал Михаил Филиппов. — Классическая архитектура является единственной возможной формой архитектуры. Так же как человеческое тело является единственной возможной формой человеческого тела. Модернистская архитектура случайна, возможна любая форма. В ордерной системе нет места случайности. Ордер — очень жесткая по пропорциям система».

 Пьер Карло Бонтемпи подчеркивал экономическую целесообразность классики: «Пантеон был построен две тысячи лет назад и ни разу не закрывался на ремонт. Были только небольшие реставрационные работы. А икона модернизма парижский Бобур архитектора Ренцо Пьяно — не прошло и полвека — потребовал капитального ремонта. Он занял три года и обошелся в пять раз дороже строительства».

Все — в парк!

«В девяностые и двухтысячные главным в российской повестке дня были архитектура и интерьеры. Примерно семь-восемь лет назад произошел перелом. Начался новый этап развития, связанный с урбанизмом и ландшафтом, — замечает главный редактор журнала “Архитектурный вестник” Дмитрий Фесенко. — Но российская особенность заключается в том, что переход от этапа к этапу осуществляется крайне жестко. Хрущев одним постановлением запретил архитектурные излишества и начал этап панельного домостроения. Сейчас Собянин запретил жилищное строительство, и теперь мы занимаемся только дорогами и парками».

 Такая национальная особенность обходится весьма дорого. Если в Европе каждое изменение повестки дня привносит новый опыт, то в России «смена вех» происходит через отрицание. Сначала двадцать лет подряд государством не были востребованы градостроители, транспортники и ландшафтники. Сегодня, когда Москва вошла в острый транспортный и экологический кризис, такие специалисты вроде понадобились. Но их очень мало: кто-то умер, кто-то состарился, а опыт передавать было некому. И наоборот: проектировщики жилья теперь сидят без работы.

 Очевидно, такая «рывковая» особенность развития не случайна и связана с национальной идентичностью. В отсутствие гражданского общества необходимые изменения долгое время капсулируются, а потом происходит вскрытие перезревшего нарыва и резкий переход к новой повестке дня, не дополняющей, а отрицающей прошлую.

 Сегодня на повестке дня — общественные пространства, или, более узко, парки. Парки — один из акцентов текущей градостроительной политики, они же стали чуть ли не главной темой биеннале. Прошел курс лекций о лучших западных парках последних лет, состоялась выставка, посвященная Зарядью — территории, на которой решением Владимира Путина должен быть создан большой парк в центре города.

 Начиная с 1960-х столичные парки перестали быть одним из приоритетных направлений развития городской инфраструктуры и дальше развивались по инерции. В последние двадцать лет они были захламлены, заставлены шашлычными и ларьками. Средств в их благоустройство вкладывалось немного, сами же парковые технологии сильно устарели.

 В это же время сильно выросла роль парков в мире. Они перестали быть просто зеленой зоной. В постиндустриальном городе парк и культурный центр, и место работы для людей с ноутбуками. «Общественное пространство — это как бы рыночная площадь для новой экономики. Это важное место для обмена идеями. Города соревнуются за таланты и хотят быть привлекательными. Сделать современный парк — один из лучших вариантов улучшить город», — говорит основатель голландского агентства Creative Cities Эверт Верхаген.