Германия: дом престарелых

Рахиль смотрит на меня выцветшими детскими глазами и улыбается. В открытое настежь окно в комнату вливается аромат сирени и горький дух цветущего боярышника. Дом престарелых стоит в саду, где нашлось место прудам, рыбам и множеству птиц и белок. Зимой на замёрзшей поверхности озера я видела серый сюртук цапли, что зябко горбилась под неприветливым ветром. Но нынче май и несмолкающий птичий гомон иногда заглушает голос Рахили. Тогда она замолкает и мягко мне улыбается.

Я прихожу в гости к 'русским' старушкам, которые живут в доме престарелых каждую среду, потому что мне интересно их слушать и еще, потому что они меня ждут. Дом престарелых - стар, как и его обитатели, с необычно высокими потолками и огромными окнами. Он был построен ещё до первой мировой и с тех пор успешно служит своей цели. Но немцы не очень любят переселяться в такие дома - не потому, что там плохо, но потому что он - последняя остановка перед вечной дорогой. Словно ждёшь поезда и не можешь думать ни о чем, кроме стука его приближающихся колес. Нет ничего хуже, чем ждать и догонять, а здесь только этим и занимаются - догоняют прошлое и ожидают смерти. Наших стариков из бывшего Союза тоже берут в дома престарелых, если за ними нужен присмотр, а дети, даже неработающие, не могут его обеспечить. И дело даже не в болезнях - как правило, старики вполне подвижны, но в необходимом медицинском присмотре за старым человеком. В Германии вызвать врача или скорую помощь на дом можно, но дорого. Проще пойти к домашнему врачу самому, но для многих стариков это проблема. А в доме престарелых врач осматривает стариков каждую неделю, иногда и чаще, если у кого-то есть к этому показания. Оплачивает проживание в Доме социальное ведомство и это не имеет отношения к гражданству, материальным возможностям или национальности клиента. Если он в Германии на законных основаниях, то его определят в дом престарелых, было бы место.

В Доме, куда я хожу, из трёх этажей - два заняты нашими стариками-евреями. Почти все они имеют неработающих детей, но в Доме старикам лучше, спокойнее. Хотя жалуются на жизнь постоянно, кряхтят и стонут, ругают соседей и сплетничают. Ну, всё, как везде.

Старость никогда не в радость, а долгая старость почти всегда сопровождается всяческими немощами и ухудшением характера. К старости никто не становится мудрее, но всё, что раньше было спрятано, вылезает наружу - сил скрывать изъяны больше нет, да и смысла особого тоже. Живут старики обособленно, каждый в своей комнате и встречаются лишь в столовой. Даже на мои литературные посиделки их не вытащишь, приходится навещать каждого по отдельности. Они накрепко замкнуты в капсулы своих жизней, и широкое пространство общения пугает их, словно выход в открытый космос. Разговаривая с ними, я всё яснее понимаю, что мудрость нельзя накопить. Она изначально дана от Бога - для того, чтобы тратить её всю жизнь, щедро одаривая окружающих. Мои старики - мудры от природы, поэтому слушать их одно удовольствие.

Вот Ася, которая приехала в Германию в возрасте 83-лет, потеряв на Родине близких. Она в Доме уже десять лет и пережила здесь три тяжелых операции. Ей сделали искусственный тазобедренный сустав и откорректировали плечевой. Теперь, в свои 93 года она ловко передвигается по Дому, опираясь на четырехколесную тележку. Такие тележки есть у всех здешних стариков, кто имеет проблемы с передвижениями.

У Аси милое изящное лицо, не изуродованное подтяжками и омолаживающими кремами, сильный грудной голос и то очарование глубокой старости, которое сродни очарованию детства, но в нем больше глубины и света. Она рассказывает мне о эвакуации из Ростова на Дону, о брате физике, которого не отпускал из армии сын Сталина, о бесконечной череде встреч и потерь, оставивших в её голове перепутанный клубок воспоминаний. А я гляжу на эту маленькую женщину и радуюсь, что в конце своей долгой жизни она может спокойно сидеть у окна и смотреть на розовое море цветущей магнолии, не беспокоясь больше о хлебе насущном и своём завтрашнем дне.

Среди обслуживающего персонала Дома много русскоязычных. Зарплата здесь маленькая, а постоянных рабочих мест мало. Дом находится на государственной дотации, поэтому денег, как во всех социальных учреждениях, не хватает. С приходом к власти госпожи Меркель в ход пошла новая форма оплаты работы для тех, кто получает социальное пособие, это, так называемая 'одноевровая работа'. Суть её заключается в том, что работающему платят 156 евро за 100 рабочих часов в месяц, но при этом оставляют неприкосновенным его социальное пособие в 264 евро, или, как это теперь называют 'пособие по безработице два'. Такая работа не учитывается при расчете пенсии, из мизерного заработка не делают отчисления ни в какие фонды и поэтому она носит характер 'социальной. Статус её невысок, как и мнение безработных о её 'преимуществах'. Работодатель может использовать практически бесплатного работника только 6 месяцев, а дальше должен или расставаться с ним, или брать на постоянное рабочее место. Но, обычно, он без колебаний расстаётся с работником и берёт следующего на тех же условиях. Ведь и ту мизерную плату за работника платит не он, а социальное ведомство, значит, и правила устанавливает оно. Благо, безработных много, а отказываться от предложения 'одноевровой' работы нельзя, даже если безработный понимает, что ничего путного из неё не получится. Для домов престарелых, больниц и других государственных заведений новшество очень выгодно, но работающий человек чувствует себя при этом неуютно. Вроде бы и знаешь, что обманывают, а доказать не можешь!

В то же время, есть много женщин, которые хотели бы остаться в Доме на 'одноевровых' условиях, особенно на кухне. Их привлекает возможность бесплатного питания и не очень большие затраты сил, ведь основную еду привозят из больших специализированных кухонь, кормящих все государственные учреждения города.

Вот странное дело - немецкие законы. Желающую работать женщину - уволят, а возьмут нового работника на 6-ти месячный срок, даже если он не хочет работать на этом месте и будет делать всё через пень колоду. В мой Дом престарелых обеды привозят из еврейского ресторана. Старики жалуются на то, что она невкусная и ругают ресторан последними русскими словами. Попробовав однажды привозные разносолы, я вспомнила бабушкину присказку 'На тебе Боже, что мне негоже...' и подумала, что великая способность человека - нажиться за счет ближнего не имеет границ и национального лица. Но завтраки и ужины в Доме хороши, потому что это стандартный набор из масла, джема, сыра и колбасы, булочки и кексы.

Я прихожу в Дом бесплатно и разговариваю со своими стариками долго, сколько их душе захочется, а ведь это самое главное в конце жизни.

Изя только что перенесла онкологическую операцию и отказывается проходить лучевую терапию. Ей уже 84 года и она мудро решила положиться на волю Божию. Она считает, что умереть годом раньше или годом позднее - не имеет уже большого значения, а она не хочет мучить себя терапией, но желает провести остаток дней в покое и тишине. У Изи замечательная улыбка. Очень лукавая и молодая, словно выглядывает из-за морщин юное лицо хорошенькой женщины, прекрасно знающей себе цену. Изя - москвичка и мягкое аканье, и маленькие ухоженные руки с лаком на изящных ногтях, выдают в ней московскую интеллигентку.

Она жалуется на склоки и сплетни, пронизывающие маленькое общество стариков, но без этих сплетен сухой ком несвязанных общими интересами жизней рассыпался бы в пыль. И, хотя она знает, как занять себя в промежутках между завтраком и ужином, но с удовольствием болтает со мной, благо, я умею слушать и не судить строго. В моё отсутствие она смотрит телевизор с русскими программами или раскладывает пасьянс. Телевизор купила Изе дочка, живущая во Франкфурте, а русские каналы подключены через кабель в Доме и стоят совсем недорого. Так, например, шесть каналов: ОРТ, РТР планета, Наше кино, Детский мир, Евроновости на русском и один русскоязычный израильский канал стоят 11.95 евро в месяц. Но не все старики имеют такую роскошь, как телевизор в своей комнате и к Изе иногда приходит подруга посмотреть любимый фильм или новости из Москвы, а заодно и посплетничать в своё удовольствие. Изя утверждает, что не любит сплетничать, но с удовольствием рассказывает мне о тех, кто этим увлекается и глаза её при этом блестят каким-то особым весёлым светом. В такие моменты мне не верится, что она презирает сплетни.

По понедельникам в Дом приходит Музыкант и собирает стариков на спевку. Это сделать совсем непросто, потому что наши старики относятся к обязательным занятиям с холодком. Другое дело - немцы. Рядом со старым Домом, где обитают мои старики, находится новый симпатичный коттедж для немцев, откуда регулярно по средам доносится бодрое хоровое пение. Там тоже музыкальный час и звуки фортепьяно не могут заглушить энтузиазм дрожащих голосов, поющих что-то о любви и хорошей майской погоде. Наверное немецкие старики послушнее. Так как в Доме много евреев, то внутри есть мини-синагога, где отправляет службу рабе. Но мои старики совсем не спешат их посещать, потому что старый советский еврей упрям, как истинный атеист и уже не верит в лучшее будущее на том светеп.

Об этом весело и легко рассказывает мне Илья Моисеевич, история которого настолько удивительна, что требует отдельного описания. Выходец из Ленинградской интеллигентной семьи, он был ещё летом 41-го с мамой и младшим братом Сашей эвакуирован из города и поездом отправлен в сторону Махачкалы. Но невдалеке от Ленинграда товарняк разбомбили, мать погибла, оставив двух пацанов, четырёх и двенадцати лет от роду одних в мечущейся от ужаса толпе. Только вечером мальчишек подобрал военный патруль, отыскав их по тонкому скулению младшего, намертво вцепившегося в холодную руку матери. Их сдали в милицию, откуда прямым ходом они должны были попасть в детдом. Но Илья удрал из приёмника и две недели прятался по ночам в подвалах домов. Полуживого от голода, его подобрала Гала - молодая женщина, работавшая уборщицей в типографии газеты 'Защитник Отечества', на складе которой Илья ночевал, пробравшись внутрь через разбитое окно складского подвала. А когда город заняли немцы, Гала, чтобы спасти найденыша от смерти, назвала еврейского мальчишку своим сыном и их вместе отправили в Германию на работу. Удивительное дело, но судьба была милостива и к Гале, и к Илье и они выжили, и вернулись после войны в Ленинград в старую квартиру мальчика. Там их и отыскал отец Ильи, вернувшийся после победы домой. А младшего Сашку они так и потерял в хаосе военного времени. Документы о передаче Сашки в детдом и его новая фамилия были тогда утеряны. Но в Германии по сию пору все документы об угнанных сохранились в целости и сохранности. И, иммигрировав в 1992, Илья получает здесь пенсию угнанного, пусть и небольшую, но дающую ощутимую прибавку к социальному пособию. И неважно, что в Германию он был угнан, как русский, а иммигрировал из России, как еврей, главное, что все документы сохранены и соответствуют нужному параграфу немецкого закона.

Улыбаясь, Рахиль рассказывает мне о своём внуке, тридцатилетнем инвалиде с детства Боре, который живёт в Доме для инвалидов во Франкфурте. Он плохо говорит по-немецки, но и по-русски его трудно понять. Поэтому ему тоже лучше в Доме инвалидов, чем с родителями. Здесь он живёт вдвоём с глухонемым немцем в большой 25-ти метровой комнате на полном пансионе. Для инвалидов специально создана фабрика, где они выполняют посильную работу и получают за это небольшие деньги. У Бориса есть свой телевизор и холодильник, а также возможность посещать семью, куда его раз в месяц отвозят на пару дней, причем родителям возмещают деньги, которые они тратят на прокорм сына в эти дни.

В Германии присмотр за больными родственниками или стариками со стороны детей оплачивает государство и такой присмотр может идти в стаж работы. Сын или дочь будут получать деньги за уход за родителями. Это же относится и к семьям, где кто-то из супругов болен и требует ухода. Кроме домов престарелых развита система присмотра на дому, когда к старику или больному приезжает Pflegerin и проводит все необходимые манипуляции. Существует целая сеть служб по уходу за стариками и организации их быта на дому. Их работники могут не только умыть и переодеть беспомощного человека, но и приготовить ему еду, покормить, убрать в квартире и постирать бельё. С подвижным стариком погуляют и сходят к врачу, если это необходимо. Оплата таких услуг входит в обязанность больничных касс, куда всю свою рабочую жизнь человек делает взносы на уход по старости. За наших стариков государство платит из кармана налогоплательщика, исходя из целей социального государства. Но не всё ли им равно из каких, лишь бы присматривали. Большую часть социальных обязанностей в государстве берёт на себя церковь и её службы Caritas и Johanniter, работающие очень активно.

В последнее время стала популярной система вызова медицинской помощи через кнопку на браслете на руке, если старику вдруг стало плохо. Но такие вызовы не оплачиваются больничными кассами и стоят дорого. Очевидно, что не все старики могут это себе позволить. Но больничные кассы не оплатят ночные дежурства или круглосуточный присмотр за больным стариком на дому. Поэтому немцы в таких случаях постараются найти помощников по присмотру за родными за меньшие деньги и тут им на помощь приходят поляки. В Польше давно существует налаженная система поставки обслуживающего персонала в немецкие семьи, где есть больной, требующий постоянного присмотра.

По закону пригласить человека в гости немец может лишь на три месяца в году. Но таких приглашений может быть несколько, поэтому четыре польки успешно обслуживают одного больного немца в течение года за умеренную плату в 800 евро в месяц плюс проживание, питание и медицинскую страховку за счёт приглашающего. Конечно, все деньги не остаются у работницы, часть их уходит в карман польского посредника, но даже так - вполне возможно найти польскую прислугу за скромные деньги.

Я продолжаю слушать Рахиль, а ветер легонько шевелит её белые как лунь волосы, и рассматриваю её уютную комнату с фотографиями на желтых стенах. Они позволяют мне заглянуть в её жизнь, что ушла невозвратно, но пронизывает эту большую и светлую комнату тонкими нитями памяти. Жаль, что стены комнаты, как и все коридоры Дома выкрашены в яркий желтый цвет, так напоминающий осень в этот душистый весенний день. А может оно и лучше, что так много света?