Призрак марксизма

В прежние советские времена каждый год 5 мая отмечался день рождения Карла Маркса. Сейчас эта «традиция» прервалась... Но вопрос о статусе марксизма всё еще находится в центре споров и научных дискуссий.

Помню, в детстве Карл Маркс был для меня воплощением Карабаса-Барабаса: огромный портрет висел в школьном вестибюле, и когда мы, первоклашки, на перемене пробегали мимо, казалось, этот бородач неодобрительно смотрит, выбирая, кого бы схватить и повесить на крюк. Наверное, учителя поясняли, мол, «основоположник научного коммунизма» и всё такое, но память не сохранила наставлений, а вот аура мрачного нуара осталась. Осталось и любопытство – стремление узнать суть таинственной сказки под названием «марксизм».

Потом я переехал в новый дом на проспекте Маркса, и тут уж призрак основоположника стал напоминать о себе всякий раз, когда назывался адрес. Однажды, в начале 80-х годов, знакомился я в Институте философии со знаменитым Батищевым – представителем неофициального течения гуманистических марксистов. Генрих Степанович, записывая мои координаты, переспросил: «Улица Маркса или проспект?»

На закате СССР постулаты марксизма-ленинизма никого уже не вдохновляли, но многим казалось, что все дело в искажениях исходно правильного подхода. Например, выходец из того же Института философии Александр Зиновьев порвал с официальщиной, был выдворен за границу, а там успешно завершил свой трактат о «реальном коммунизме». Прообразом той работы был «Капитал», такой вот парадокс: открещиваясь от Маркса, Зиновьев увидел в коммунальном социализме особую общественную формацию, дедуцировал её законы и предрек ей долгое будущее. Но только успел книгу издать – тут формация и закончилась… Александр Зиновьев утверждал, что Маркс, называя идеологией ложные умственные конструкции, сам создал сугубо идеологическую доктрину, но не намеренно: «Маркс не считал свое учение идеологией. И сомневаться в искренности претензий марксизма на научность не приходится». Думаю, Александр Александрович лукавил. Вспомните тезис Маркса: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Легко проследить посыл: нужны не те теории, которые объясняют мир, а те, которые помогают его изменению – то есть воздействующие на сознание, манипулирующие, мобилизующие.

Я как-то встретил в Сети разбор первой главы «Капитала», проделанный Антоном Советом ( http://www.finansy.ru/eco/sovet/ ). Рядовой читатель, начальник участка на одном из украинских заводов, по строчкам раскладывает «Капитал» и, натыкаясь на очередную нелогичность, искренне удивляется. Маркс видит рынок как товарообращение и определяет: «Товар есть прежде всего внешний предмет, вещь, которая благодаря ее свойствам удовлетворяет какие-либо человеческие потребности». А как же услуги? Можно бы подумать, что в те времена сфера услуг была не развита и потому не вошла в марксов анализ товарности. Однако в 4-м томе «Капитала», составленном Энгельсом по рукописям Маркса, мы встречаем выписки из работ французского политэконома Жана-Батиста Сэя, который услуги определял как нематериальные товары – они потребляются в процессе их же функционирования. (Маркс особо отметил шутку француза об услугах куртизанок с начальным сексуальным образованием и средне-специальным.) Почему же в итоге Маркс не включил нематериальные продукты в определение товара? А потому, что под определение услуг тогда попадет и функционирование рабочего на производстве. А это с идеологической точки зрения – не лучший вариант.

Конечно, в ответ на обвинение марксизма в тенденциозности можно самого обличителя заподозрить. Поэтому хочу предложить читателям тест, точнее – прием, с помощью которого вы сможете проверить Маркса. Дело в том, что «Капитал» – применение так называемой Трудовой Теории Стоимости. ТТС – одна из «составных частей и источников марксизма» – классическая английская политэкономия, возникшая в XVIII-XIX вв. писаниями Адама Смита и Дэвида Рикардо. Так вот, каждый из вас сможет подумать и решить – верна ли трудовая теория стоимости, соответственно, – обладает ли истинностью базирующийся на ней «Капитал».

Все началось с вопроса: что такое стоимость товара и цена, её выражающая? Понятно, цену назначает продавец, сделка её уточняет, но что она по сути? ТТС утверждает: в стоимости выражена величина труда (рабочего времени), потраченного на производство данного товара – это общая основа, субстанция стоимости. И всё. А как же потребности покупателя, принимающего решение и отсчитывающего «свои кровные»? Где всем знакомые спрос и предложение, когда избыток товара снижает цену? Разве не бывает так, что труд потрачен немалый, а на выходе – халтура, которую никто не берет? И, наконец, как быть в случае, когда продается земля – территория, бытие которой с затратами труда не связано? Если же на той землице овцы будут пастись, должны ли мы считать стоимость отрастаемой шерсти выражением пастушьего рабочего времени? Ну, и так далее… Дилемма проста: либо вы считаете эти вопросы правомерными, либо нет. Если они правомерны – трудовая теория стоимости неверна, а «Капитал» построен на песке. Если же вы отвергаете недоумения – можете получать членский билет марксиста.

Вы спросите, как же так – неужели люди, читавшие «Капитал», не замечали этих трудностей? И о чем думали смиты-рикардо, создавая свою ТТС? Отвечаю. Во-первых, в отроческий период трудовая теория стоимости не слишком-то заботилась о своей стройности. Первые экономисты спешили описать и как-то объяснить бурно развивающийся рынок. Часто они пользовались нечеткими образными выражениями. Как говорил, например, Уильям Петти: «Труд – отец всякого богатства, а земля – его мать». Во-вторых, толкование стоимости как кристаллизованного труда подверглось критике сразу, а когда масса вопросов достигла критической величины – произошло «разложение классической школы».

Так бы она и зачахла, но пришел чародей Карл и слепил коммунистического Голема. Вопросы критиков Маркс игнорировал, отвергал, высмеивал. Заявлял, что потребительские качества не влияют на стоимость меновую, а у природных объектов вроде участков земли или дикого леса, дескать, вообще нет стоимости, хотя потребительная ценность есть. Смысловых неувязок столько, что их поиск и подсчет можно сделать упражнением для студентов.

В-третьих, трудовая теория стоимости обусловлена геополитически. Англия противостояла Франции, а во французской политэкономии господствовали так называемые физиократы, которые утверждали, что богатства дает человеку природа – стоимость извлекается оттуда или создается в сельском хозяйстве в качестве пищи и сырья. Потом идет переработка, которая приспосабливает уже наличные материальные ценности под конкретные потребности (излюбленный пример физиократов – повар, готовящий красивое блюдо из данных ингредиентов.) Французские физиократы требовали развития аграрного сектора, который приносит государству непосредственный доход. Английская политэкономия должна была этим рассуждениям что-то противопоставить, вот и противопоставила: мол, что там виноградники под солнцем и тучные стада на зеленых лугах в долине Сены – наш трудолюбивый английский народ в тумане и под дождем столько стоимости создаст, что вам и не снилось (вывоз сырья из колоний прячем за скобками).

Трудовая теория стоимости – ошибочна. И тому есть четвертое доказательство. Самым первым политэкономом являлся Аристотель. Он не просто увидел стоимость как явление, но и обнаружил Закон: на рынке товарные стоимости приравниваются. Происходит измерение цены одного товара количественной мерой другого. Мешок муки обменивается на два мешка зерна, значит за один мешок зерна можно выменять полмешка муки и т. п. Однако Аристотель не стал измышлять «сущность», указав, что тут договоренность субъектов, и надо осмыслять повадки людей, а не таинственную субстанцию стоимости выискивать. По Аристотелю тут нет никакого субстанционального единства, а есть искусственный прием, используемый людьми. И вот Маркс, отметив заслугу греческого мыслителя, обнаружившего Закон стоимости, тут же высмеял Аристотеля, сказав, что тот ничего не понимал в труде, поскольку был рабовладельцем… Каково?

Знаток марксизма скажет: вы окарикатуриваете – Маркс различал конкретный труд и особый абстрактный труд – «в непосредственно общественной форме», выражаемый затратами общественного рабочего времени. Да, Маркс понимал: ежели бочка пропускает воду, нас не тронут оправдания косорукого бондаря и демонстрация им трудовых мозолей. Важны не конкретные трудозатраты, а усредненные – по всему бондарному производству и по всем типам емкостей, поскольку таковые удовлетворяют общественную потребность в хранении и перевозке жидкостей.

Общественно необходимый труд – изобретение Маркса, в «Капитале» он иллюстрирует его на примере алмаза. Отдельный кристалл может быть найден случайным человеком, который, получается, ни капли труда не затратил, однако стоимость драгоценного камня, в конечном счете, будет определяться трудозатратами работников алмазных копей и временем, что ушло на поиск месторождения. Пусть затраты важны, но ведь цена алмазов формируется на ювелирном рынке, где спрос диктуют модницы и миллиардеры. Ответ готов: бриллианты богачами ценятся не из-за радужного поблескивания, а потому, что дорого стоят – так как очень-очень редки. Итак, круг замыкается. Между тем, здесь, как в парадоксе «Что первичнее – курица или яйцо?», ответ лежит по другую сторону логики. Пернатая яйцекладущая – итог эволюционного видообразования, точно так же и алмаз как товар с его ценой возникают не вдруг, а в ходе тысячелетней истории.

Прозрачные камешки, впервые найденные на берегу Нила, никому сначала не были нужны, но выяснилось: восьмигранники процарапывают штрихи по любому материалу – так возникли чудесные режущие инструменты… Таким образом, цена на алмазы возникла как исторический результат, и точно так же любой товар, продвигаясь на рынок, испытывает приключения, формирующие его ценность. Изучением таких процессов ныне занимаются маркетологи, они знают, что имидж товара важнее непосредственных затрат, а спрос формируется рекламой.

Впрочем, для того, чтобы убедиться в ложности трудовой теории, не надо уезжать во тьму веков, достаточно просто пройтись по супермаркету и проанализировать свои чувства – вы соотносите цену с качественными свойствами товара, с необходимостью его вам лично, а вовсе не с гипотетическими построениями на тему общественно необходимого труда.

Почему же Маркс применил заведомо ложный подход? Просто он не науку создавал, а конструировал идеологию трудящихся, коих предстояло очаровать вирусным словечком «труд» и поднять на борьбу под красным знаменем. Действовал не как ученый, изучающий реальность, а как философ, работающий с понятиями, как литератор, играющий в слова. Однако споры о субстанции, допустимые в области философских понятий, в конкретных науках ведут к софистике. Так было и в физике, когда искали теплородную субстанцию флогистон и рассуждали об электрических эфирных флюидах. Аналогично, представление труда в качестве субстанции стоимости – это ничего не значащий умозрительный конструкт. Можно поговорить-поспорить, но внимательный мыслитель сразу заметит, что это утверждение – просто метафорическая фигура. К тому же – дезориентирующая, на практике бесполезная. Ну, давайте, скажем, что труд бабуси кристаллизуется в стоимости её гусей – это же курам на смех!

Сейчас трудовой субстанцией экономисты мозги не пудрят, а рабочее время понимают просто: меньше его на единицу продукции, значит, больше её производят, чаще выбрасывают на рынок – это ведет к снижению цены. Рынок рулит, но точно также важны и затраты: заглянув в бухгалтерию любой фирмы, вы найдете стоимость данного бизнеса как сумму активов. Если бизнес – ОАО, можете разделить стоимость активов на количество акций, прописанное в уставе, и узнаете балансовую цену акции. Котируются на бирже – сможете установить их рыночную стоимость. Допустим, курсовая ниже балансовой – акции недооценены, значит, смело покупайте, не прогадаете. Если курсовая выше балансовой раза в два – норма (хотя есть разброс по отраслям), а вот когда она выше в сотни раз – осторожнее, тут финансовый пузырь, который может сдуться.

Это азы фундаментального анализа рынка ценных бумаг.

Ещё интереснее ситуация, когда затраты создают стоимость для предметов невещественных, например, для информации. И это не абстракция, а прецедент. В прошлом году нефтяная компания «Лукойл» судилась с налоговой инспекцией: инспекторам не понравилось, что нефтяники вычли из налогообложения сумму, потраченную на приобретение пакета геологической информации. А стоил пакет шесть с лишним миллиардов рублей, поскольку оценен был по затратному методу, а затраты включали разведочное бурение – штука дорогая. Налоговикам показалось, что здесь какая-то афера – не может информация столько стоить, ей надо приписать некую рыночную цену. Дескать, вдруг её вообще никто не купит – значит, не стоит она ничего! Однако Высший арбитраж признал правоту частной компании – и это поучительно.

Многие отмечают, что в «Капитале» полностью игнорируется интеллектуальный труд, будто работа инженеров, творчество изобретателей, исследования ученых ничего не стоят. И опять идолище марксизма преградило дорогу науке. Почему зарубежные компании тратят много денег на конструкторские работы? А потому, что эти затраты конвертируются в интеллектуальную собственность, которая ставится на баланс в виде нематериальных активов, увеличивая стоимость компании, её акционерный капитал. Государство под увеличиваемую товарную массу (акция – товар на рынке) может эмитировать деньги, не боясь инфляции. Созданные работой этого финансового механизма дешевые капиталы идут на социальные программы, дотации и прочие государственные расходы, в том числе – для захвата чужих рынков и подчинения своей воле конкурентов. Финансовое оружие стало основным в межгосударственной борьбе (об этом пишет экономист Анатолий Отырба http://www.imperiya.by/economics2-6924.html ).

Французский философ Александр Кожев в 1957 году в эссе «Колониализм с европейской точки зрения» назвал главной ошибкой Маркса недооценку интеллекта собственников. «Капиталисты сами видели в точности то же самое, что видел и что описывал Маркс и они стали соответствующим образом действовать», – пишет Кожев, констатируя, что значительную часть прибавочной стоимости теперь хозяева не присваивают, а отдают рабочим, – «Нашелся великий идеолог, его звали Генри Форд. Можно сказать, что Форд был единственным великим и подлинным марксистом ХХ столетия». Олигарх решил: «надо делиться» – и стало так. Растет зарплата, за ней – потребности, нужно больше товаров – расширяется производство, создаются рабочие места и т. д. «Маркс ошибся не потому, что он был не прав в теории, но именно потому, что он был прав», – объясняет Кожев. Маркс указывал на тайну эксплуатации – рабочим выплачивают скудную стоимость их рабочей силы – столько, сколько стоит восполнение потраченных сил. Однако такое ограничение доходов трудящихся вплоть до жизненного минимума сохранилось только в Совдепии, а в развитых странах рабочим стали выплачивать и часть дохода». Кстати, обвинение Кожева, высказанное в 1957 году, возможно, подтолкнуло руководство СССР начать постепенное повышение зарплат, что привело потом к дефициту товаров.

Вероятно, Александр Кожевников, как мудрый французский политик, специально заигрывал с марксистами, коих в странах Европы в 50-е годы было много (А. Руткевич, написавший предисловие к томику Кожева издательства «Праксис», не преминул отметить, что тот «иногда называл себя «правым марксистом»). Однако Кожевников не мог не знать, что задолго до Маркса, еще со времен французских физиократов, было известно противопоставление низкой зарплаты, сведенной к стоимости рабочей силы, и высокого дохода капиталиста, присваивающего остальной прибавочный продукт. Однажды немецкий экономист Родбертус-Ягецов обвинил Маркса в плагиате, мол, именно он, Родбертус, первый указал на прибавочную стоимость как главный рычаг эксплуатации. Энгельс в предисловии ко второму тому «Капитала» разбирает инцидент: «Существование той части стоимости продукта, которую мы называем теперь прибавочной стоимостью, было установлено задолго до Маркса», но социал-реформаторы, вроде Родбертуса, просто «находили это распределение несправедливым и выискивали утопические средства для устранения несправедливости», а Маркс вывел отсюда необходимость разрушения капитализма. Доказательство: капиталисты никогда не будут платить зарплату выше стоимости рабочей силы, поскольку рабочая сила – товар, приобретаемый на рынке, а процесс производства – это потребление капиталистом такого товара. По закону стоимости любой обмен – приравнивание, поэтому зарплата никогда не выйдет за пределы стоимости рабочей силы. Ситуацию можно изменить, только устранив область действия закона стоимости – капиталистическую экономику в целом, а это революция. Так что, думаю, Кожев сказал неправду: деля с рабочими прибыль, капиталисты ХХ века поступали не по Марксу, а вопреки ему. Тут, скорее, уж социал-реформаторы правы оказались – удалось им достучаться до акульих сердец.

Что касается Маркса, то удивительно упорство, с которым он отрицал возможность реформистского решения проблемы. Ведь отчисление части прибавочной стоимости рабочим даже в его логической схеме выглядит возможным (как вариант). В роли продавца рабочей силы пролетарий получает деньги за ее продажу капиталисту, а как участник производства – бонус, в виде того же автомобиля, которыми Генри Форд наделял своих рабочих. Во времена Маркса капиталисты делились частью прибыли с инженерами, менеджерами-клерками, подрядчиками и др. Почему для введения рабочих в этот круг требуется революция – сие есть тайна, покрытая мраком («Диалектическое противоречие!», как сказал бы Г. С. Батищев.)

Мы уже знаем, зачем и как Маркс дедуцировал особый товар «рабочая сила». Но и тут неувязка: если стоимости создаются трудом, а рабочая сила продается по ее стоимости, то какой труд создает стоимость рабочей силы? Неожиданно вместо труда появляется восполнение потраченных жизненных ресурсов – сколько потребуется таковых, чтобы вернулся человек в рабочее состояние. Почему же не считаются созидающими стоимость труд животных и работа машин, также получающих энергетический ресурс из внешнего источника? Нобелевский лауреат химик Фредерик Содди в 1921 году, выступая в Лондонской экономической школе, провозгласил: «Если бы Карл Маркс жил после, а не до возникновения современной доктрины энергии, нет сомнения, что его разносторонний и острый ум верно оценил бы то значение, которое она имеет для общественных наук». Но ведь писался «Капитал» как раз во времена триумфа термодинамики, а создатели научного коммунизма имели отличную возможность ознакомиться с ее результатами. В 1880 году Маркс получил в дар из России книгу на французском языке «Труд человека и его отношение к распределению энергии» – автор исследования Сергей Андреевич Подолинский повествовал там о термодинамических законах.

Подолинский родился на Украине в 1850 году, получил физико-математическое и медицинское образование, а в тридцать лет написал и издал за границей свою брошюру. Он уже был лично знаком с Марксом, поэтому отправил ему трактат и сделал приписку: «Ожидаю услышать Ваше мнение о моей попытке привести в соответствие прибавочный труд с общепринятыми сегодня физическими теориями». Маркс переслал книгу Энгельсу, а тот выказал негатив: «Подолинский … смешал физическое с экономическим». Еще бы: «Откуда берется в организме энергия, необходимая для совершения действий, которые мы называем трудом? Вся механическая работа в живом организме имеет началом энергию, сбереженную в пище». (http://www.trinitas.ru/rus/doc/avtr/01/0921-00.htm ) Заслуга Сергея Подолинского в том, что он соединил экономику и термодинамику. Но почему материалисты Маркс и Энгельс сочли неуместным вполне материалистичный энергетический подход к труду? А потому, что под угрозу ставится вся марксистская политэкономия с её революционными выводами. Ведь тогда отпадает надобность во всех рассуждениях о «трудовой субстанции», а главное – рушится столь лелеемая схема «эксплуатации».

Нетрудно догадаться, почему первым решил покончить с «капиталистической эксплуатацией» именно Генри Форд. Он производил автомобили – машины, чей двигатель внутреннего сгорания питается бензином. Коль скоро человек в трудовом отношении представляет собой биологическую машину, питаемую энергией и управляемую разумом, можно тело человека освободить от изнурительных физических усилий, заменив его «механическим пролетарием». К чему выдумывать трудовую субстанцию – не стоимость создается марксовым абстрактным трудом, а затраты физической энергии раскручивают процесс производства. При этом энергия качественно может быть какой угодно - съедобная пища, дрова, уголь, бензин-керосин, газ, уран-плутоний, водородное топливо...

К концу ХХ века энергетический подход окончательно соединился с политэкономией. В Санкт-Петербурге в 1999 году вышла книга Владимира Александровича Бубнова «Антимарксизм. Критика трудовой теории стоимости К. Маркса». За сорок лет, пока автор оттачивал свою аргументацию (он закончил экономфак ЛГУ в 1960 году и работал потом на предприятиях ВПК), критика выстроилась убийственная. Вслед за Бубновым сторонниками «энергетического императива» стали и другие питерские политэкономы – можно назвать много имен. В это же время в рамках общей теории систем сформировалась экономическая эргодинамика, развиваемая профессором В. В. Бушуевым и сотрудниками Института энергетических стратегий. Одновременно в Украине защищаются экономические диссертации, посвященные Сергею Подолинскому. Громко заявляет о себе научная эконофизика, а обличитель глобального истеблишмента Линдон Ляруш продвигает свою «физическую экономику».

Итак, пришло время новых физиократов. Нынешний мировой кризис показал, как неустойчивы финансовые структуры, так что пора признать: энергетический сектор постиндустриального общества – вот фундамент существования человечества. Если в древности алмаз, кристалл углерода, служил символом сокровищ, то сегодня энергия, извлекаемая из углеводородов, из солнечного света, течения рек, потоков ветра, атомных и субатомных реакций, является источником богатства социума.

Российское физиократическое credo я бы сформулировал так: энергия является субстанцией, питающей процессы создания общественного богатства, а значит нефтегазовые ресурсные запасы России – основа существования страны. Функционирование топливно-энергетического комплекса – мотор для развития всех других отраслей, сколь бы информационно-инновационными они ни были.

Между тем, послушаем Джона Нейсбита, автора книги «Мегатренды». Он сочувствует нам: «Проблема в том, что вы слишком зависите от энергетики, от поставок энергоресурсов». Дескать, более важна энергия человеческого труда – опять звучат заклинания в духе «субстанции». Раньше работало клеймо «аграрная страна», теперь нам внушают, что энергоресурсная экономика – недостаток. Но всё наоборот! Тем и отличается нефтегазовая отрасль от земледелия, что современный ресурсный сектор – это особо сложный труд. Особенно в России, где разведка и освоение месторождений нефти и газа происходят в тяжелых природных условиях. Здесь не сверление дырок в земле и дрыганье механических «качалок». Тут математизированная геофизика и сложнейшая геология, приборостроение, разработка ПО для обсчёта данных сейсморазведки, морская и подводная техника, транспортные технологии, физика сжижения газов, химия переработки углеводородов. Кстати, алмазные инструменты тут тоже нужны.

И последний вывод – важнейший, на мой взгляд, для Государства Российского. Только ресурсный сектор реально укоренен в почву страны, только здесь инвестиции в любом случае остаются на нашей территории. Другие – и компьютинг, и хваленый нанотех, и даже машиностроение – на «раз-два-три» могут переехать за границу. А раз так физиократия оказывается не просто теоретическим подходом к построению модели экономики, но и руководящей идеей для укрепления государственной власти. Ресурсный сектор должен находиться под государственным контролем.