Как начиналась «холодная война»

Девяностые годы прошли под знаком разговоров об окончании холодной войны, которое, как правило, приурочивают к краху коммунизма в СССР и Восточной Европе. Холодная война, таким образом, сводится к противостоянию двух идеологий. Однако после краха одной идеологии международные отношения стали еще более непредсказуемыми — более опасными, милитаризованными и идеологизированными. Число военных конфликтов в мире резко возросло.

Словосочетание “новый мировой порядок”, введенное в политику Джорджем Бушем, так и не обрело реального содержания. Международные проблемы стали с легкостью называть “рецидивами холодной войны”. Но число их уже таково, что впору усомниться в самом диагнозе.

Впервые слова “холодная война” произнес в 1947 г. советник президента Гарри Трумена Бернард Барух. Но уже тогда было очевидно, что это было не объявление войны, а ее констатация. Сама война началась раньше и, в отличие от Второй мировой, она была войной объявленной. 5 марта 1946 года бывший премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль произнес в городке Фултон, штат Миссури, свою знаменитую речь, из которой, по словам Рональда Рейгана, не только родился современный Запад, но и мир на нашей планете.1 Сталин в интервью “Правде” поставил Черчилля в один ряд с Гитлером и заявил, что в своей речи тот призвал Запад к войне с СССР2 .

1 Ronald Reagan, The Brotherhood of Man. — Breakthrough. Westminster College, 1989, p. 15

2 Stalin Interview With Pravda on Churchill.-The The New York Times, 1946, March 14, p. 6.

Для всего мира эта неделя марта стала началом холодной войны, а Фултон зарезервировал себе место в учебниках истории — в одних как старт борьбы за свободную Европу, в других — как город, где началось разжигание новой войны. Сам Черчилль назвал эту речь самой важной в своей карьере3 .

Одетый в алую мантию профессора Оксфорда, Черчилль заявил, что в своей речи он “позволит себе на основе всего жизненного опыта взглянуть на проблемы, которые окружили нас на следующий день после нашей блистательной армейской победы”4 .

Главная проблема, по мнению Черчилля, заключалась в том, что, хотя “Соединенные Штаты находятся на вершине мировой силы и это торжественный момент американской демократии”, им противостоят два главных врага — “война и тирания”. Мы, говорил он, обращаясь к присутствующему президенту США, не можем игнорировать то, что свободы, которыми пользуются граждане США и Британской империи, не существует в значительном числе стран, хотя некоторые из этих стран очень сильны в военном отношении. В них господствуют полицейские правительства, которые полностью контролируют жизнь людей.

Единственным инструментом, способным, по мысли Черчилля, предотвратить войну и уничтожить тиранию, является “братская ассоциация англоязычных народов. Это означает специальные отношения между британским содружеством и Соединенными Штатами”5 . Такой альянс должен охватить все сферы жизни англоязычных стран — военные силы, арсеналы оружия, разведку, военную подготовку и систему национальной безопасности. В будущем, заметил он, встанет вопрос о едином гражданстве. В 1938 г. Черчилль уже призывал к такому альянсу для того, чтобы остановить Гитлера. Теперь он предлагал вернуться к идее объединения англоговорящих народов для того, чтобы остановить Сталина.

3 John Charmley, Churchill’s Grand Alliance. The Anglo-American Special Relationship 1940-1957, 1995, p. 223. Историю написания и произнесения Уинстоном Черчиллем речи в Фултоне, см.: Н.В. Злобин. “Неизвестные американские архивные материалы о выступлении У. Черчилля 5 марта 1946 г.” в “Новая и новейшая история”, 2000, номер 2, сс. 156-169. Впервые речь Черчилля на русском языке была опубликована в журнале “Источник”, 1998, номер 1.

4 The Sinews of Peace by Winston Churchill. A speech at Westminster College, Fulton, Missouri, 5 March 1946. — Fulton, Missouri, 1995, p. 4.

5 Ibid, p. 7.

Впервые после окончания войны Черчилль прямо назвал Советский Союз причиной “международных трудностей”. “Тень, — сказал он, — упала на сцену, еще недавно освященную победой Альянса. Никто не знает, что Советская Россия и ее международная коммунистическая организация намерены делать в ближайшем будущем и есть ли какие-либо границы их экспансии. Я очень уважаю и восхищаюсь доблестными русскими людьми и моим боевым товарищем маршалом Сталиным. Мы понимаем, что России нужно обезопасить свои западные границы и ликвидировать все возможности германской агрессии. Мы приглашаем Россию занять с полным правом место среди ведущих стран мира. Более того, мы приветствуем или, лучше сказать, приветствовали бы постоянные, частые, растущие контакты между русскими людьми и нашими людьми на обеих сторонах Атлантики. Тем не менее, — сказал Черчилль, — моя обязанность изложить здесь факты так, как я вижу сам”6 .

Главная проблема заключалась в том, что “от Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике через весь континент был опущен железный занавес. За этой линией располагаются все столицы древнейших государств центральной и восточной Европы. Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест и София — все эти знаменитые города и их население находятся в том, что я обязан назвать советской сферой влияния, и все они в той или иной форме объекты высокой степени контроля со стороны Москвы”.

Более того, “коммунистические партии, — продолжал в напряженно слушающем зале Черчилль, — которые были крайне малы во всех этих странах, были выращены до положения и силы, значительно превышающих их численность, и они стараются установить тоталитарный контроль во всем”7 . Все это стало причиной того, что после окончания войны опасность распространения коммунизма неизмеримо выросла во всем мире, за исключением Соединенных штатов и Британской империи. “В большом числе стран, — сказал Черчилль, — далеких от границ России, во всем мире созданы коммунистические “пятые колонны”, которые работают в полном единстве и абсолютном послушании при выполнении директив, получаемых из коммунистического центра”.

6 Ibid, p. 10.

7 Ibid, p. 11.

8 Ibid, p. 15.

Однако, мировая война не является неизбежной. “Я, — заявил Черчилль, — не верю, что Советская Россия жаждет новой войны. Но она жаждет плодов войны и неограниченного расширения своей власти и идеологии”. Как можно остановить Кремль в его стремлении к мировому господству? “Из того, что я видел во время войны в наших русских друзьях и соратниках, — сказал Черчилль, — я заключаю, что они ничем не восхищаются больше, чем силой, и ничего не уважают меньше, чем слабость, особенно военную слабость”. Поэтому, делал он вывод, “старая доктрина баланса сил ныне стала необоснованной”. То есть, странам Запада надо не только пытаться сравняться с СССР и его сателлитами в военной силе, но и постараться стать сильнее. Для этого и нужно полное единство англоговорящих стран, которое способно стать основной военной силой на пути СССР к мировому господству. И тогда, заключил Черчилль, “главная дорога в будущее будет ясной не только для нас, но и для всех, не только в наше время, но и в следующем столетии”8 .

Написанная и прочитанная с блеском, речь произвела громадное впечатление на слушателей и никого не оставила равнодушным — ни сторонников, ни противников позиции бывшего британского премьера. В своей речи Черчилль активно использовал слова и выражения, которые с конца тридцатых годов политиками всего мира использовались только в отношении одного государства — фашистской Германии. Теперь объектом такого политического языка стал Советский Союз. И хотя Черчилль назвал свою речь “Сухожилия мира”, во всем мире она немедленно получила другое название — “Железный занавес”. Вторая мировая война, сказал Черчилль, могла быть предотвращена, более того — “никогда не было в истории войны, которую можно было бы предотвратить легче, чем ту, которая только что опустошила огромную область на нашей планете”. Такой ошибки больше повторить нельзя, говорил Черчилль. Мы не смогли остановить Германию, но надо остановить Советский Союз.

Читая сегодня эту речь, нельзя не отдать должное прозорливости и политическому таланту Черчилля. Его предвидение на следующие 40 лет развития международных отношений в целом, советско-американских — в частности, подтвердилось полностью. Речь Черчилля стала началом исторического поворота во внешней политике США, приведшего к радикальному изменению ситуации в мире, формированию новой структуры международных отношений, в первую очередь — геополитических интересов мировых держав, бывших союзников по антигитлеровской коалиции. Крах коммунизма практически не повлиял на эту структуру. Распад СССР оказал на нее определенное воздействие, но не привел и не мог привести к радикальным ее изменениям.

Обстановка в мире после Второй мировой войны была запутанной и неопределенной. Требовалась принципиально новая концепция международных отношений. Антигитлеровский блок быстро распался, между бывшими союзниками нарастали серьезные противоречия. Советский Союз во главе со Сталиным чувствовал себя очень уверенно и постоянно подчеркивал, что — как главный победитель над фашизмом и главный потерпевший от него — имеет больше прав в решении вопросов послевоенного устройства, особенно в Европе и Азии. Такая позиция встречала немало сочувствия в политических кругах и общественном мнении Запада. Черчилль понимал, что Англия, бывшая до войны главной европейской державой, больше таковой не является. Советская армия, находящаяся в доброй половине стран Европы, никогда не позволит Англии даже слабой попытки вернуть былое величие.

Вторая половина 40-х годов была отмечена резким поворотом советской внешнеполитической линии. От вынужденной политики изоляционизма страна получила возможность перейти к чрезвычайно активной внешней политике, значительно увеличить свое влияние в мире, включить в сферу своих интересов регионы, о которых прежде можно было только мечтать. Разгром Германии и значительное ослабление Европы давали уникальный шанс для этого, победа в войне — своего рода моральное право на такую политику, а идеи пролетарского интернационализма стали ее идеологическим обоснованием.

Остановить Советский Союз могла только Америка, обладавшая в то время монополией на атомное оружие. Но захочет ли Америка принять на себя груз ответственности за европейские проблемы, выступить в качестве мировой супердержавы, открыто стать на позиции сдерживания советской экспансии? Интерес простых американцев к международным делам был невелик. Опросы того времени показывали, что 65% из них никогда не обсуждают международные проблемы, как им безразличные9 . Рональд Рейган говорил, что Черчилль в 1946 г. “обращался к нации, находящейся на вершине мировой власти, но не привыкшей к тяжести этой власти и исторически не желающей вмешиваться в дела Европы. Но он надеялся, что поездка в самое “сердце Америки” позволит ему достичь ее сердца”10 . Именно поэтому Черчилль настаивал, чтобы американский президент сопровождал его. Присутствие Гарри Трумена, его вступительное слово придавали речи Черчилля важный политический характер, он как бы показывал всем, что выступает и от имени президента США.

9 John Charmley, Churchill’s Grand Alliance. The Anglo-American Special Relationship 1940-1957. Hardcourt Brace and Company, New York-San Diego-London, 1995, p. 218.

При этом Черчилль публично ставил Трумена перед главным политическим выбором во всей его карьере. Отношение к СССР в самой Америке в этот момент было крайне противоречивым. Симпатии общественности были на стороне “русских союзников”, а “дядя Джо” вызывал определенное уважение у простых американцев. Все больше набирала силу дискуссия о том, не будет ли правильным поделиться секретом атомной бомбы с СССР. Администрация стояла на противоположной позиции, но готова была пойти на широкий международный контроль над ядерными производствами, ибо ее международная репутация после атомной бомбардировки Японии оставляла желать лучшего.

Конечно, многие американские политики видели опасность заигрывания с СССР. Бывший президент Герберт Гувер утверждал, что “Советы так же опасны для Америки, как опасны были нацисты”11 . Особенно это стало заметно, когда СССР отказался объяснить свои акции в Маньчжурии после официального обращения Госдепа США12 и отказался вывести свои войска из Ирана, тогда как и США, и Англия свои обязательства по выводу войск выполнили в срок. Все это действовало на легко впадавшего в раздражение американского президента, который писал, что “устал уже нянчиться с Советами”, что “если России не продемонстрировать железный кулак и жесткий язык, дело может дойти до другой войны”, что Америка “не может идти больше ни на какие компромиссы”13 . Однако Трумен все же не решился перенести свое раздражение в политику, так как не знал, какова будет реакция американцев.

10 Ronald Reagan, The Brotherhood of Man. — Breakthrough. Westminster College, 1989, p. 14.

11 John Charmley, Churchill’s Grand Alliance. The Anglo-American Special Relationship 1940-1957. Hardcourt Brace and Company, New York-San Diego-London, 1995, p. 218.

12 Department of State, Bulletin, Vol. X1V, March 17, 1946, pp. 448-449.

13 Robert H. Ferrell, Off the Record: The Private Papers of Harry S. Truman. 1980, pp. 79-80.

В этих условиях президент тоже сделал ставку на речь британского политика. С одной стороны, она могла повлиять на советское руководство, а с другой — стать главной проверкой общественного мнения в стране. Если речь будет воспринята позитивно, можно будет резко усилить антисоветскую направленность внешней политики, а если нет, то всегда можно будет сказать, что выступление Черчилля есть его личная точка зрения и он просто воспользовался правом на свободу слова. Другими словами, Трумен предлагал Америке сделать выбор — либо вернуться к привычной политике изоляционизма, приведшей, по мнению многих простых американцев, к процветанию страны в период до Великой депрессии, или превратиться в мировую сверхдержаву, добровольно беря на себя колоссальную ответственность и расходы.

Именно поэтому президент, вопреки всем протоколам, взялся сам сопровождать отставного премьер-министра в Фултон и представить его там, но при этом неоднократно публично заявлял, что речь его он предварительно не читал и ее содержание узнал одновременно со всей страной (через много лет Трумен признает, что говорил неправду). Именно поэтому, выступая сразу после Черчилля в Фултоне, Трумен не выразил никак своего отношения к его предложениям. Именно поэтому в течение первых нескольких дней, когда все страна горячо обсуждала речь Черчилля, Трумен молчал, изучая общественную реакцию.

А она была крайне отрицательной. Значительная часть американского общества — особенно левая — отнеслась к речи крайне негативно, а то и враждебно, полностью отвергая все главные тезисы Черчилля. Газета Чикаго-Сан назвала Черчилля “реакционером”, видящим “мир таким, каким он реально больше не существует”, и заявила, что “следовать стандартам, предложенным этим выдающимся, но слепым аристократом, значило бы маршировать навстречу наиболее ужасной мировой войне”14 . Умеренные либералы также не поддержали Черчилля. Так, Атланта Конститюшн назвала свою передовую статью “Абсолютно нет!”. Реакция сторонников американского изоляционизма, куда входили многие республиканцы, а также демократы со Среднего Запада и Юга страны, была наиболее негативной. Черчилль, по сути, предлагал им сменить англофобию на русофобию, они же предпочитали просто соединить их. Чикаго Трибьюн написала, что Черчилль “больше, чем любой другой англоговорящий индивидум, ответственен за худшие ошибки” в международных отношениях15 .

Крайне правые консерваторы юга страны, представители деловых кругов, целый ряд религиозных и этнических организаций если и поддержали антисоветскую направленность речи Черчилля, то были категорически против любой внешнеполитической активности. Первоначальная реакция Конгресса также была крайне негативной16 . Отрицательной была и международная реакция. Лишь небольшая часть интернационально настроенной американской публики поддержала главные тезисы речи Черчилля. В основном эта поддержка была проявлена на восточном побережье. Нью-Йорк Геральд Трибьюн назвала Черчилля “выдающимся лидером всей нашей цивилизации в ее самые темные часы”17 . Посетивший США в ноябре 1946 г. сын Черчилля Рэндольф сказал, что его отец был разочарован такой реакцией. “Печально вспоминать, — заметил он, — что речь в Фултоне, говорящая об опасности российской агрессии и тирании, была встречена почти с таким же негодованием, с каким встречались выступления Уинстона Черчилля, раскрывавшие агрессивность и тиранию Адольфа Гитлера”18 . Было очевидно, что подавляющее большинство американцев, пусть по разным причинам, но отвергли политику, предложенную в Фултоне, не поддержали идею конфронтации с СССР.

14 Distinguished Visitors at Westminster College, — Chicago-San, March 6, 1946, p.1.

15 Chicago Tribune, March 8, 1946, p. 15.

16 Doubts Are Voiced in Washington. — The New York Times, 1946, March 4, p.3.

17 New York Herald Tribune, March 8, 1946.

18 Rundolph Churchill, After Visit Here, Reviews His Father’s Speech, — Fulton (MO) Daily Sun-Gazette. November 16, 1946, p.2.

Реакции советской стороны на речь пришлось ждать еще дольше. Очевидно, что событие в Фултоне явилось большой и неприятной неожиданностью для Москвы. Смущало Запад и то, что Сталин неоднократно заявлял о необходимости вернуться к предвоенной политике изоляционизма, в то время как министр иностранных дел Литвинов подчеркивал, что международные проблемы для советского руководства на первом месте, хотя и говорил о перспективах международного развития пессимистически19 . Через неделю “Правда” опубликовала, наконец, короткое изложение речи Черчилля со своим комментарием, а еще через несколько дней в ней появилось интервью И.Сталина.

С этого момента в советской прессе развернулась ожесточенная критика фултонской речи Черчилля, в которой были задействованы газеты, журналы, международное Радио Москвы, дипломаты, ученые. Черчилль обвинялся даже в расизме по отношению к русским. 11 марта открылась сессия Верховного Совета СССР, которая активно подключилась к этой кампании. Критика фултонской речи быстро переросла в критику капитализма, преобретала резко выраженный антиамериканский характер. По указанию из Москвы к этой кампании присоединились коммунистические организации и средства массовой информации Запада, ряд правительств стран Восточной Европы.

Американская печать ежедневно перепечатывала, а радио зачитывало все заслуживающие внимания материалы из советских газет, особенно содержавшие выпады в адрес США, в большинстве своем несправедливые, обидные, глубоко заидеологизированные. Американцы воспринимали это сначала с недоумением, затем — с раздражением, наконец — с возмущением. В американской прессе стали появляться материалы с критикой Советского Союза. К примеру, Нью-Йорк Таймс писала: “Стандарты жизни людей в России накануне недавней войны, после более чем двадцати лет коммунистической власти, были не выше, чем они были накануне Первой мировой войны.

Утверждение, что русские лишены возможности удовлетворять свои ежедневные жизненные нужды лишь потому, что Советский Союз должен был создать колоссальную промышленность для защиты от неизбежной военной агрессии злого капиталистического мира, не является серьезным извинением. Факт остается фактом — пища и жилье, обещанные коммунистами, обеспечены не были”20 . Так писать о героическом союзнике по антигитлеровской коалиции было еще недавно просто невозможно. Все чаще в прессе стали звучать прогерманские настроения. Чикаго Трибьюн написала прямо: “Германия будет нам нужна”21 .

19 Awerell W. Harriman and E. Abel, Special Envoy to Churchill and Stalin, 1941-1946. The Brookings Institute, Washington, D.C., 1975, pp. 516-517, 518.

20 Russian Must Do Without, — The New York Times< 1946, March 26, 1946, p. D 3.

21 Germany may be needed, — Chicago Tribune, — March 15, 1946, p. 13.

22 Public Opinion Quarterly, X (Winter 1946), pp. 24, 265.

Резкая антиамериканская кампания в СССР, его внешнеполитические акции не могли не сказаться на общественном мнении США, в котором стремительно стал нарастать антисоветский запал. Сразу после речи Черчилля был проведен опрос, согласно которому 40% американцев были против предложений Черчилля и только 18% — за. Такой же опрос, проведенный через месяц, показал, что 85% поддерживают Черчилля22 . Опрос, проведенный в середине марта 1946 г., показал, что 71% не поддерживают поведение СССР на международной арене и только 7% поддерживают. При этом 60% отметили, что по их мнению американская политика по отношению к Советскому Союзу “слишком мягкая”, и лишь 3% заявили, что она “слишком жесткая”23 . Америка срочно занялась боеспособностью своей армии, увеличила внимание к военным разработкам в технологии. Началась война с “красными” внутри самих США. На волне противоборства с антиамериканской, антикапиталистической пропагандой, организуемой и управляемой из СССР, Америка начала переходить к политике агрессивного интернационализма — то есть стала на путь сверхдержавы.

6 апреля 1946 г. Трумен выступил с большой речью в честь Дня Армии. “Соединенные Штаты сегодня — сильнейшая нация — сказал он. — Никого нет сильнее. Это не хвастовство, это факт. Это означает, что с этой мощью мы должны принять на себя лидерство и ответственность. Будет трагедией нашего национального долга и всего международного будущего, если мы, сознательно или нет, окажемся не готовы разделить эту ответственность”. Президент впервые открыто заявил о новой международной роли США после войны: “Мир — это не приз, который автоматически получают те, кто дорожит им. Он должен быть поддерживаем беспрестанно и непоколебимо, всем смыслом нашего лидерства. Мы обязаны иметь политику, способную быть основой наших отношений с каждой страной в любой части мира.

Нет стран, удаленных от нас так, что мы не можем быть однажды вовлечены в проблемы, ставящие мир под угрозу. Вспомним, что Первая мировая война началась в Сербии; что Версальский мир был впервые нарушен в Маньчжурии; что Вторая мировая война началась в Польше. Кто знает, где это случиться в будущем? Наша внешняя политика должна быть всемирной... Мы выиграли войну; мы теперь обязаны обезопасить победу. Победители, окруженные злобными и опасными врагами, не могут развернуться и пойти домой. Войны — это не бейсбольные игры, где после игры команды переодеваются и уезжают со стадиона. Тирания должна быть вырвана с корнем из сердцевины каждой вражеской нации, прежде чем мы можем сказать, что война действительно выиграна” 24 . Это речь стала первым внешнеполитическим манифестом новой сверхдержавы.

23 Hadley Cantril and Mildred Strunk, eds., Public Opinion, 1935-1946. Princeton Press, Princeton, 1951, pp. 963, 1060.

24 Speech of President Truman Calling for Strong United States Forces to Guard World Peace. — The New York Times, 1946, April 7, p. 29.

Начала стремительно складываться новая картина мира. Оказалось, что только две страны могут вести себя (и ведут) как победители, в то время как все остальные страны, независимо от того, в каком лагере они находились во время войны, оказались приблизительно в одинаковом положении — политической, военной, экономической и моральной зависимости от СССР и США. Причем оба новых мировых лидера еще несколько лет назад занимали жесткие изоляционистские позиции. Их появление в качестве главных сил на мировой арене было если не неожиданно, то, по крайней мере, не подготовлено всей эволюцией международных отношений. Они не имели колоний, не обладали богатым опытом участия в мировой политике, то есть не были сверхдержавами в довоенном смысле слова. У них не было сложившейся и признанной в мире сферы влияния, системы осознанных и признанных другими геополитеческих интересов. Но если для СССР появилась реальная возможность попытаться достичь ряда внешнеполитических целей, отстаиваемых в свое время царской Россией, то США выступали исключительно мощным и богатым, но новичком, еще не наверняка знающим, что ему надо и как этого добиться. В этих условиях идеологические разногласия отступили на второй план.

Нью-Йорк Таймс совершенно справедливо писала: “Значительная часть наших трудностей в отношениях с Россией есть результат нашей собственной слабости и нереалистической политики по отношению к России во время войны. Американцы все еще политически незрелы и всегда имеют тенденцию воспринимать войну и военную победу как конечный результат, а не как военный способ достижения политических результатов... Хотя Северный Иран, Маньчжурия и Корея едва ли касаются жизненных интересов Соединенных Штатов, тем не менее мы не можем и не должны признавать любые договоры, достигнутые самодовольной Россией в этом регионе.

Мы должны сделать ясным для России и для всего мира, что главная стратегическая причина нашего участия в последней войне была в том, чтобы воспрепятствовать доминированию одной силы (Германии) над всей Европой и одной силы (Японии) над всей восточной Азией. Если Соединенные Штаты будут играть весьма небольшую роль в мире — экономически, политически, морально, психологически (а то и даже никакой), доминирование над всей Восточной Азией и Западной Европой одной державы или двух дружественных держав очевидно создаст условия для войны на половине земного шара. Воспрепятствование такому доминированию является жизненным интересом Соединенных Штатов” 25 .

Поэтому, если вспомнить главные международные противоречия первых послевоенных лет, станет очевидно, что СССР и США, используя идеологию в качестве прикрытия, были заняты спешным формированием своих зон влияния и все конфликты этого периода были результатом выяснения того, в чью сферу входит тот или иной регион. Нью-Йорк Таймс опубликовала 3 марта 1946 г. полосу редакционных материалов, в которой выделила “основные стратегические районы мира”, где американские интересы сталкиваются с российскими — Маньчжурия, Иран, Центральная и Южная Европа. Восточная Европа даже не упоминалась — Америка не претендавала там на доминирование26 . В свою очередь, СССР занимал крайне пассивные позиции в отношении ряда стран Латинской Америки, территорий в Тихом океане и т.д.

Но серьезной проблемой стал, к примеру, Иран. В конце мая 1945 г. иранское правительство обратилось к СССР, США и Англии с просьбой вывести их войска из страны. Американские и английские войска были выведены, а Сталин требовал признания автономии иранской провинции Азербайджан, оставления советских войск в стране на неопределенный срок и организации совместной советско-иранской нефтяной компании, где бы 51% акций принадлежало СССР, а 49% — Ирану. Получив гарантии финансовой помощи США, иранское правительство настояло на выводе советских войск, отвергло план создания нефтяной компании и объявило о национальном плане развития нефтяной индустрии. В июле 1946 г. США предоставили Ирану 26-миллионный кредит для закупки и ремонта американского военного оборудования.

Такого рода конфликты происходили везде, где сталкивались интересы СССР и США. Если Америка предлагала договор, подразумевающий 25-летний контроль над Германией, включая ее военную промышленность, то СССР предлагал не спешить с заключением договоров, а заниматься формированием германских политических структур. Если США настаивали на скорейшем заключении мирного договора с Австрией, то СССР предагал договор с Австрией оставить последним в ряду мирных договоров в Европе, сделав ее своего рода заложником. Если США предлагали установить на Балканах политику “открытых дверей”, то СССР выступал с требованием оставить решение балканского вопроса лишь на рассмотрение самих балканских государств. Если Америка предлагала установить протекторат над колониями, то СССР воспринимал это как попытку монополизировать средиземноморские территории. Если США предлагали утвердить итальянский контроль над Триестом — важнейшим стратегическим портом на Адриатике, то СССР предлагал передать порт Югославии. Такое же несходство проявлялось в вопросах распределения сфер влияния на Дальнем Востоке, в Юго-Восточной Азии, Северной Африке и т.д.

Серьезные разногласия вызвала структура ООН. Предложенная СССР схема предполагала изъятие власти из рук Генеральной ассамблеи и сосредоточение ее в Совете безопасности. Американский вариант — равенство всех членов организации во всех вопросах — за исключением решений, связанных с карательными акциями против стран-членов ООН27 . Советское предложение расширяло право “вето” вплоть до обсуждения поведения самих сверхдержав, что обесценивало саму идею ООН. США, выступая против такого права “вето”, доказывали, что игнорирование подавляющего большинства стран-членов ООН и предоставление исключительных прав сверхдержавам приведет к образованию своего рода мирового правительства из их представителей.

Будучи экономически более сильными, США зачастую опережали СССР в достижении своих внешнеполитических целей. В марте 1947 г. была провозглашена Доктрина Трумена, и трудно было не заметить, что основы ее были заложены годом раньше. Еще через три месяца Государственный секретарь Джордж Маршалл, выступая перед выпускниками Гарварда, обозначил первые элементы американской помощи европейским государствам, что позже будет названо Планом Маршалла, а его автор будет удостоен Нобелевской премии мира. В марте 1948 г. пять стран — Бельгия, Франция, Люксембург, Голландия и Великобритания — подписали в Брюсселе договор о социально-экономическом и культурном сотрудничестве и о коллективной защите.

Началось объединение Западной Европы под эгидой Америки. В мае того же года в Гааге состоялся Европейский Конгресс, на котором председательствовал Уинстон Черчилль. В 1949 г. он принял участие в первой ассамблее Совета Европы, который проходил в Страсбурге. 4 апреля 1949 г. министры иностранных дел США, Англии, Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурга, Италии, Португалии, Дании, Исландии, Норвегии и Канады подписали в Вашингтоне Северо-Атлантический договор — НАТО. Через месяц парламент Западной Германии принял Конституцию, и 23 мая было объявлено о создании Федеративной республики Германии. 7 октября того же года была провозглашена Германская демократическая республика на территории советской зоны оккупации.

Передел мира обострялся по мере того, как отношения между США и СССР ухудшались. Берлинский кризис стал апогеем напряженности. США рассчитывали, что монополия на атомное оружие позволит им наращивать давление на СССР. Но неожиданно для американцев в августе 1949 г. СССР провел испытание своей атомной бомбы, а затем даже опередил Америку в испытании водородной. Тем самым страны были поставлены в условия практической невозможности начать открытую войну друг против друга, то есть “войну горячую”.

Но различия в стратегических интересах, стремление к мировому доминированию не позволяли им относиться друг к другу ни по-дружести, ни даже по-партнерски. Невозможность “горячей войны” направила конфронтацию в русло холодной, где различия в идеологии стали скорее уже декоративными, прикрывая истинные цели обеих стран. Холодная война, таким образом, стала способом мирного сосуществования сверхдержав, отстаивающих свои интересы.