Год социального кризиса

Полтора года назад кризис неожиданно обрушился на общество, погруженное в сладкие мечты о бесконечном росте потребления. Он заставил компании изменить планы, чиновников сменить риторику, а многих обычных людей вынудил умерить свои ожидания или искать новую работу. Но с тех пор кризис стал привычным фоном нашей жизни.

О нем даже не упоминают в повседневных разговорах, воспринимая как нечто само собой разумеющееся.Для российского общество испытание кризисом стало последним, выпускным экзаменом в школе капитализма. За прошедшие 20 лет мы привыкли к кризисам, но нынешний качественно отличается от того, что было пережито раньше - на сей раз Россия оказалась жертвой мирового экономического спада, столкнувшись с глобальными противоречиями системы, к которой в 1990-е годы с энтузиазмом присоединилась. Вместе с нынешним кризисом уходят или, по крайней мере, в сознании разумного человека должны уйти в прошлое последние наивные иллюзии относительно системы, которая, якобы, справедливо вознаграждает за эффективный труд и поощряет инициативу. Идеология неолиберализма, безраздельно господствовавшая у нас еще недавно, терпит крушение.

Про неолиберализм надо сказать отдельно. Ведь слово это стало у нас ругательным уже в девяностые годы, и лишь немногие осмеливаются сейчас публично называть себя либералами или, тем более - неолибералами. На уровне публичных речей идеология свободного рынка и принцип «каждый за себя» осуждаются и осмеиваются уже не первый год. Но на уровне экономических решений неолиберализм никуда не уходил, на основе его принципов действуют все корпорации, включая государственные, эта идеология заложена в основе пенсионной реформы, реформы образования, реформы ЖКХ.

И даже сейчас, когда во всем мире говорят о повышении роли правительства в экономике и критикуют частную собственность, российское правительство продолжает гордиться, что у нас в стране - в отличие от какой-нибудь Великобритании или Соединенных Штатов - не было за время кризиса ни одной национализации.

Летом уходящего года в прессе начали мелькать публикации, авторы которых утверждали: мировая и российская экономика, наконец, достигла заветного «дна», положение, выправляется, а рецессия - еще одно английское слово, которое мы выучили за последнее время - в ведущих странах Запада закончилась. Иными словами, спад прекратился и впереди - подъем.

Ясное дело, спад не может продолжаться вечно. Но что это за подъем, если выросли в основном цены на нефть и некоторые другие виды сырья? Увы, даже это не остановило в России падение промышленного производства, которое продолжалось осенью как ни в чем не бывало. В других странах происходило то же самое - никаких признаков экономического роста не наблюдалось, потребление оставалось на крайне низком уровне, инвестиционная активность сжималась, структурные диспропорции не выравнивались. Просто правительства тратили огромные деньги на ликвидацию симптомов и последствий кризиса, не затрагивая его причин. Триллионы долларов вливались в экономику, тришкин кафтан активно латали и с гордостью предъявляли публике свежие заплатки.

Стабилизация произошла, но стабилизировали не экономику, а именно кризис. Он получил возможность стабильно воспроизводиться.

Между тем обнаруживается, что даже огромных средств, затрачиваемых на борьбу с симптомами, оказывается недостаточно. Проблемы не решаются, а накапливаются. Хуже того, успокоение, вызванное первыми - иллюзорными - успехами антикризисных мер в Европе, России, Китае и США, привело к тому, что от более серьезных реформ правительства повсеместно отказываются. Правящие круги ведущих стран мира решили, будто можно обойтись без структурных изменений.

Беда в том, что деньги - как болеутоляющее средство - работают все хуже и хуже. Как назло, конец года преподнес целую порцию неприятных сюрпризов. Другое дело, что неожиданными они оказались лишь для тех, кто всерьез поверил в стабилизацию и «конец кризиса». Сначала на грани банкротства оказался эмират Дубай. Нас это вроде бы не касается, но курсы акций на российской бирже опять пошли вниз, а рубль пошатнулся. Нам, впрочем, еще повезло. Резкого падения цен на нефть не последовало, а это, увы, сейчас главный критерий, по которому оценивается состояние отечественной экономики. Зато английские банки, вкладывавшие деньги в Дубай, испытали серьезный шок. Вопрос о коллапсе международной банковской системы, который вроде бы уже удалось предотвратить, снова замаячил на горизонте. Напуганные инвесторы начали оглядываться вокруг и с ужасом обнаружили, что весь мир полон потенциальными «дубаями». Финансовый крах, произошедший в Исландии около года назад, может повториться и в более крупных европейских странах. Ирландия или Латвия давно уже технические банкроты, выживающие за счет того, что их долги покрывает новыми кредитами Европейский Союз или Международный Валютный Фонд. Латвия за несколько месяцев поглотила новых кредитов на 10 миллиардов долларов - при населении в 2,1 миллиона человек. Понятно, что при такой задолженности расплатиться не удастся уже никогда. Дефолт и девальвация - только вопрос времени.

Шведские банки, вложившиеся в маленькую балтийскую страну - если быть точными, купившие ее - с ужасом ждут, когда здесь начнется «европейский Дубай».

Но оказалось, что и более крупные западные страны, такие, как Испания и Греция, находятся в положении, ненамного лучшем. Разница лишь в том, что Латвию могут некоторое время тянуть на финансовом буксире, а для Испании подобная операция обойдется слишком дорого. К тому же Испания и Греция - страны зоны евро, их стабильность жизненно важна для всего западного сообщества.

Внешний долг Греции достиг 300 миллиардов евро. А валовой внутренний продукт страны в этом году составляет примерно 240 миллиардов. Выходит, что, внешний долг составит 125 процентов ВВП. Понятно, что выплатить такой долг можно, лишь занимая деньги снова и снова, иными словами, даже если Элладу начнут спасать теми же средствами, что и Латвию, то размеры ее совокупного долга лишь увеличатся. А, поскольку никто не захочет вкладывать деньги в страну, банкротство которой более чем вероятно, производство будет снижаться. В итоге разрыв между размерами долга и ВВП будет углубляться, а меры по предотвращению банкротства лишь увеличат масштабы неминуемой катастрофы.

Между тем, промышленность Франции «неожиданно» вновь показала отрицательную динамику. Причем спад одного лишь ноября уже «съел» практически все результаты роста, имевшего место на протяжении предыдущих трех месяцев. Рост этот был столь слабым, что разглядеть его можно было только под микроскопом благожелательной статистики. А вот спад - вполне нормальный, приближающийся к одному проценту в месяц.

Впрочем, для нас французские темпы спада были бы счастьем. Отечественная промышленность, тоже показавшая признаки оживления на фоне общемировой стабилизации ранней осени, затем снова вошла в фазу падения.

Лидирует опять автомобилестроение - сбыт машин падает рекордными темпами, бьет по всем основным производителям. И бывшему советскому индустриальному гиганту АвтоВАЗу, и сборочным предприятиям «Форда» в Ленинградской области или «Хенде» в Таганроге приходится считаться с этим неприятным фактом. Начинает вызывать беспокойство и будущее заводов, производящих грузовики. Вполне возможно, что в Набережных Челнах повторится ситуация, сложившаяся в Тольятти. Город, живущий за счет одного гигантского завода, оказывается крайне уязвимым для кризиса.

Подтверждается то, о чем критически мыслящие эксперты говорили еще несколько лет назад: быстрое оздоровление мировой экономики невозможно. А в долгосрочной перспективе выход не будет найден до тех пор, пока не будут осуществлены структурные изменения. Как это было, например, после Великой депрессии.

Кризисы подобного масштаба не могут продолжаться менее пяти лет. У них есть определенная динамика, внутренняя логика и последовательность. Один этап закономерно приходит на смену другому.

Первый год был временем финансового кризиса, второй год - промышленного. Сейчас мы вступаем в третий год. И уже можно с уверенностью предсказать, что он станет годом социального кризиса.

Именно социальные последствия экономических неурядиц постепенно выходят на первый план. Это не значит, будто промышленный кризис прекратится - так же, как переход кризиса в промышленную фазу не положил конец финансовому кризису, что мы можем сейчас наблюдать на примере Дубая, Латвии, Испании и Греции. Социальный кризис, в свою очередь, усугубляет промышленный. Ведь люди, теряющие работу или смиряющиеся с понижением зарплаты, тратят меньше денег. Рынок продолжает сужаться. Это неминуемо сказывается на производстве. Однако именно социальный кризис выходит сейчас на первый план и в России, и в мире. Дело не только в уровне безработицы или в том, что уволенным и сокращенным все труднее найти для себя новые рабочие места. Социальный кризис затрагивает весь процесс воспроизводства общества. Государство начинает испытывать недостаток средств, чтобы выполнить свои обязательства. В регионах и городах судорожно ищут деньги, чтобы залатать дыры в бюджетах. Отсюда - и новый транспортный налог, шокирующий автовладельцев, и рост цен на проезд в общественном транспорте, и повышение тарифов в жилищно-коммунальном хозяйстве.

Пикалево было микромоделью, продемонстрировавшей, как экономический кризис перерастает в социальный. Сейчас «на очереди» сотни небольших и десятки более крупных городов. Вызовут ли социальные неурядицы тот самый «русский бунт», которого так боятся либеральные интеллигенты и чиновники? Необязательно. Российские обыватели склонны не протестовать, а просить. Даже если они перекрывают дороги, то лишь для того, чтобы получить возможность лично посмотреть на премьер-министра.

За последнее время мы видели бунты какие угодно - немецкие, литовские, греческие - только не русские.

Но, с другой стороны, не может же Владимир Путин разом побывать во всех городах, испытывающих трудности! Оппозиционеры надеются, что в стране не хватит ОМОНа на подавление выступлений протеста. Думаю, что они не правы. ОМОНа как раз хватит. Не хватит премьер-министров.

Социальный кризис - это далеко не социальная революция. И даже еще не революционная ситуация, про которую Ленин сказал, что верхи не могут, а низы не хотят жить по-старому. Низы в России очень даже хотят жить по старому, и, если бунтуют, то именно с единственным требованием - вернуть все, чтобы было как до кризиса. Беда в том, что это невозможно.

Социальный кризис сам по себе не перевернет ни мир, ни «отдельно взятую» страну. Но он не останется без последствий. Одни события дают толчок другим, и процесс перемен набирает темпы. И, если наступающий год действительно станет временем социального кризиса, то 2011-й имеет все шансы войти в историю как момент, когда кризис из социального превратился в политический. И только тогда, когда в России и в других странах мира политические перемены заставят принять решения о структурных реформах экономики и общества, когда встанет вопрос об изменении соотношения сил между трудом и капиталом, когда начнет меняться модель развития, мы сможем говорить о том, что кризис действительно преодолен. Или, во всяком случае, преодолевается.