Общественное мнение и апелляция дела Владимира Макарова

В последние дни в сети появилась серия публикаций, косвенно обвиняющих Макарова, в связи с чем у его защитников появилось подозрение, что общественное мнение «готовят» к тому, что приговор пересмотрен не будет.

Одной из показательных можно назвать статью Владимира Демченко в «Комсомольской правде» – материал, который, не говоря ничего нового, эмоционально окрашивает действия Владимира Макарова в характерные для преступника, а сторону обвинения представляет как профессиональную и непредвзятую. Материал изобилует огромным числом мелких неточностей, домыслов и откровенно вводящих в заблуждение сведений, имеющих целью выгородить следствие и заставить читателя предположить о вине Макарова.

Действительно, подробные описания в приговоре того, что происходило, могут заставить изменить точку зрения — собственно, иного от судебного приговора ожидать не приходится. Поэтому стоит разобрать их чуть подробнее.

Главное — при прочтении приговора акцент обвинительного заключения смещается с заключения Лейлы Соколовой на показания персонала больницы Св. Владимира, куда девочку доставили после падения. Именно там были сделаны первоначальные анализы, именно там возникло подозрение в насилии, именно оттуда поступило заявление в полицию. Там возникло уголовное дело, которое в дальнейшем стало обрастать «доказательствами». Остановимся на нём.

Три женщины, сотрудницы больницы, показали под присягой на суде, что видели в микроскопе сперматозоиды. Что это означает? Для начала — это не делает наличие сперматозоидов в моче ребёнка доказанным фактом — фактом является лишь то, что лаборантка сказала, что видела их, а затем ещё двое сказали, что видели и они.

Это, кстати, не значит, что лаборантка лгала. К примеру, я видел НЛО — делает ли это доказанным факт существования внеземных цивилизаций? Нет. Казус в том, я действительно его видел. Достаточно людей для того, чтобы подтвердить безупречность моей репутации — но для того, чтобы мои слова приобрели формальную силу, требуются доказательства. Фото? Я его не сделал. Выжженная земля, где НЛО садился для взятия проб? Он не садился, улетел. Однако, если бы даже и были все эти свидетельства, потребовалась бы их экспертиза, и не одна. И скорее всего, она объяснила бы то, что я видел, как-то иначе.

Доказать существование сперматозоидов гораздо проще — это вещь вполне конкретная. И это было сделано — экспертиза Павла Иванова доказала, что никаких сперматозоидов в моче нет. Не потому, что исчезли, а потому что никогда не было. Его экспертиза была сделана много позже, позднее, чем срок жизни сперматозоидов, но на совершенно другом инструментальном уровне. В природе ничего не исчезает в никуда — если не нашлись сами сперматозоиды, должны были остаться продукты распада. А их тоже нет. «В наш федеральный центр эта же баночка попала уже после, и мы не нашли в ней даже намека на сперму» – так прокомментировал прямой вопрос об обстоятельствах дела Павел Иванов.

Не станем заостряться на том, куда пропали образцы анализов мочи. Если их нет, для объективного суда нет и предмета, о котором можно говорить. Но ведь есть трусики, маечка. Если сперматозоиды нашли в моче — их не может не быть на трусиках. Сперма не может попасть в мочеполовой канал — физически не может. Она не может попасть и во влагалище 7-летней девственницы. Если Макаров сделал бы то, что ему инкриминируют, сперма в моче могла оказаться только с наружных органов, но на трусиках таких следов нет. А раз нет спермы — нет вины. Нельзя строить выводы на домыслах, особенно в суде. Домыслов может быть сколько угодно.

Даже если бы они там были — это не доказывает вину Макарова. Принадлежность спермы (которой нет) Макарову не доказана. Но допустим, она была, и допустим, было бы даже установлено, что принадлежала именно ему — о чём это говорит? Ни о чём. Девочка могла схватить отцовское полотенце в ванной, чтобы вытереться. Могла забраться в постель родителей голышом или в ночной рубашке. Пусть досужие читатели потренируются в сочинении вариантов того, как она бы могла попасть — это глупое и не нужное занятие.

Второй вопиющий эпизод из приговора — процедура осмотра половых органов девочки после того, как лаборант обнаружила спермотазоиды. «Тогда она (Рубель С.М.) взяла её (Макарову Э.В.) за одну ногу, а Юткина М.С. за другую и они немного развели её ноги в стороны. На их действия Макарова Э.В. закричала «Больно, папа, пусти» и начала плакать. Она «(Рубель С.М.) начала спрашивать у мамы почему девочка так кричит, а также спросила у девочки «Эля, что папа делал?», на что девочка не ответила, а только начала мотать головой из стороны в сторону и плакать. Сквозь плач девочка сказала, что не будет говорить и отвечать на такие вопросы».

Это явно свидетельствует только об одном — в совокупности с увиденными «сперматозоидами» у г-жи Рубель сформировалось убеждение, что девочка подвергалась насилию. Такое же мнение сформировалось у судьи, следователя, и, вероятно, у многих прочитавших приговор. Старт дали «сперматозоиды», всё дальнейшее для г-жи Рубель — лишь подтверждение увиденного. Если бы г-же Рубель шепнули, что возможно Макаров — садист, не исключено, что она могла позвонить в полицию уже по этому поводу. Доказательств — хоть отбавляй. Накануне на девочку напала собака, у неё было расцарапано лицо, ушибы на теле «от падения», плюс «Папа, мне больно!».

История в Больнице Св. Владимира той ночью напоминает мне страшилки из детства — такую, к примеру: «Услышал мужик рёв, зашёл в хлев, а там волчица корову раздирает. И не боится его, прямо в глаза ему смотрит — внимательно так, человеческим взглядом.

Он в неё топор бросил, ногу перерубил. Волчица взвизгнула и убежала в сторону соседского дома. Не догнал. На следующий день заходит к соседке — а у неё нога перевязана. А про неё давно слух ходил, что ведьма». И далее уже неважно, если окажется, что эта женщина поранила ногу, когда колола дрова топором, а раненую волчицу позже найдут. Этому объяснения найдутся — вывод о том, что женщина — оборотень, сделан.

Что общего? Какой вывод? Человек видит то, что является предметом его визуального опыта, его жизненных представлений. Фельдшер-лаборант Савельева увидела в окуляр микроскопа нечто, что позволило ей решить — это сперматозоиды. Возможно, это действительно были сперматозоиды — только непонятно, чьи. Возможно, это была белковая среда похожей субстанции. Фельдшер подозвала двух женщин — Пономарёву и Рубель, заявив им, что видит сперматозоиды. Соответственно, они, глядя в микроскоп, искали именно их, и абсолютно не удивительно, что нашли. Когда мы смотрим в звёздное небо, мы видим ковш Большой Медведицы. Но видели бы мы его, если бы его в детстве нам не показали? Смогли бы сам рассмотреть, определить в очертаниях ковша медведицу? Однозначно — нет.

Оппоненты возразят — это же специалисты, с определённой квалификацией. Г-жа Рубель заявила в суде, что «За всё время её работы детским врачом в её практике был только один случай, когда у девочки-подростка в моче были обнаружены сперматозоиды, однако впоследствии выяснилось, что девочка жила половой жизнью, о чём её родителям было известно». Какой вывод можно сделать из этого? Только один — г-жа Рубель сперматозоиды под микроскопом видела только раз в жизни. И ещё, вероятно, плохо представляет себе, что девочки довольно часто начинают жить половой жизнью гораздо раньше разрешённого законодательством 16-летнего возраста. И если в её практике случай с такой девочкой-подростком, живущей половой жизнью, был единственным за 20 лет, возникает вопрос о том, что это за практика?

«Если речь идет об обнаружении спермы в обычных медицинских анализах, то на этот счет существует инструкция. В одном из последних случаев она была нарушена. Девочку после падения привезли в больницу и взяли анализ мочи на предмет обнаружения в ней крови (что свидетельствовало бы о повреждении почек). Кровь не обнаружили, но лаборантка вроде бы разглядела в микроскоп сперматозоиды. Но она не имеет права делать каких бы то ни было выводов насчет спермы! Она может даже не узнать сперматозоиды под микроскопом, она не имела опыта работы с ними, она может принять за них другие клетки» – комментирует ситуацию с анализом Эли Макаровой Павел Иванов.

Почему женщины из больницы Св. Владимира сделали вывод о насилии? Что мог означать крик: «Больно, папа, пусти!». Для женщин, знающих, что такое дефлорация, при попытке развести ноги девочке это именно этот акт и означал. Что он означал для ребёнка, который ничего о дефлорации не знает? Только то, что ей, ушибленной, было больно. Что она, сонная, думала, что рядом папа и не понимала, зачем это делает. Что она заплакала, когда увидела, что боль ей причиняют незнакомые тётки, которые к тому же задают какие-то вопросы о том, что за ужасы делал папа — причём нетрудно себе представить, какое выражение было на склонившихся над девочкой лицах.
«Девочка сказала, что не будет говорить и отвечать на такие вопросы» – это цитата обвинительного приговора. А какие вопросы ещё есть у вас?

Лично у меня есть вопрос к судье — чьи свидетельства для него более значимы, Павла Иванова — судебно-медицинского эксперта высшей квалификационной категории, заместителя директора Российского центра судебно-медицинской экспертизы Минздрава, доктора биологических наук, начальника специализированного центра молекулярно-генетических исследований — того самого профессора Иванова, что делал экспертизу семьи Романовых — или фельдшера-лаборанта Савельевой Т.Б.? Впрочем, судья на этот вопрос ответила.

В заключение, для всё ещё сомневающихся в вине Владимира Макарова, приведу расшифровку аудиозаписи из зала суда, которая почему-то осталась незапротоколированной. В суде Павел Иванов об экспертизе говорит следующее:

Павел Иванов: «Я со всей ответственностью готов заявить, что ни один из этих параметров не исходит из той картинки. Здесь все не получилось. Просто никаких признаков не обнаружено. Нельзя этим данным верить, потому что очень легко принять за результат то, что таковым не является. Или вообще нарушается принцип относимости. То есть, может быть, какая-то страшная доля содержится, но никакого отношения к исследуемому объекту не имеет, потому что она залетела извне. Извне, а не изнутри. Потому что надо учитывать – не зря говорили о высокой чувствительности этих методов. Мы работаем в атмосфере человеческой ДНК. Люди кашляют, громко говорят, чихают, аэрозоль. Определенный фон есть. Мы его контролируем, но когда мы идем на очень высокую чувствительность, то неизвестно что может получиться – от кого что произошло. Летает все, усыхает, падает в пробирку… Нельзя интерпретировать такие данные. Просто нельзя… Просто когда мы этот результат получили и увидели, то мы вынуждены были написать в самой мягкой форме, что нельзя интерпретировать это иначе как несоответствие, необусловленность выводов экспертизы материалами и результатами самой этой экспертизы. Просто этот вывод – он вообще, что называется, с потолка взят».

Судья: «Иными словами – в мазке следов спермы нет»?

Павел Иванов: «Нет. Не было на момент исследования Исаенко – вот о чем идет речь! И на момент Исаенко не было, и у нас тоже было пусто – все то же самое».