Как стать олигархом.

На модерации Отложенный Белых Григорий, Пантелеев Алексей » Республика ШКИД «

Ростовщик. (отрывки)

Слаенов был маленький, кругленький шкет. Весь какой-то сдобный,
лоснящийся. Даже улыбался он как-то сладко, аппетитно. Больше всего он был
похож на сытого, довольного паучка.
Откуда пришел Слаенов в Шкиду, никто даже не полюбопытствовал узнать,
да и пришел-то он как-то по-паучьи. Вполз тихонько, осторожненько, и никто
его не заметил.
Пришел Слаенов во время обеда, сел на скамейку за стол и стал
обнюхиваться. Оглядел соседей и вступил в разговор.
- А что? У вас плохо кормят?
- Плохо. Одной картошкой живем.
- Здорово! И больше ничего?
- А тебе чего же еще надо? Котлеток? Хорошо, что картошка есть. Это,
брат, случайно запаслись. В других школах и того хуже.
Слаенов подумал и притих.

Когда стали подниматься по лестнице наверх в классы, Слаенов вдруг
остановил Кузю.
- Знаешь что?
- Что? - насторожился Кузя.
- Я тебе дам свою пайку хлеба сейчас. А за вечерним чаем ты мне отдашь
свою.
Кузя поморщился.
- Ишь ты, гулевой. За вечерним чаем хлеба по четвертке дают, а ты мне
сейчас осьмушку всучиваешь.
Слаенов сразу переменил тон.
- Ну, как хочешь. Я ведь не заставляю.
Он опять засунул в карман вынутый было кусок хлеба.
Кузя минуту стоял в нерешительности. Благоразумие подсказывало ему: не
бери, будет хуже. Но голод был сильнее благоразумия, и голод победил.
- Давай. Черт с тобой! - закричал Кузя, видя, как Слаенов сворачивает в
зал.
Тот сразу вернулся и, сунув осьмушку в протянутую руку, уже независимо
проговорил:
- Значит, ты мне должен четвертку за чаем.
Кузя хотел вернуть злосчастный хлеб, но зубы уже впились в мякиш
Щепетильные старшие не могли вынести такой наглости: чтобы в их класс,
вопреки установившемуся обычаю, смели приходить из первого отделения и без
дела шляться по классу! Слаенов для них еще ничего особенного не
представлял, поэтому на него окрысились.
- Тебе что надо здесь? - гаркнул Громоносцев.
Слаенов съежился испуганно.
- Ничего, Цыганок, я так просто пришел.
- Так? А кто тебя пускал?
- Никто.
- Ах, никто? Ну, так я тебе сейчас укажу дверь, и ты в другой раз без
дела не приходи.
- Да я что же, я ничего. Я только думал, я думал... - бормотал Слаенов.
- Что думал?
- Нет, я думал, вы есть хотите. Хочешь, Цыганок, хлеба? А? А то мне его
девать некуда.
Цыган недоверчиво посмотрел на Слаенова.
- А ну-ка, давай посмотрим.
При слове "хлеб" шкидцы оглянулись и насторожились, а Слаенов уже
спокойно вынимал из-за пазухи четвертку хлеба и протягивал ее Громоносцеву.
- А еще у тебя есть? - спросил, подходя к Слаенову, Японец. Тот
простодушно достал еще четвертку.
- На. Мне не жалко.
- А ну-ка, дай и мне, - подскочил Воробей, за ним повскакали со своих
мест Мамочка и Горбушка.
Слаенов выдал и им по куску.
Когда же подошли Сорока и Гога, он вдруг сморщился и бросил
презрительно:
- Нету больше!
Хитрый паучок почуял сразу, что ни Гога, ни Сорока влиянием не
пользуются, а поэтому и тратиться на них считал лишним.
Ребята уже снисходительно поглядывали на Слаенова.
- Ты вали, забегай почаще, - усмехнулся Цыган и, войдя во вкус,
добавил: - Эх, достать бы сахаринчику сейчас да чайку выпить!
Слаенов решил завоевать старших до конца
- У меня есть сахарин. Кому надо?
- Вот это клево, - удивился Японец. - Значит, и верно чайку попьем.
А Слаенов уже распоряжался:
- Эй, Кузя, Коренев! Принесите чаю с кухни. Кружки у Марфы возьмите.
Старшие просят.
Кузя и Коренев ждали у дверей и по первому зову помчались на кухню.
Через пять минут четвертое отделение пировало. В жестяных кружках
дымился кипяток, на партах лежали хлеб и сахарин. Ребята ожесточенно
чавкали, а Слаенов, довольный, ходил по классу и, потирая руки,
распространялся:
- Шамайте, ребята. Для хороших товарищей разве мне жалко? Я вам всегда
готов помочь. Как только кто жрать захочет, так посылайте ко мне. У меня
всегда все найдется. А мне не жалко.
- Ага. Будь спокоен. Теперь мы тебя не забудем, - соглашался Японец,
набивая рот шамовкой.
Так было завоевано четвертое отделение.
Теперь Слаенов не волновался.

Он вошел в самый разгар оживления, когда уборная была битком набита
ребятами, Беспечно махнув в воздухе игральными картами, Слаенов произнес:
- С кем в очко сметать?
Никто не отозвался.
- С кем в очко? На хлеб за вечерним чаем, - снова повторил Слаенов
Худенький, отчаянный Туркин из третьего отделения принял вызов.
- Ну давай, смечем. Раз на раз!
Слаенов с готовностью смешал засаленные карты.
Вокруг играющих собралась толпа. Все следили за игрой Турки. Все
желали, чтобы Слаенов проиграл. Туркин набрал восемнадцать очков и
остановился.
- Побей. Хватит, - тихо сказал он.
Слаенов открыл свою карту - король. Следующей картой оказался туз.
- Пятнадцать очков, - пронесся возбужденный шепот зрителей.
- Прикупаешь? - спросил Туркин тревожно. Слаенов усмехнулся.
- Конечно.
- Король!
- Девятнадцать очков. Хватит.
Туркин проиграл.
- Ну, давай на завтрашний утренний сыграем, - опять предложил Слаенов.
Толстый Устинович, самый благоразумный из третьеклассников, попробовал
остановить.
- Брось, Турка. Не играй.
Но тот уже зарвался.
- Пошел к черту! Не твой хлеб проигрываю. Давай карту, Слаеныч.
Туркин опять проиграл.
Дальше игра пошла лихорадочным темпом. Счастье переходило от одного к
другому.
Оторваться темпераментный Турка уже не имел силы, и игра прерывалась
только на уроках и за вечерним чаем.
Потом они играли, играли и играли.
В третьем отделении царило невероятное возбуждение. То и дело в класс
врывались гонцы и сообщали новости:
- Туркин выиграл у Слаенова десять паек.
- Туркин проиграл пять.
Уже прозвенел звонок, призывающий ко сну, а игра все продолжалась.
В спальне кто-то предупредительно сделал на кроватях отсутствующих
чучела из одеял и подушек...
Утром стало известно: Туркин в доску проигрался. Он за одну ночь
проиграл двухнедельный паек и теперь должен был ежедневно отдавать весь свой
хлеб Слаенову.
Скоро такая же история случилась с Устиновичем, а дальше началась дикая
картежная лихорадка. Очко, как заразная бацилла, распространялось в школе, и
главным образом в третьем отделении. Появлялись на день, на два маленькие
короли выигрыша, но их сразу съедал Слаенов.
То ли ему везло, то ли он плутовал, однако он всегда был в выигрыше.
Скоро третье отделение ужо почти целиком зависело от него.
Теперь три четверти школы платило ему долги натурой.
Слаенов еще больше вырос. Он стал самым могучим в Шкиде. Вечно он был
окружен свитой старших, и с широкого лица его не сходило выражение
блаженства.
Это время Шкиде особенно памятно. Ежедневно Слаенов задавал пиры в
четвертом отделении, откармливая свою гвардию.
В угаре безудержного рвачества росло его могущество. Шкида стонала,
голодная, а ослепленные обжорством старшеклассники не обращали на это
никакого внимания.
Каждый день полшколы отдавало хлеб маленькому жирному пауку, а тот
выменивал хлеб на деньги, колбасу, масло, конфеты.
Для этого он держал целую армию агентов.
Из-за голода в Шкиде начало развиваться новое занятие - "услужение".
Первыми "услужающими" оказались Кузя и Коренев. За кусочек хлеба эти
вечно голодные ребята готовы были сделать все, что им прикажут. И Слаенов
приказывал.
Он уже ничего не делал сам. Если его посылали пилить дрова, он тотчас
же находил заместителя за плату: давал кусок хлеба - и тот исполнял за него
работу. Так было во всем.
Скоро все четвертое отделение перешло на положение тунеядцев-буржуев.
Все работы за них выполняли младшие, а оплачивал эту работу Слаенов.
Вечером, когда Слаенов приходил в четвертое отделение, Японец,
вскакивая с места, кричал:
- Преклоните колени, шествует его величество хлебный король!
- Ура, ура, ура! - подхватывал класс.
Слаенов улыбался, раскланивался и делал знак сопровождающему его Кузе.
Кузя поспешно доставал из кармана принесенные закуски и расставлял все на
парте.
- Виват хлебному королю! - орал Японец. - Да будет благословенна жратва
вечерняя! Сдвигайте столы, дабы воздать должное питиям и яствам повелителя
нашего!
Мгновенно на сдвинутых партах вырастали горы конфет, пирожные,
сгущенное молоко, колбаса, ветчина, сахарин.
Шум и гам поднимались необыкновенные. Начиналась всамделишная "жратва
вечерняя". С набитыми ртами, размахивая толстыми, двухэтажными бутербродами,
старшие наперебой восхваляли Слаенова.
- Бог! Божок! - надрывался Японец, хлопая Слаенова по жирному плечу. -
Божок наш! Телец златой, румяненький, толстенький!
И, припадая на одно колено, под общий исступленный хохот протягивал
Слаенову огрызок сосиски и умолял:
- Повелитель! Благослови трапезу.
Слаенов хмыкал, улыбался и, хитро поглядывая быстрыми глазками,
благословлял - мелко крестил сосиску.
- Ай черт! - в восторге взвизгивал Цыган. - Славу ему пропеть!
- Носилки королю! На руках нести короля!
Слаенова подхватывали на руки присутствовавшие тут же младшие и носили
его по классу, а старшие, подняв швабры - опахала - над головой ростовщика,
ходили за ним и ревели дикими голосами:
Славься ты, славься,
Наш золотой телец!
Славься ты, славься,
Слаенов-молодец!..
Церемония заканчивалась торжественным возложением венка, который
наскоро скручивали из бумаги.
Доедая последний кусок пирожного, Японец, произносил благодарственную
речь.

...Однажды во время очередного пиршества Слаенов особенно разошелся.
Ели, кричали, пели славу. А у дверей толпилась кучка голодных
должников.
Слаенов опьянел от восхвалений.
- Я всех могу накормить, - кричал он. - У меня хватит!
Вдруг взгляд его упал на Кузю, уныло стоявшего в углу. Слаенова
осенило.
- Кузя! - заревел он. - Иди сюда, Кузя!
Кузя подошел.
- Становись на колени!
Кузя вздрогнул, на минуту смешался; что-то похожее на гордость
заговорило в нем. Но Слаенов настаивал.
- На колени. Слышишь? Накормлю пирожными.
И Кузя стал, тяжело нагнулся, будто сломался, и низко опустил голову,
пряча от товарищей глаза. Лицо Слаенова расплылось в довольную улыбку.
- На, Кузя, шамай. Мне не жалко, - сказал он, швыряя
коленопреклоненному Кузе кусок пирожного. Внезапно новая блестящая мысль
пришла ему в голову.
- Эй, ребята! Слушайте! - Он вскочил на парту и, когда все утихли,
заговорил: - Кузя будет мой раб! Слышишь, Кузя? Ты - мой раб. Я - твой
господин. Ты будешь на меня работать, а я буду тебя кормить. Встань, раб, и
возьми сосиску.
Побледневший Кузя покорно поднялся и, взяв подачку, отошел в угол.
Рабство с легкой руки Слаенова привилось, и прежде всего обзавелись
рабами за счет ростовщика четвертоотделенцы. Все они чувствовали, что
поступают нехорошо, по каждый про себя старался смягчить свою вину, сваливая
на другого.
Рабство стало общественным явлением. Рабы убирали по утрам кровати
своих повелителей, мыли за них полы, таскали дрова и исполняли все другие
поручения.
Могущество Слаенова достигло предела.
Он был вершителем судеб, после заведующего он был вторым правителем
школы.
Когда оказалось, что хлеба у него больше, чем он мог расходовать,
Слаенов начал самодурствовать. Он заставлял для своего удовольствия рабов
петь и танцевать.
При каждом таком зрелище присутствовали и старшие. Скрепя сердце они
притворно усмехались, видя кривлянья младших.
Им было до тошноты противно, но слишком далеко зашла их дружба со
Слаеновым.
А великий ростовщик бесновался.
Часто, лежа в спальне, он вдруг поднимал свою лоснящуюся морду и громко
выкрикивал:
- Эй, Кузя! Раб мой!
Кузя покорно выскакивал из-под одеяла и, дрожа от холода, ожидал
приказаний.
Тогда Слаенов, гордо посматривая на соседей, говорил:
- Кузя, почеши мне пятки.
И Кузя чесал.
- Не так... Черт! Пониже. Да но скреби, а потихоньку, - командовал
Слаенов и извивался, как сибирский кот, тихо хихикая от удовольствия.
Ежедневно вечером за хлеб нанимал он сказочников, которые должны были
говорить до тех пор, пока Слаенов не засыпал.
Доход Слаенова с каждым днем все рос. Он получал каждый день чуть ли не
весь паек школы - полтора - два пуда хлеба - и кормил старших. За это
старшие устраивали ему овации, называли его "Золотым тельцом" и "Хлебным
королем".
Слаенов был первым богачом не только в Шкиде, но, пожалуй, и во всем
Петрограде.

В голове родилась идея: а что, если попробовать обыграть?
Расчет Слаенова оказался верен: в следующее же мгновение Янкель
предложил сыграть в очко.
Игра началась.
Через час, после упорной борьбы, Янкель проиграл весь свой запас и
начал играть на будущее.
Игра велась ожесточенно. Весь класс чувствовал, что это не просто игра,
что это борьба двух стихий. Но Янкелю в этот день особенно не везло. За
последующие два часа он проиграл тридцать пять фунтов хлеба, двухмесячный
паек. Слаенов предложил прекратить игру, по Янкель настаивал на продолжении.
С трудом удалось его успокоить и увести в спальню.
Маленький, лоснящийся, тихий паучок победил еще раз.
Утром Янкель встал с больной головой. Он с отчаянием вспомнил о
вчерашнем проигрыше.
На кухне он заглянул в тетрадку и решил на риск назначить дежурным по
кухне вне очереди Мамочку. Так и сделал.
Сходили с ним в кладовую, получили на день хлеб и стали развешивать.
Янкель придвинул весы, поставил на чашку четверточную гирю, собираясь
вешать, и вдруг изумился, глядя на Мамочкины манипуляции.
Тот возился, что-то подсовывая под хлебную чашку весов.
- Ты что там делаешь?
- Не видишь, что ли? Весу прибавляю, - рассердился Мамочка.
- Что же, значит, обвешивать ребят будем? Ведь заскулят.
- Не ребят, а Слаенова... Все равно ему пойдет.
Янкель подумал и не стал возражать.
К вечеру у них скопилось пять фунтов, которые и переправились
немедленно в парту Слаенова.
Янкель повеселел. Если так каждый день отдавать, то можно скоро
отквитать весь долг.
На другой день он по собственной инициативе подложил под весы солидный
гвоздь и к вечеру получил шесть фунтов хлеба.

А ростовщик все наглел. Он уже сам управлял кухней, контролируя
Савушку. Слаенов заставлял Савушку подделывать птички, не считаясь с
опасностью запороться.
Хлеб ежедневно по десятифунтовой буханке продавался за стенами Шкиды в
лавку чухонки. Слаенов стал отлучаться по вечерам в кинематограф. Денег
завелось много.

- Почему здесь лишние отметки?
Савушка смутился.
- А я не знаю, Виктор Николаевич.
- А хлеб кто за них получал?
- Я... я никому не давал.
Вид Савушки выдал его с головой. Он то бледнел, то краснел, шмыгал
глазами по столовой и, как затравленный, не находя, что сказать, бормотал:
- Не знаю. Не давал. Не знаю.
Голос Викниксора сразу стал металлическим:
- Савин сменяется со старост. Савина в изолятор. Александр Николаевич,
позаботьтесь.
Сашкец молча вытащил из кармана ключ и, подтолкнув, повел Савушку
наверх.
В столовой наступила грозная тишина.
Все сознавали, что Савушка влип ни за что ни про что. Виноват был
Слаенов.

- Гони долг, Турка. За утро.
Туркин молчал.
Молчали и окружающие.
- Ну, гони долг-то! - настаивал Слаенов.
- С Гоголя получи. Нет у меня хлеба, - решительно брякнул Турка.
- Как же нет? А утренняя пайка?
- Съел утреннюю пайку.
- А долг?
- А этого не хотел? - с этими словами Турка сделал рукою довольно
невежливый знак. - Не буду долгов тебе отдавать - и все!
- Как это не будешь? - опешил Слаенов.
- Да не буду - и все.
- А-а-а!
Наступила тишина. Все следили за Слаеновым. Момент был критический, но
Слаенов растерялся и глупо хлопал глазами.
- Нынче вышел манифест. Кто кому должен, тому крест, - продекламировал
Янкель, вдруг разбив гнетущее молчание, и громкий хохот заглушил последние
его слова.
- А-а-а! Значит, так вы долги платите?! Ну, хорошо...
С этими словами Слаенов выскочил из уборной, и ребята сразу приуныли.
- К старшим помчался. Сейчас Громоносцева приведет.
Невольно чувствовалось, что Громоносцев должен будет решить дело. Ведь
он - сила, и если сейчас заступится за Слаенова, то завтра же вновь Турка
будет покорно платить дань великому ростовщику, а с ним будут тянуть лямку и
остальные.
- А может, он не пойдет, - робко высказал свои соображения Устинович
среди всеобщего уныния. Все поняли, что под "ним" подразумевается
Громоносцев, и втайне надеялись, что он не пойдет за Слаеновым.
Но он пришел. Пришел вместе со Слаеновым.
Слаенов гневно и гордо посмотрел на окружающих и проговорил, указывая
пальцем на Туркина:
- Вот, Цыганок, он отказывается платить долги!
Все насторожились. Десяток пар глаз впился в хмурое лицо Цыгана, ожидая
чего-то решающего.
Да или нет?
Да или нет?..
А Слаенов жаловался:
- Я пришел. Давай, говорю, долг, а он смеется, сволочь, и на Гоголя
показывает.
Громоносцев молчал, но лицо его темнело все больше и больше. Узенькие
ноздри раздулись, и вдруг он, обернувшись к Слаенову, скверно выругался.
- Ты что же это?.. Думаешь, я держиморда или вышибала какой? Я вовсе не
обязан ходить и защищать твою поганую морду, а если ты еще раз обратишься ко
мне, я тебя сам проучу! Сволота несчастная!
Хлопнула дверь, и Слаенов остался один в кругу врагов, беспомощный и
жалкий.
Ребята зловеще молчали. Слаенов почувствовал опасность и вдруг ринулся
к двери, но у двери его задержал Янкель и толкнул обратно.
- Попался, голубчик, - взвизгнул Турка, и тяжелая пощечина с треском
легла на толстую щеку Слаенова.
Слаенов охнул. Новый удар по затылку заставил его присесть.
Потом кто-то с размаху стукнул кулаком по носу, еще и еще раз...
Жирный ростовщик беспомощно закрылся руками, но очередной удар свалил
его с ног.
- За что бьете? Ребята! Больно! - взвыл он, но его били.
Били долго, с ожесточением, словно всю жизнь голодную на нем
выколачивали. Наконец отрезвились.
- Хватит. Ну его к черту, паскуду! - отдуваясь, проговорил Турка.
- Хватит! Ну его! Пошли...
Слаенов, избитый, жалкий, сидел в углу у стульчака, всхлипывал и
растирал рукавом кровь, сочившуюся из носа.

Падение Слаенова совершилось быстро и неожиданно. Это была катастрофа,
которой он и сам не ожидал. Сразу исчезли все доходы, сразу он стал
беспомощным и жалким, но к этому прибавилось худшее: он не имел товарищей.
Все отшатнулись от него, и даже Кузя, еще недавно стоявший перед ним на
коленях, смотрел теперь на него с презрением и отвращением.
Через два дня из изолятора выпустили Савушку и сняли с него вину.
Школа, как один человек, встала на его защиту, а старшеклассники
рассказали Викниксору о деяниях великого ростовщика.
Савушка, выйдя из изолятора, тоже поколотил Слаенова, а на другой день
некогда великий, могучий ростовщик сам был заключен в изолятор, но никто не
приходил к нему, никто не утешал его в заключении.
Еще через пару дней Слаенов исчез. Дверь изолятора нашли открытой.
Замок был сорван, а сам Слаенов бежал из Шкиды.