Несогласные из подполья

В девяностых годах все было просто.

Агрессивное меньшинство, которое навязывало свою волю стране, дезориентированное большинство, ощущавшее катастрофу, но категорически неспособное что-то изменить, и страна, стремительно мчащаяся к своему концу.

Любой заметный человек тогда был обречен быть подонком, любое успешное дело было ничем иным как мародерством, любое гражданское объединение было обречено на неудачу, любая позитивная инициатива неминуемо оборачивалась провалом.

Коммунисты, приватизировавшие бренд СССР и обеспечившие для себя островок спокойной жизни при ГосДуме, демократы, с радостью взявшие на себя функции распорядителей пира во время чумы, «хозяйственники», пытавшиеся бодрячком прыгать на фоне тотального катаклизма и национальной трагедии.

Общество разрушилось стремительно, разрозненные двуногие слонялись по каменным джунглям больших городов, а про провинцию просто забыли.

Долгие и тяжелые девяностые годы, которые, как казалось тогда, пришли навечно, внезапно закончились. Как будто после ядерной войны из компьютерной игрушки граждане стали потихоньку выбираться на свет из своих убежищ, разгребать завалы и искать, что осталось от цивилизации, истреблять расплодившихся за это время мутантов, восстанавливать по мере возможностей старые порядки. Боль, безумие и ужас, которые охватили 1/6 часть суши, постепенно отступали, и мы с удивлением обнаруживали, что в целом ещё не все потеряно.

Поначалу все испытывали большой оптимизм, после десятилетнего мрака наконец-то светило весеннее солнышко, наша страна была с нами, и это было самое главное, заводы и церкви построить - дело несложное. Но потом становилось сложней и сложней. И чем за большие задачи мы пытались взяться, тем больших усилий и большего времени это требовало. Стало ясно, что многое уже утрачено навсегда, а кое с чем нам придется смириться и жить. Но первый оптимистический порыв прошел, и общество стало стремительно усложняться. И оказалось, что многие так и не преодолели отчуждения девяностых.

Из небытия возникли целые страты, казалось бы, давно исчезнувшие в плавильных котлах революций и прочих перипетий ХХ века. Империя, Советский Союз, ельцинское государство, все это выдало необычайный коктейль, в котором каждый был волен найти себе свое место. Свое сословие, национальность, менталитет и политические пристрастия. Казалось бы, если есть власть, то есть и те, кто всегда с ней не согласен, такова уж природа нашего общества. У нас были две мощные школы диссидентства, это либеральная интеллигенция в «царской» России и диссиденты Советского Союза. И в тлеющем состоянии оба этих типа представлены и в современной России. Иногда вдруг, словно голос с того света, прорывается сквозь радиоэфир дребезжащий голос какого-нибудь буковского-синявского, напоминая нам про газировку за 1 копейку. Или порой колыхнется зыбь оппозиции, и, словно пузырь на поверхности этого болота, возникнет стенание разночинного племени столетней уже давности, непонятно каким образом пережившее всех - и большевиков 17-го, и коммунистов 37-го, и комсомольцев 69-го и демократов 91-го.

Но как-то глупо все это было. Как-то архаично и ущербно. Интеллигенция вновь решила, что должна принять участие в судьбе страны. «Свободу слова сюда, независимость судов туда, этого отпустить, тех сурово наказать, перед этими извиниться, тех люстрировать». В общем, к середине нулевых таки образовался «рост протестных настроений», которые должны были во что-то вылиться. Но диссиденты вызывали лишь легкую ностальгию по СССР, а либеральные рассусоливания столетней давности уже как-то раз обернулись большевизмом, о чем опасливо напоминали себе даже самые отмороженные. Опыт оппозиционной деятельности девяностых не подходил категорически, ибо имел красно-коричневую харю образца 93-го, которую, как известно, нужно давить танками и ваучерами.

И именно отсюда и стал формироваться новый социальный тип. Старый вирус мутировал, и мы получили новое выражение российского оппозиционера, диссидента нулевых, Несогласного. Он принял в себя всю традицию своих предшественников, от Чаадаева до Сахарова, но и отбросил все ненужное. Подобно варвару, принявшему христианство и назвавшемуся римлянином, соблюдающему обряды и облачившемуся в тогу, но отбросившему ненужные заповеди и не остригшему волосы, в которых сила, дикий человек девяностых смог адаптировать под себя диссидентство и интеллигентскую традицию.

Он сумел приобрести интеллигентский снобизм и святую уверенность в своей исключительности, но не озаботился ни образованием, ни культурой речи. Он окончательно отказался от всяких глупых предрассудков вроде народничества и мечтаний осчастливить простых людей. Он отбросил нелепый альтруизм и стал эгоцентристом. Если хорошо будет ему и таким как он - хорошо будет всем. А если кто-то не захочет жить «как в Европе», свободно, без Ментов, Попов, Чиновников и их запретов, то таковой человек есть раб и мнение его не важно. Несогласному уже не важно «жить не по лжи», он убежден, что миром правит «пиар», и мечтает только сам начать пользоваться его инструментами, а больше всего телевидением. Ему не важно, кто его союзники, а важно только идентифицировать противника, и чем большую часть общества ему удается в эти противники записать, тем ему проще, ведь никакой ценности в «этом» государстве он тоже не видит и мечтает о его гибели вместе со всем балластом в виде консервативных сограждан. В принципе, он мог бы легко эмигрировать, но это слишком сложно, а делать ничего наш несогласный, как правило, не умеет.

Подобно «человеку из подполья» из одноименного романа Федора Михайловича, несогласный живет в своем очень узком и маленьком мирке. Он копит жуткую злобу на весь окружающий мир, на всех здоровых, сильных и веселых. Его свобода - это радиоприемник. И интернет, который позволяет ему найти таких же и шипеть на окружающих уже вместе.

Иногда он, наконец, отваживается выйти на улицу, когда через электронную сеть ему вдруг приходит сигнал от тех, кого он видит в числе единомышленников. Он надевает свои огромные стоптанные башмаки и натягивает одежду, которая давно уже вышла из моды, кое-как расчесывает свои слипшиеся космы и, жмурясь, выходит на свет. Здесь за каждым углом опасность. Людей его типа постоянно выслеживают шпики, на них охотятся члены «прокремлевских молодежных организаций» и переодетые омоновцы. Да и сама по себе улица опасна. По улицам толпами ходят озверевшие гопники, могут просто так, ни за что ни про что напасть менты, сбить машина с мигалкой какого-нибудь чиновника. Повсюду звучат хлопки, это скинхеды и кадыровцы отстреливают адвокатов и журналистов. В ресторанах сидят люди, это чиновники, которые получают взятки от бандитов, а честных бизнесменов кругом пытают силовики, отбирая у них последние копейки и бизнесы. Этого всего не замечает суетящееся офисное быдло, нацепившее на свои кредитные автомобили георгиевские ленточки и не сочувствующее судьбе «самого честного олигарха», который создал «самую открытую кампанию».

Но КАТАСТРОФА не за горами. Страна разваливается и гибнет. Лучшие люди уезжают из неё, население деградирует, власть разлагается.

Проехав в мрачном и душном метро, заполненном рабами, ментами, стукачами, избирателями Единой России, фашистами и внуками гэбэшных палачей, Несогласный под тяжелыми взглядами ОМОНа и лиц в штатском проходит на площадь, выбранную в этот день организаторами на роль островка свободы. Он впервые улыбается и ему улыбаются в ответ. Какие кругом открытые честные человеческие лица! Вон раздает газету троцкист, седые волоски в его бороде сверкают на солнце. Вот женщина средних лет в ярко-розовом плаще и с плакатом «Путин, верни нефть Ротшильду!». Вот кучка геев с радужными знаменами, их сторонятся, но для численности пусть будут, ведь они тоже страдают от порядков в этой стране. А вот и его друзья, небритые, но с ясными глазами, единственные люди в этой совковой стране, которым «не всё равно». На возвышении стоят вожди, храбрые люди, которые не страшатся говорить то, о чем в этой стране принято молчать. Писатель со скандальной репутацией, шахматист с безумными очами, бывший независимый депутат и другие.

Вокруг враги. Толстяк в кепке с одним наушником и пустыми глазами, милицейский полковник с выпученными глазами, потрясающий какими-то бумагами, мент чином пониже, старательно переписывающий в блокнот лозунги на плакатах, вальяжный владелец шикарной иномарки, глазеющий на митинг с презрительным выражением на лице, группа качков с омерзительными рожами, стоящие на обочине митинга и явно готовящие провокацию. Но все равно Несогласному легче дышать здесь среди своих. Быть может, сегодня они пойдут на прорыв и вернут себе на время конституционное право свободно ходить по улицам города. А может, будет грандиозное побоище, и его, несопротивляющегося, будут тащить в свой автобус несколько дюжих милиционеров. Все ещё может случиться, но главное - что он уже доказал себе и другим, что он жив, он не овощ, он гражданин, а не подданный. Потом будет унылое возвращение домой и опять заточение до следующего марша, интернет-дискуссии, любимая радиостанция, онанизм и растворимый кофе с сахаром. Но пока он жив и вокруг него живые люди.

Несогласный - это особый тип человека нулевых годов. И не стоит искать его прямых аналогов в прошлом, это порождение девяностых, одичавший советский человек, который ищет свою стаю. В нем причудливым образом соединилась социальная активность с экзистенциальным протестом. И соединилась так, что стала уже чем-то третьим. Дискутировать с ним бессмысленно, поскольку спор только на первый взгляд идет о политике, на самом деле политика - это только внешняя оболочка глубоко иррациональной разрушительной энергии, которая копилась в нем на протяжении очень долгих лет. Такого человека можно вылечить только социализацией, но как раз против этого и направлено его главное стремление. Они не хотят и не способны влиться в общество и, потому, придумали себе свое собственное.

Большинство профессиональных оппозиционеров страшно боится этого нового типа диссидентствующих обывателей, и, хоть и вынуждено на них опираться, стремится держаться подальше от них. Кто-то убегает от них, как черт от ладана, в правления финансовых компаний, в заграничные либертарианские институты, в губернаторы, а кто-то пытается и в мэры Сочи, потому что суеверен и убежден, что «неудачник - это заразно». Но и те, кто решает использовать эту темную силу, тоже часто ломаются. Бывший премьер-министр, богатейший человек, культурист, прожженный коррупционер, когда увидел перед собой эту толпу, вдохнул её запах, почувствовал эту энергию вблизи, в метре от себя, был настолько ошеломлен, что фактически отказался от своих планов поучаствовать в президентской гонке. Он и простых-то людей давно не видел, но уже эти... Всклокоченная «молодежь» под тридцать лет, у которой непонятно отчего так горят глаза, от безумия или алкоголя. Кричащие во всю глотку неопрятные тетки. Инвалиды, потрясающие костылями. Полубомжи, сумасшедшие старухи, странные мужики с годовалыми детьми на плечах, немытые активисты радикальных политических партий. Люди, готовые регулярно приходить и бросаться ради красивой картинки для ТВ, которое все равно ничего не покажет, на ограждения ОМОНа. Испугался бывший премьер-министр, не захотел быть во главе такого люда. Его можно понять.

Впрочем, есть и те, кто не боится, а вполне умело научился направлять эту массу. Они и сами настолько странноваты, что другого места в политике для них не нашлось. Они не могут даже говорить спокойно и тихо, а постоянно срываются на истерику, и тогда прорывается то бакинский акцент, то визгливые эмигрантские нотки. Они ведут эту толпу, они завлекают туда всех этих особых людей и заставляют бросаться на милицейские дубинки в иррациональном порыве прорываться куда-то и перекрывать что-то.

Есть и такие, которые никогда не пойдут на улицу и очень боятся этой толпы, но имеют благодаря ей возможность сказать про «мирные демонстрации», которые разгоняет «преступная власть». Несогласные нужны и многим другим, а потому они всегда в центре внимания. Они создают информационные поводы, они создают красивые фотографии и видеоролики. Они стали одной из визитных карточек жизни России нулевых годов. Но от этого их отчуждение от общества только растет. А внутренняя болезнь все усиливается.

Между тем, «тучные», как сейчас принято говорить, нулевые заканчиваются. Меняется власть, меняется общество, меняется оппозиция. Времена тяжелые, иссякает поток «грантов» из-за рубежа, «серьезные люди» тоже предпочитают теперь давать деньги на другие проекты. Разваливаются союзы и коалиции, плодятся новые и опять разваливаются. Исчерпываются темы, будоражившие общественность в предшествующие спокойные годы. Несогласные готовы ходить, митинговать, но запал их растерянных вождей уже совсем не тот, они замерли в ожидании. Они привыкли реагировать на действия власти, но сейчас не разберешь, как она действует и какова её стратегия и тактика.

Что будет с несогласными дальше? Уйдут ли они, разойдутся по своим подпольям и исчезнут бесследно, или же им ещё найдут применение старшие товарищи «по борьбе»? Если кризис продолжится и протестные настроения будут расти, несогласные обречены раствориться в толпах обманутых вкладчиков, их голоса утонут в стуке шахтерских касок об асфальт, а флаги затеряются среди красных. Если же всё образуется и цены на нефть взлетят, у несогласных есть шанс ещё немного остаться на плаву. Их протест опять будет востребован, а экзистенциальный стон - многократно усилен через оппозиционные репродукторы, и мы ещё некоторое время будем наблюдать за корчами этих несчастных людей, которые так и не смогли преодолеть великое отчуждение, которое мы пережили в девяностых годах..