Почему убивают в норвежском социальном раю

Террорист – он должен быть бородатый и черный, как Осама бен Ладен. А оказывается, он высокий голубоглазый блондин по имени Андерс Беринг Брейвик и собирается объяснить свои действия в суде. Все идейные маньяки от русских революционеров и немецких фашистов до современных работников молитвы и поста, намаза и Рамадана, ножа и топора уверены, что смогут потрясти мир откровениями со скамьи подсудимых. Превратить, как говорится, суд над собой в суд над судьями и несправедливым обществом.

В России часто готовы выслушать их с сочувствием. У нас помешаны, с одной стороны, на справедливости, с другой – на успехе. Из-за этого получается, что мой успех – это хорошо, а чужой – несправедливо. По той же причине у нас уверены, что жгут машины, стреляют по толпе и взрывают госучреждения в странах, где правительство не обеспечило справедливости в виде одинакового успеха на всех. «А что вы хотели, когда большинство народа чувствует себя обделенным».

И вот Норвегия – не страна, а мечта, зимняя сказка, светлый путь, песня Сольвейг, Ингрид не на что жаловаться. Здесь трудно быть обделенным, надо очень постараться. За равный успех всех отвечает – как у нас и считается правильным – государство, вот счастье-то. И убийца Брейвик не был беден: житель приличного района, владелец экологической фермы, купил много дорогого оружия, мог позволить себе взорвать автомобиль.

 ВСЕ РАВНЫ, КАК НА ПОДБОР

Я ездил в Норвегию на столетие ее независимости – без всякой предвзятости, изучить самое благополучное общество на земле. И нашел странные вещи. Норвежский социализм оправданно зовется «обществом всеобщего благосостояния». Средняя зарплата – 300 000 крон в год, это примерно $4000 в месяц. Минимальная пенсия, скажем, никогда не работавшей домохозяйки – примерно $1400 в месяц. Думаю, за пять лет подросли, как и во всем мире. Лечат бесплатно, а полную зарплату по больничному платят год. Причем из бюджета.

С другой стороны, норвежский социализм – отлаженная машина по изъятию и перераспределению денег. Шарик мороженого на улице – $4, билет в метро отнюдь не лондонских масштабов (в городе полмиллиона жителей) – $5. На трамвай – столько же. Экологическая картошечка на рынках по 300 рублей кило. 25% любой цены составляет НДС – самый высокий в мире. Подоходный налог – прогрессивный, на среднюю зарплату около 30%, но есть те, кто отдает 55% и больше. Нефтегазовая корпорация платит налог на прибыль в 70–80%, и она – о справедливость! – государственная.

На пенсию выходят в 67 лет, мужчины и женщины одинаково. Но если трудящийся в силу возраста, состояния здоровья или усталости не справляется с прежней нагрузкой, его переводят на более спокойную работу с сохранением зарплаты. Норвежский писатель и публицист Петер Норман Воге рассказывал: многие приходят к врачам и говорят, что не могут работать – стресс, переутомление, болит голова. И их признают нетрудоспособными. В результате 10% населения трудоспособного возраста живет на пособия, пополняя ряды норвежского электората, осевшего в скандинавских пенсионерских колониях в Испании и Таиланде. Государство тратит на них $7 млрд в год.

«У нас одинаковый с США доход на душу населения – тридцать с лишним тысяч долларов, но у американцев в пять раз больше бедных», – с гордостью рассказывал мне главный экономист Норвежской конфедерации профсоюзов, одного из столпов местного социализма. Действительно, в Норвегии зарплата профессора или начальника всего на треть выше, чем у промышленного рабочего. Норвежские бедняки: таксисты, продавцы супермаркетов, уборщицы – в два раза богаче американских бедняков. Зато и норвежские богачи в 20 раз беднее американских.

ШКОЛА БЕЗ ОЦЕНОК

Другой столп норвежского равенства – школа. Не потому, что бесплатная, – это само собой, а потому, что в ней не делают гениев и не наказывают отстающих. «У них сдаешь работу, где в слове из трех букв – пять ошибок, учитель пишет в тетради «хорошо, молодец!», читать не умеешь в 12 лет – опять «хорошо молодец!», – возмущается Юля, человек с нашим педагогическим образованием. Она живет в Норвегии больше десяти лет, и ее дочь ходит в местную школу. «Я от них добиваюсь, мне надо знать, как учится мой ребенок, а они – все своё: «Не хуже, чем все, все хорошо». Экзаменов и оценок нет до старших классов.

Вместо математики и инженерных специальностей студенты идут на то, что в Норвегии называют «специальностями самореализации»: науку о правильном питании, социальную и гендерную психологию, антропологию. На физике в университете Осло училось всего четверо студентов, большинство пошло на психологию и театр. «Произошла деиндустриализация норвежского общества, оно больше не основано на труде, – горевал местный социолог.

Сервис медленный и ленивый, учатся долго, работать начинают поздно. Серьезных газет нет – только таблоиды или, как там еще говорят, «квалоиды» (прости, Господи), качественные таблоиды. Карьерный рост – не среди главных жизненных приоритетов, милее мне домашний круг. Работаешь ты хорошо или плохо – все будет не хуже, чем у людей. Упираешься в массу сограждан, как в облако веселящего инертного газа. Через это облако в штанах и юбках очень трудно пробиться – не потому, что оно оказывает сопротивление, а потому, что оно норовит вобрать в себя. «Появилась лень как часть ментальности, – говорил мне профессор-антрополог из Осло Томас Эриксен. – Все знают: неважно, как ты работаешь, что ты умеешь, – всегда будет еда и жилье. Мы больше не соревнующееся общество». Интересно, чего он сам не физик.

РАЙСКИ СКУЧНО

«Во внутреннем диалоге современного городского жителя всегда в той или иной форме повторяются два паттерна. Первый такой – человек думает: Я добьюсь. Я достигну ! Я всем докажу! Я глотку перегрызу! Выколочу все деньги из этого сраного мира!

А еще бывает так – человек думает: Я добился! Я доказал! Я глотку перегрыз. Оба этих процесса попеременно захватывают сознание и могут рассматриваться как один и тот же мыслепоток, циклически меняющий направление» – учит молодого вампира Энлиль Маратович жизни в Москве.

В Норвегии этот цикл остановился. С точки зрения норвежцев, человек рождается в мир не для того, чтобы соревноваться с другими людьми. Но ведь конкуренция не только создает, она и сбрасывает напряжение, возникающее от несоответствия собственного хотения внешнему миру, которое копится не снаружи, а изнутри. Грубо говоря, нет такого мира, который устраивал бы любое хотение.

Самые сильные драмы как раз не там, где самая большая бедность, а там, где человек разогнул спину, оторвался от бесконечной борозды с бататом, бататом этим перекусил и огляделся вокруг. А вокруг – другие люди, и они такие есть и сякие, и разные, и хочется кого полюбить, кого ненавидеть, и у того забор новый, а у другого кувшин глиняный расписной, а у того репа выросла больше всех – и дедка за репку, и бабка за дедку, Жучка за внучку, а все равно вытянуть не могут. Вот бы мне такую. Или лучше внучку, красавицу. А она стихи пишет, и знать меня не хочет. И вот поеду на ярмарку, продам батата и проеду мимо с бубенцами. И она пожалеет. А, может быть, наоборот, все бросит – и ко мне. И будем жить долго и счастливо. И как бы еще подольше или вообще не умереть.

А с батата – раз, и взяли налог 50%, чтобы соседу тоже было на что бубенцы купить. И глядь – вон уже внучка не при репке, а с ним. Обидно.

Неконкурентное норвежское общество, вероятно, – высшее социальное достижение человечества. Но вот ученые-античники ломали головы, отчего так лихо рванула вперед любезная мне древнегреческая цивилизация, и ничего другого не придумали, кроме как то, что в основе ее была конкуренция свободных и относительно равноправных субъектов – граждан внутри полиса, полисов между собой и т.д. Отсюда эллинская любовь ко всяким атлетическим играм на победителя и вообще всевозможным соревнованиям. Даже пьесы ставились в виде ежегодных театральных соревнований – как если бы у нас каждый спектакль участвовал в «Золотой Маске».

Достоевский полагал, что в социальном раю человек, пожалуй, взбесится со скуки. «Осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой..., дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, – так он вам и тут, человек-то, и тут, из одной неблагодарности мерзость сделает». Ну, собственно, вот и сделал.

Лесбосский тиран Фрасибул на вопрос сына, как лучше править людьми, вышел в поле и стал срывать все колоски, которые торчали над остальными. В Норвегии колоски срубают себя сами. Ну, или вытягивают слабые растения до общего уровня, что весьма гуманно. А тут еще начали подтягивать по длине стебля и урожайности колоски с чужого поля, снабжают равным поливом и удобрением. Я узнал, что у меня есть огромная семья, и тропинка, и лесок, в поле каждый колосок. Кажется, Беринг собирается обличить в суде исламизацию Европы и марксизм. «Всех люблю на свете я», – прекрасно, когда сам до этого дошел, а когда заставляют – до ненависти один шаг.

ЛОХИ И ОВЦЫ 

Убить одному 90 человек из стрелкового оружия – это в некотором смысле долгая и утомительная работа даже для офицера НКВД, который пускает в расход во дворе у нужника жертв со связанным за спиной руками. Тем более удивительно, как это удалось в лагере пусть безоружных, но свободных, молодых, крепких, спортивных людей, к тому же партийных, то есть сознательных, числом 650. Овцы понесли бы меньше потерь в борьбе с волком.

Иногда кажется, что норвежцы утратили качества, необходимые для выживания. В 2004 г. в Осло из музея среди бела дня украли главные картины главного художника страны страны Мунка. Оказавшийся свидетелем ограбления французский журналист с удивлением рассказывал, что в музее не было никаких средств электронной защиты, даже элементарной тревожной кнопки, а полиция приехала через 15 минут после того, как грабители уехали на машине.

В это воскресенье норвежские полицейские объяснялись, почему так долго добирались до острова, где Брейвик расстреливал молодежь. В губернском отделе полиции не нашлось подходящей лодки. Когда в ту лодку, которая у них была, погрузили людей и снаряжение, она зачерпнула воду, и у нее заглох мотор. К тому же местные полицейские дожидались отряд спецназа из Осло. Отряд добирался 45 км на автомобиле, потому что единственный доступный вертолет находился еще в 60 км к югу от Осло. Полиция добиралась на остров час, через две минуты после того, как она высадилась, Брейвик прекратил стрельбу и сдался.

На размазней-норвежцев мы смотрим свысока. А вдруг это взгляд снизу? Так же свысока, а на самом деле снизу, смотрят на нас бесконечно борющиеся за выживание жители Индии, Мексика или Китая. «Какие они в России странные. Пенсии по триста долларов, зажрались, у нас зарплаты в три раза меньше. Останавливаются на красный свет, когда можно проехать – смешные. Голубей кормят, вместо того чтобы поймать и съесть. Тем более уток в парках. Видят одиноко идущую женщину и не отбирают у нее сумку, а ведь там, может, деньги». С точки зрения жителей Кении или Ямайки мы тоже неприспособленные к жизни лохи. Но значит ли, что мы хуже?

Фраза из норвежского учебника истории. «В 1830-е годы усилилась активность крестьян в парламенте». В парламенте. В 1830-е. Крестьян. Пока этого не прочувствуешь, нам Норвегии не понять.

Мы твердим, что убивают от несправедливости. Оказывается, от насилия смерти нельзя защититься ни социальной системой, ни порядком, ни всеобщим равенством. Но значит ли, что не надо и пытаться? От смерти не спасают таблетки и капельницы, но это не повод отменить медицину. Хотя проводить всю жизнь в коридорах поликлиник тоже не стоит.