Что такое мания фотографирования?

Что такое мания фотографирования? Не в общественно-экономическом смысле, это понятно: «мыльницы», мобильники с фотокамерами, «цифровики» (а ведь когда-то недавно были ещё и «поляроиды» — мгновенная смерть для всего живого) — всего этого много, всё это массово и доступно, раньше такого не было, — а в общественно-мировоззренческом? Человек с фотоаппаратом перестал быть профессионалом, фотографом, точнее — фотографами стали все, все всё фотографируют. Везде.

Нет, речь не об упадке профессии фотографа как таковой (хотя и об этом тоже: дешевизна, доступность современных фотографирующих средств здорово подвинули и обесценили сам этот род занятий). Речь — о присвоении неприсваиваемого. И о маниакальности этого явления.

Эта тема — для Ортеги-и-Гассета («Восстание масс»), Ролана Барта («Мифологии») и Лиотара («Постмодернистский удел»), это их родной материал, они умеют с ним работать: анализировать, складывать, обобщать и снова анализировать.

Есть два способа отношения к миру — присвоение и созерцание. Созерцание не означает неучастие. Наоборот, это присвоение — неучастие: хапануть по-быстрому всё, что плохо лежит, не разбирая — нужно оно тебе или не нужно, — разве это участие? Участие — когда ты занимаешь своё (своё!) место в мире и никому не мешаешь. То есть не претендуешь на чужое.

Потребитель, «человек-масса» не знает своего места в мире, потому что вписан в мир именно как масса, он не мыслит индивидуально, вне толпы и её стереотипов, поэтому ему кажется, что любое незанятое им место в мире — его, и он каждый миг тщится это место занять, присвоить. Другой, творческий, путь отношения к миру — любование.

Собственно, для чего же природа изобрела человека с его мозгами, способностями осмысления и речевым аппаратом, как не для того, чтобы он мог оценить её гармонию, красоту и внятно сказать об этом вслух? Задача человечества — любоваться окружающим миром. Любоваться, осмыслять и говорить — всякий по-своему — о нём в танце, песне, картинках, книжках и той же фотографии.

Что фотографирует прежде всего современный человек с фотоаппаратом, потребитель? Что является объектом его фотоохоты? То, что он не может и никогда не сможет купить и присвоить: произведения архитектуры, пейзажи, природу, а также — мгновения человеческой жизни и жизни вообще, которые никогда больше не повторятся, — само время. Разумеется, это не настоящее присвоение пространства и времени, а символическое — узурпация, но потребителю вполне достаточно символического, он с детства привык смотреть на каждый предмет через его символический призрак, будь то денежная стоимость, престижность, модность или просто «быть как все».

Никому не придёт в голову фотографировать то, что у него и так есть, что уже куплено и введено в повседневный обиход, — интерьер своей квартиры, свою каждодневную одежду, завтрак, обед, ужин (а если придёт — это будет супер-присвоением, или проявлением комплекса неполноценности — неуверенности в собственных потребительских силах, или художественным актом — концептуальщиной). Потребитель охотится за ничейным, в идеале — ничьим. Чтобы сделать его своим. И тут встаёт самый, пожалуй, интересный вопрос: как он это делает?

А вот так: находит такое место, с которого, как ему кажется, открывается самый лучший, оптимальный, наиболее выгодный вид на ничейный объект, будь то закат солнца, или цветок на полянке, или памятник влюблённым в городском сквере, или что угодно, и, нажимая на кнопку, извлекает кадром, как бы вырезает, этот мир из потока бытия (бытия времени).

Понятно, ещё по Гераклиту, этот мир никогда не повторится, но теперь у человека с фотоаппаратом есть его фотография — документальное свидетельство, чуть ли не протокол, о том, что этот мир зафиксирован, опредмечен, заархивирован и, следовательно, у него есть хозяин — тот, кто его зафиксировал и заархивировал. Аналогично поступали и поступают те, у кого ещё нет фотоаппарата, но есть то же желание присвоить мир — они пишут (вырезают, царапают) «здесь был вася», и всем сразу становится понятно, что это место в мире принадлежало и ещё долго (всегда) будет принадлежать васе, которого, может, уже и нет в нём.

Иногда (довольно часто) так и происходит — это среднее между, условно говоря, чистым присвоением неприсваиваемого и, опять же условно говоря, «васей»: потребитель просит первого встречного снять себя на фоне присваиваемого объекта, тем самым заручаясь в своём акте присвоения мира двойной поддержкой — и со стороны случайного свидетеля (неважно, что они больше никогда не увидятся, достаточно его символичности, «фотовасе» для душевного комфорта — уверенности в своих правах потребителя — хватит и её), и — вот он сам собственной улыбающейся физией как бы расписывается на дарственной: мира — ему, родному. И выбранный свой собственный угол зрения при фотографировании, и «снимите меня, пожалуйста, чтобы в кадр влезло это, это и вот ещё то» — это всё попытки вписывания, вклинивания себя в ничейную жизнь, жизнь вообще, неприсваиваемую и, тем самым, узурпация чужого (как кажется потребителю — ничейного, а значит — свободного) места в мире, которое, разумеется, на самом деле никакое не свободное: если оно ничьё — то это ещё не значит, что оно никому не принадлежит, оно принадлежит самому себе, — только как это потребителю, «человеку-массе» осознать? Нет, таких вещей он осознать не в силах.

И последнее: что такое оптимальный, наиболее выгодный вид на узурпируемый ничейный (давайте теперь говорить — свободный) объект? Эстетически выгодный, красивый? Красивый-то красивый, но дело не в этом, точнее — вне абсолютной, без привязки к оценке и оценочности красоте, дело в красоте относительной. Относительной относительно денег или их эквивалентов: репутации, уважения, всяких прочих таких преференций, плюсов и баллов, которые потребитель рассчитывает получить благодаря «красивому виду» (как минимум, чувство самоудовлетворения от того, что он нашёл и увидел то, что не нашёл и не увидел никто другой, а ещё можно похвастаться перед приятелями и вызвать их зависть, а ещё в альбоме это всё будет классно смотреться). Итак, речь о выгоде чисто коммерческой: найти «красивый вид» — это значит найти такой ракурс на фрагмент жизни, при котором он — фрагмент жизни — будет максимально раскрывать себя с потребительской, насыщенной прагматическими мотивациями стороны. Вот и всё.

Хотя, пожалуй, нет. Пожалуй, для полноты картины к рассуждениям о мании фотографирования следует добавить ещё и такой аспект: отчуждённость фотоманьяка, «фотоваси» и просто, от процесса изготовлении самой фотографии, от ручной, творческой, работы, о том, как цифра и отделы в фотомагазинах, где принимают плёнку и выдают готовые фотографии, убили или ещё убивают фотоискусство.