Реформирование уходящего мира

Двадцать лет – это много для человека. Время целого поколения. А для страны – почти совсем ничего. Хотя мы знаем, что в периоды становления великих государств в два десятилетия могло поместиться необычайно много. Например, целая индустриализация. А в двадцатилетие распада не может поместиться ничего, кроме распада.

Но мир меняется, независимо от того, хотим мы этого или нет. И делаем ли что-либо для его изменения или равнодушно (даже злорадно) наблюдаем за процессом упадка.

Однако для политики (и политиков) нынче самое подходящее время и самые замечательные условия. Жаль только, что ни в Украине, ни в России некому заниматься именно политикой. Сплошь прагматики вокруг. Ведь политика, как ни крути, обязательно предполагает некую позитивную программу встраивания государства в непрерывно меняющееся время. Это как бы постоянная синхронизация, рефлексия на постоянно происходящие внутренние и внешние изменения. Особенно актуальна такая политическая синхронизация в кризисный период, который длится уже не первый год.

Вместо этого мы занимаемся модернизацией, инновацией, реформами уходящего мира. Мы занимаемся Евро-2012 и еще много чем. Хотя во время кризиса всего этого делать нельзя. Существует мнение, что Советский Союз окончательно добил не нефтяной кризис и не непосильная гонка вооружений, а огромная финансовая дыра, которая образовалась после Олимпиады-80. Дыра, которую так и не удалось заштопать.

Как Олимпиада-80 доела ресурсы СССР, так и Евро-2012 доест ресурсы Украины. Никаких кредитов МВФ не хватит, чтобы закрыть брешь, которая уже образовалась в теле страны. Западные игрушки – это не наш бизнес. Никаких ресурсов не хватит, если вбрасывать их в топку мирового кризиса. Тем более что это не просто кризис, а переход мировой экономики в иное, невиданное в письменной истории состояние.

Реформировать же и модернизировать переходное состояние (быстро изменяющееся) – занятие и неблагодарное, и затратное, и бесполезное. Вот закончится кризис, закончится повсеместное пузырение мировой экономики. Определится новая ситуация, и новые субъекты геополитики, и настоящая цена сырья прежде всего. Ведь всякая цена, что выше равновесной (нефти или продовольствия), имеет сугубо спекулятивный характер, вызываемый механизмом ценообразования на рынке нефтяных фьючерсов и опционов. И поддерживать ее достаточно долго можно только с помощью бомб и ракет. К тому же не бесконечно.

Определится и новая мера стоимости, наконец, которую нынешняя мировая валюта давно утратила. Возможно, прояснится и новая экономическая (и метафизическая) парадигма мира. Вот тогда станет понятным и поле для реформ и модернизации. Сформируются цели и содержание реформ. Сложится иное целеполагание общества (или сообщества), иная шкала ценностей. И обозначится общественная технология достижения целей, соответствующая новой парадигме. А она устанавливает и новый уклад…

А так – это реформирование и модернизация прошлого, быстро уходящего мира. Вместо осмысленной готовности борьбы за будущее нам навязывают осовременивание прошлого и бессмысленную дискуссию толкования его символов.

Относительно того, что у нас нет общества, – не все так фатально. И не все так печально, поскольку человек – это существо сугубо социальное и потому может существовать только в обществе. По сути, человеческая личность – это не что иное, как совокупность ее социальных связей. Нет социальных связей – нет и человека. Другой вопрос, что страна фрагментирована (так исторически сложилось), и потому социум тоже фрагментирован. И у отдельных фрагментов разная шкала ценностей и разное целеполагание. И, соответственно, свой собственный поведенческий стереотип. Однако отдельные фрагменты длительное время были объединены общим советским укладом. Он распадается уже два десятилетия, а нового еще не возникло. Но это не означает, что процесс не идет.

Метафизика власти

Современный глобализованный мир построен не только на прагматичном принципе максимальной прибыли, который изначально не допускает запаса прочности ни в одном элементе конструкции (иначе это уже будет упущенная выгода). Это как столы и табуретки, у которых термиты выедают внутренности, и они стоят ровно до тех пор, пока к ним не притронешься. Такая конструкция крайне уязвима не только перед стихийными катастрофами, но и перед ростом собственной массы и собственным усложнением.

Но еще глобализованный мир опирается на принцип права навязывать силой собственные представления о справедливом устройстве власти во всех странах, куда могут долететь американские (натовские) бомбардировщики.

И именно эти две опоры в течение двух десятилетий делали однополюсный мир относительно устойчивым. Когда же опора на прагматизм, на идею максимальной рентабельности внутреннего устройства стала пузыриться (и по сути была утрачена – идея переместилась в Азию), только миссия утверждения демократии через бомбардировки поддерживает на плаву и остатки рентабельности, и остатки былого величия США.

Власти во всех странах СНГ (в том числе России) не имеют никакой иной опоры, кроме прагматизма. Ну не могут же их представления об устройстве власти конкурировать с американскими? Такая возможность была потеряна вместе с СССР. Потому, кроме декларируемого принципа прагматизма, власть на постсоветском пространстве держится еще на затухающей инерции власти, сформированной под высокие цели в СССР. Высоких целей уже нет, а инерция власти высоких целей еще есть. Своей идеи сакральности (высокой миссии) власти никто на постсоветском пространстве еще не придумал. (Нельзя же пещерный этнический национализм считать в XXI веке высокой миссией?) Но люди, которые представляют власть, не понимают принципов ее организации и не способны поддерживать ту государственную машину, которая была создана во времена СССР.

А сугубо прагматичной государственная власть не может быть по определению. Нельзя управлять государством (или его фрагментом), как большим предприятием (пусть даже это ТНК), поскольку государство немыслимо без метафизики. Милицию (или полицию) еще можно представить в виде прагматичной охранной структуры. Но прагматичная армия – это абсолютно бессмысленно. Нельзя посылать солдат умирать за чьи-то офшорные счета. Прагматична культура – это еще бессмысленнее. Суд и прокуратура тоже не могут существовать в атмосфере сугубого прагматизма – они тоже объективно требуют свою «долю распила».

Потому все, что можно делать на этой инерции, – это распродавать доставшиеся ресурсы, сырьевые и транзитные, – кому что досталось. Распиливать заводы на металлолом (у кого они были) – это тоже можно. Насколько хватит инерции метафизики власти, предсказать нельзя. Но ясно, что инерция закончится раньше, чем вывезут весь металлом и переведут все деньги в офшор.

Все было хорошо ровно до тех пор, пока финансовые потоки в пораженной кризисом системе стали неуклонно сокращаться. Потому для поддержки системы прагматичной власти (и функционирования трубы) «распила» уже не хватает. Не хватает денег уже и на то, чтобы откупиться от своих граждан (без того, чтобы не залезать им в карман).

Но принцип максимальной эффективности применительно к процессам и явлениям, несущим угрозу самому существованию человеческого общества, абсолютно недопустим. Он недопустим в медицине, образовании, сельском хозяйстве и многих других сферах. То есть область его применения должна быть существенно ограничена.

Метафизика распада

Революции – это всегда следствие распада устоявшегося миропорядка. Большие революции – следствие больших распадов. И в этом смысле термин «революция» (как быстрая эволюция, позитивное изменение, движение снизу вверх) не отражает сути происходящего, поскольку распад отнюдь не всегда имеет в себе позитивное содержание. Обширные территории, как известно из истории, могут впасть в длительную депрессию. И целые континенты – веками пребывать во вражде и хаосе.

Прежде чем произошла революция 1917 г. в России, огромная территория (как империя) стала неуправляемой и начала погружаться в хаос. В этом смысле легализация распада империи была единственным средством сохранить управляемость хотя бы на более низком уровне – этнических субъектов. Но метафизика распада такова, что он никогда не удерживается в границах государства, и тем более в границах империи, не останавливается на обозначенной черте. Его волна, как цунами движется повсюду, где находит слабое место, и разрушает все на своем пути. Вслед за империей Российской рухнули Австро-Венгерская и Оттоманская – три кита, на которых фактически держался весь миропорядок.

В отличие от Оттоманской и Австро-Венгерской, в Российской империи этнический распад через некоторое время (примерно через 20 лет) был преодолен. И на ее месте возникла еще более грандиозная империя нового типа – СССР, который по сути определил развитие мира на многие десятилетия вперед, если не на столетия.

Следующая волна распада началась в СССР в конце 80-х гг. И тоже не ограничилась его пределами. Вслед за одним полюсом двухполюсного мира – СССР – неминуемо должен был пасть и второй. И этот процесс распада западного мира (вообразившего себе, что это он выиграл «холодную войну») мы имеем счастье (или несчастье) сегодня наблюдать.

Ставшая глобальной экономика потеряла внутреннюю (и внешнюю) конкуренцию и, по существу, перестала быть рыночной. Она стала пузыриться по всему мировому экономическому пространству, где это только возможно.

США уже фактически потеряли лидерство в технологиях и в производстве. Иллюзия былого могущества (и первое место по ВВП) поддерживается преимущественно за счет производства долларов и хитростей американской статистики. Но проблема Америки не только в том, что она утратила мировое первенство в производстве и в технологии. Проблема в том, что она уже не может добиться ни одной из целей, которые перед собой ставит.

Штаты увязли в Афганистане и Ираке. Добавилась перспектива увязнуть в Ливии. Одно дело – разбомбить мечтавших о ЕС сербов (и склонного к соглашательству Милошевича) и совсем другое – «выбомбить» Ливию, где Каддафи поддерживают все берберские племена.

Однако творческий импульс революций срабатывает парадоксальным образом только на периферии мировой власти. Как бы в отсталых (по западным представлениям, где господствует идея догоняющего развития) странах. Затем уже он перекидывается на условно передовые.

И наконец: в истории нет однозначно негативных и однозначно позитивных периодов. Во всякой истории есть свой смысл и свой опыт. «Прогресс» и «регресс» – это совсем не безобидные слова, поскольку у разных фрагментов общества (тем более находящегося в состоянии распада) нет единства относительно того, что считать прогрессом, а что регрессом. Часто эти представления антагонистические, то есть взаимоуничтожаемые.

А почему же не рождается политическая сила, которая смогла бы остановить эти антагонистические процессы? Да потому, что властвуют силы, питающиеся энергией распада. И значительная часть общества питается вместе с ними. И до тех пор, пока у них не появятся проблемы с питанием, они будут изо всех сил сохранять статус-кво, то есть поддерживать стабильность распада. Политическое животное (как и всякое другое) никогда не думает о будущем. Оно всегда живет сегодняшним днем. Но отдельным людям думать о будущем никак не запретишь.