Ингеборга Дапкунайте: я работаю для зрителя, а не для критиков

Сегодня и завтра на сцене театра «Новая опера» в рамках фестиваля «Черешневый лес» — московские гастроли спектакля Михаэля Штурмингера «Вариации Джакомо» по мотивам мемуаров Казановы и нескольких опер Моцарта. В главных ролях — Джон Малкович и Ингеборга Дапкунайте. Спектакль много ездил по Европе, был в Австралии, после Москвы отправится в Санкт-Петербург на фестиваль «Звезды белых ночей» и снова в Европу. Жанр представления условно называется «камерной оперой», хотя на деле это хитросплетенная концептуальная штучка, в которой к драматическому спектаклю подмешаны два десятка оперных фрагментов. Актерам на сцене помогают певцы, в том числе Флориан Беш, знакомый московской публике по «Волшебной флейте» в Большом теат­ре. Дуэт Малковича и Дапкунайте сложился давно, но поют (или скорее подпевают) они впервые.

— «Вариации» далеко не первый проект, в котором вы работаете вместе с Джоном Малковичем. Это он пригласил вас?

— Меня пригласил Михаэль Штурмингер — оперный режиссер, с которым мы познакомились, когда я приезжала смотреть «Адскую комедию», — предыдущий их совместный спектакль с Малковичем. Его, как и «Вариации», показывают по всему миру. (В прошлом году показывали в Петербурге и покажут снова в июле этого года.) Штурмингер не видел меня на сцене, но рискнул, — возможно, Джон поспособствовал. Если мы так часто работаем вместе, смею предположить, что нам это где-то как-то нравится…

— В «Вариациях» вы играете всех возлюбленных Казановы. Как Малкович играет самого знаменитого любовника?

— Малкович все играет одинаково хорошо. Но Казанова был не только знаменитым любовником — у нас в спектакле есть фрагмент, когда моя героиня спрашивает Казанову: «Кто вы такой?», а тот ей в ответ: «Я — философ, авантюрист, писатель, игрок…» Чем он только не занимался! Он общался и с высшим светом, включая королей. Наверное, поэтому о нем решил рассказать Михаэль Штурмингер, прочитавший 4 тыс. страниц его мемуаров. С другой стороны, есть версия, что Казанова послужил прототипом для моцартовского Дон Жуана — и Михаэль использовал в инсценировке музыку Моцарта. Таким образом, мы пытаемся рассказать историю Казановы через драматические сцены и оперные арии, которые исполнят профессиональные сопрано и баритон.

— Вам вообще с самого начала везло на встречи со знаменитыми художниками. Еще студенткой снялись у Жалакявичуса в фильме «Воскресный день в аду»…

— Ну там я — просто детский сад…

— Ну не детский сад, а Литовская консерватория, курс Йонаса Вайткуса — мэтра литовской режиссуры, который даже к зрителям предъявляет самые высокие требования.

— Мне повезло! Вайткус собрал для нашего курса учителей из самых разных областей жизни. Представьте, в конце 80-х годов нам преподавали карате и йогу; Вайткус готовил для нас списки книг, самых недоступных в то время, которые мы должны были прочесть. Гессе, к примеру. Мы должны были изучать и систему Гротовского, Михаила Чехова и т.п.

— Первым российским проектом, в котором вы сыграли, был фильм «Осень. Чертаново», в котором вы, кстати, снимались с Алвисом Херманисом еще до того, как он стал знаменитым режиссером. Тогда и произошло ваше открытие России?  

— Херманис играл моего мужа! Он милейший!

На картине вообще была прекрасная атмосфера, замечательные люди. Денис Евстигнеев, оператор, сказал: «Интересно: Таланкин собрал литовку, литовца, латыша и латышку, чтобы сыграть московских интеллигентов. Ничего понять нельзя!» Но на самом деле первым моим российским фильмом были «Ночные шепоты», где мы снимались вместе с Игорем Костолевским. Я была еще студенткой, и, если можно найти пример старшего коллеги, который поддержит начинающего актера в кино, так это Игорь. Мне бы очень хотелось, чтобы молодой актер или актриса вспоминали бы меня так, как я вспоминаю Костолевского (или Иннокентия Смоктуновского, который очень помогал мне на съемках «Загадочного наследника»). Но! Во время съемок «Ночных шепотов» мы долгие месяцы жили на полигоне города Дмитрова! Фильм снимался ночами. Открыть Россию в таких условиях было невозможно. Мое открытие России началось еще в детстве — мой папа работал в МИДе, и я приезжала к родителям в Москву на каникулы.

— Вы являетесь президентом артхаусного кинотеатрального фестиваля «Текстура», который проводится в Перми...

— И зазывалой! Я верю, что современные писатели движут театр, кино и телевидение вперед. Эта драматургия — зародыш того, что мы будем смотреть через пять лет. Те драматурги, у которых есть практика в театре, неплохо котируются и в кино. В Англии, например, это давно работающая схема: сначала делают пьесу в современном театре, потом она выходит на телевидении и в кино — это школа развития писателя.

— Насколько осознанно вы выбирали профессию?

— Как ни странно, этот демарш имел политический характер. Я не так давно дала себе отчет в том, что со мной тогда происходило. Я нормально училась и была достаточно амбициозной девочкой. При этом смотрела вокруг и видела, что в основном материального и любого другого успеха достигают мужчины, даже в Советском Союзе. Поэтому стремилась в профессию, которая бы позволила не думать о политическом строе, о той лжи, которая нас окружает. О коммунистической партии.

— А разве в репертуаре литовских театров не стояли в обязательном порядке какие-нибудь «Сталевары»?

— Вот именно! Я не ожидала, что попаду в ту же самую систему! Что никуда от этого не деться. Но это все-таки не было единственной причиной, почему я пошла на актерский. Я, естественно, обожаю этот процесс репетиции роли. Погружение в роль. Иногда делаю это самозабвенно. Такая возможность не всегда выпадает. И творческий процесс не всегда бывает безоблачным и счастливым.

— Бывает, что вас, звезду, сегодня ругают режиссеры?

— Чаще всего говорят: говори громче! И на сцене, и в кино. Сейчас же звук пишется вживую, на съемке. Я не работала с людьми, которые ругаются. Но если хотите про конкретного режиссера — вот Балабанов, например, тихо говорит: «А можно сделать талантливее? Сделай хорошо!» И никакая ругань не сравнится с тем, что приходится после этого переживать и преодолевать внутри.

— Вы, наверное, знаете, что критики пишут о вас. Основная мысль — что в вас есть некоторая отстраненность и холодность…

— Возвращаюсь к Малковичу: он научил меня нескольким вещам, одна из которых — не читать рецензии, которые о тебе пишут. Я не читала про себя рецензии лет пять. У критиков своя работа, я ее уважаю. Критики работают для зрителя. Я тоже работаю для зрителя. Но я не работаю для критиков. И критик не работает для меня.