Недобрая память войны

Историки утверждают, что по-настоящему оценить уроки Великой Отечественной войны мы сможем не раньше, чем через сто лет – «Лицом к лицу лица не увидать – большое видится на расстоянии». И тем дороже нам воспоминания непосредственных участников тех событий, ветеранов Великой Отечественной войны.

С известным журналистом Дмитрием Струженцовым мы встретились у него дома. Уютное кресло, письменный стол с настольной лампой… И фотографии военных лет, висящие на стенах. Память о войне никуда не уходит и пережитое продолжает напоминать о себе.

— Дмитрий Иванович, где вы встретили начало войны?

— Я тогда учился в школе, в девятом классе. В конце 1942 года по комсомольскому набору ушел добровольцем на фронт. Было тогда мне семнадцать лет. Но меня направили сначала не на фронт, а в школу младших командиров-артиллеристов под Читу. Через два месяца нам выдали оружие, посадили на железнодорожные платформы, и мы поехали воевать. Я попал в 38-ю зенитно-артиллерийскую дивизию резерва Главного командования на Второй Украинский фронт. Первое боевое крещение принял недалеко от города Золотоноша. Мы прибыли на железнодорожную станцию, как вдруг начался налет немецкой авиации. А зенитчик ведь, когда все люди бегут от бомбардировщиков прятаться в в окопы, остается один на один и с пикирующим «юнкерсом»... До сих пор помню изогнутые крылья немецких самолетов и то, как падают бомбы. Моим расчетом было тогда сбито три самолета. И за это я получил свой первый орден Отечественной войны 1 степени. Потом были другие бои и другие встречи с врагом. Зенитная артиллерийская часть, в которой я воевал, принимала участие в освобождении Румынии, Болгарии, Чехословакии…

— Говорят, что среди наших солдат было много мародеров?

— Я бы не  сказал, что это было распространено. Но трофеями не брезговали. В Будапеште, например, нас встретил практически пустой город с брошенными домами и  магазинами. Можно было ходить и брать все, что хочешь. Конечно, мы этим пользовались. Знаю, например, что наша разведгруппа попала на какой-то склад, где в изобилии лежали часы известной швейцарской фирмы. Потом эти часы меняли на зажигалки, на еду и вино. Не думайте, что война сплошь состоит из героических подвигов. Война – это еще и вши, и кровь, и грязь, и голод. Это такой кошмар, который никому пережить не пожелаешь. Я был свидетелем такого эпизода: мы  остановились в одном из домов переночевать, и там нас встретили довольно гостеприимно. Мы выставили на стол трофейное вино, съестные припасы. И в разгар ужина появилась дочка хозяев, которую поначалу от нас прятали. Когда же увидели, что мы не представляем опасности, девушка вышла из убежища. В общем, все было хорошо, расстались друзьями. А когда через некоторое время нам пришлось на  обратном пути опять остановиться в  этом доме, то на этот раз нас встретили, как злейших врагов. Оказалось, что после нас здесь побывали танкисты. И они эту девочку изнасиловали. После чего родители еле удержали эту девушку от  петли. А танкисты в «знак благодарности» засунули за икону пачку форинтов (венгерская валюта) и спокойно отправились дальше. И подобных случаев было много. И хотя в литературе о войне не повествуют о «шалостях» советских солдат, «шалили» они повсеместно. И, уверен, память об этом осталась и у румынок, и у болгарок, и у мадьярок… У их отцов и мужей. И  доброй эту память не назовешь… Однако, надо отдать должное нашему командованию – за мародерство и насилие наказывали сурово. Чаще всего штрафротой. Возвращались оттуда немногие. Но ведь попадались на  этих преступлениях единицы — совершали их тысячи.

Однако эти «подвиги» наших воинов не идут ни в какое сравнение с тем, что творили бандеровцы. На всю жизнь я запомнил совершенно жуткую картину, которую довелось увидеть неподалеку от Будапешта. Мы наткнулись на вырезанный медсанбат. На снегу валялись трупы нескольких женщин в шинелях, по пояс голые, у каждой между ног торчали кукурузные початки, лица в крови. А на клочке старой газеты кровью было начертано: «За самостийную Украину!».

— Дмитрий Иванович, а вам приходилось идти в атаку с криком «За Сталина!»?

— Артиллеристы в атаку не ходили. Но быть свидетелем того, как поднимались стрелковые подразделения, мне доводилось не раз. Вот только этого боевого клича я не слышал. Все было проще.

Командир роты по сигналу ракеты выкрикивал: «За мной, ребята!» и первым выбирался из окопа. Хотя, конечно, Сталина тогда боготворили. А вот были ли готовы отдать за него жизнь? Едва ли. А вот за Родину шли на смертельный риск не задумываясь. Только не за ту родину, о которой позже пелось «…мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз». А шли как раз за родную улицу, за родной дом. Тем более что у многих солдат, да и офицеров, в ту пору эта самая родина была еще под немецкой оккупацией, и ее освобождение было их прямой боевой задачей. Вот такой, а вовсе не глобального размаха патриотизм действительно был основой самоотверженности русского солдата.

— Дмитрий Иванович, а где вы встретили День Победы?

— В Чехословакии. Ночью вдруг ни с того ни с сего началась страшная пальба. Такой пальбы я, даже пройдя войну, еще никогда не слышал. Выскочил из палатки — все небо в трассирующих пулях. А тут выбегает из машины радист и кричит – «Победа!». И тогда все оружие, весь боезапас, который был у нас, без всякой команды расстреляли за несколько минут.

— Как сложилась ваша жизнь после войны?

— Так получилось, что на фронте ребята мне подарили трофейный фотоаппарат. Каким-то образом удалось доставаться через политотдел фотопленку. И я начал снимать для дивизионной газеты. Кроме того, мне еще и поручили выпускать «Боевой листок». Нам присылали уже готовый формат листовки, оставалось только писать туда от руки заметки. Так как никому этого делать не хотелось, то писал я их за всех сам. Только подписи ставил разные. Когда же после войны меня направили учиться в Львовское политическое училище на офицера, то я оттуда сбежал. Потому что, пройдя фронт солдатом, больше военным мне быть не хотелось. Меня влекла журналистика. С 50-х годов был нештатным корреспондентом «Смены», «Вечерки» «Ленинградской правды». А потом меня пригласили на должность директора ТАСС. На этой должности я проработал три года. Потом перешел работать на Ленинградское телевидение. И тут со мной приключилась удивительная история.

В то время выходила передача под названием «Литературный вторник», и она была очень популярна. Участвовать в ней приглашали видных деятелей литературы, науки и культуры. Передача шла в прямом эфире. Один раз она была посвящена чистоте русского языка. Среди приглашенных — Дмитрий Лихачев, Владимир Солоухин и сын Веры Пановой. Я полностью отвечал за сценарий. Он был безукоризненным – цензор подписал его без всяких вопросов. Но когда участники передачи сели перед камерой, то Владимир Солоухин неожиданно повел разговор о необходимости переименования улиц и возвращения им старых названий. Он был против улицы Горького в Москве, против моста Красных Комиссаров в Пскове… Кто-то из участников этой встречи его поддержал. Я этой передачи не видел, но на следующий день с утра в моем кабинете начались звонки — мол, ребята, какие вы молодцы, какая у вас передача смелая… Сразу понял, что это может добром не кончиться. И в самом деле, всю дирекцию телевидения вызвали в Москву «на ковер», и уже там кого уволили, кому влепили строгий выговор. А постольку я был чист и претензий к сценарию не было, то меня оставили исполнять обязанности директора студии телевидения. Но я решил уйти сам.

— А написать книгу о войне не возникало желания?

— На самом деле писать правду о войне трудно. Сколько я ни читал книг о войне, ни разу не встретил настоящей правды. Там либо все приукрашено, либо утрировано донельзя. Например, в романе «Живые и мертвые», где генералы чуть ли не целуются с солдатами — этого не было. Отношения на войне всегда были жесткие. Подчас хамские. И полировка войны из бункера командующего – это один взгляд на войну, у пехотинца своя война, у летчика – другая, у артиллериста — третья… Но несмотря на все, военные годы вспоминаю с какой-то теплотой, потому что такого товарищества, как на фронте, нигде не встречал. Мы были молодые. Все друг за друга стояли горой. Я помню, когда закончилась война, думал: «Мама родная, мне двадцать лет, а войны больше нет. И у меня еще впереди десять лет великолепной жизни…»

Тогда казалось, что тридцать лет мне хватит, ведь дальше наступает глубокая старость. А вот дожил уже до 66-й годовщины Победы. И каждый раз отмечаю этот праздник как свой второй день рождения.