Цитадель: внутренняя логика фильма - в его нелепостях

В прокат вышла вторая часть одиозной киносаги Никиты Михалкова о приключениях семейства комдива Котова на полях сражений Великой Отечественной. Опубликованная на «Фонтанке» беспощадная рецензия Михаила Трофименкова на первую серию прошлой весной стала предметом горячих читательских споров, а затем получила премию «Золотое перо». О «Цитадели» мы пригласили порассуждать писателя и критика Никиту Елисеева – с условием: не ругать в очередной раз Михалкова, а попытаться разобраться, что же всё-таки с ним происходит.

Внутренняя логика фильма «Цитадель» в его нелепостях. По раздолбанной дороге мчатся грузовики с ранеными. В одном грузовике беременная баба. Налетают «юнкерсы». Бомбят. Баба начинает рожать. Другая баба за рулем грузовика останавливает машину, чтобы не трясло, надо полагать. Роженица с помощью раненых разрешается от бремени. Бомбежка кончается, и пассажиры грузовика потрясенно выясняют, что уцелели только они. Все остальные машины уничтожены. Чудо? Чудо… Пьяный генерал отдает приказ штрафникам взять неприступную цитадель штурмом в лоб. После захлебнувшейся атаки разжалованный штрафник Котов (соответственно, Никита Михалков) избивает генерала. Особист Митя (Олег Меньшиков) отвозит Котова (в наручниках) в лесок и вручает приказ о его назначении на генеральский пост. Тут уж целый набор чудес. Чудо, что Котов уцелел; чудо, что его тут же не порешили за выплеск чувств; чудо, что назначили генералом. Сталин (Максим Суханов) встречается с Котовым. Отдает изуверский приказ: погнать на цитадель вывезенных из освобожденных территорий мужчин, вооруженных палками. Котов сам берет палку и идет во главе безоружных на цитадель. Цитадель… взрывается. Цепь случайностей: снайпер попал в немецкого пулеметчика, пулеметчик опрокинул керосиновую лампу. Всё загорелось – и шарах! Чудо? Уж, кажется, хватит чудес на два часа-то экранного времени? Рядом с ними мелкие нелепости, военные и исторические, как-то даже и не замечаются.

Почему цитадель, взрывающуюся от опрокинутой керосиновой лампы, не бомбят и не обстреливают? Почему она высится посреди немого поля боя? Почему комдив Котов, получив от особиста генеральские погоны, растроганно улыбается и говорит: «Мои погоны»? Все-таки один из сценаристов – Глеб Панфилов, автор замечательного фильма о Гражданской войне «В огне брода нет». Уж он-то мог бы сообразить, что комдив Котов из Красной армии Гражданской войны не мог сказать: «Мои погоны». Ведь начиналась Красная армия, созданная Львом Троцким, со срывания офицерских погон, а то и с прибивания погон к офицерским плечам гвоздями. У Симонова в одной из его военных книг генерал хмыкает: «До сих пор не могу привыкнуть. Идут навстречу ко мне люди в погонах, рука сама к кобуре тянется: золотопогонники!» Здесь можно было бы отыграть ситуацию. Котов мог бы хмыкнуть, мол, забирали в ромбах, возвращают в погонах. Или вспомнить офицерье, которое рубал… Словом, выигрышная могла бы получиться сцена. Но это, повторюсь, мелочи по сравнению с чудесами, которые длятся до самого конца фильма, переходя в финальное крещендо. Дочь комбрига Котова Надя (Надежда, соответственно, Михалкова), контуженная медсестра, лишившаяся дара речи, узнает папу, мчится к нему через минное поле и наступает на мину. Вы будете смеяться, но мина НЕ взрывается. Хеппи-энд. Дочка с папой на танке рвутся в Берлин. Надя с завидной дикцией чеканит: «Я могу говорить!» Трудно не отметить цитату из вошедшего в историю кино фильма «Зеркало» Андрея Тарковского.

Что-то подсказывает: с таким финалом «Цитадель» из истории кино выйдет. Это, впрочем, не нам решать – а потомкам. Нам надо решить другой вопрос: для чего Никита Михалков нагромоздил столько чудес в своем фильме? Чтобы раздразнить критиков? Очень может быть… Но тут ведь и другое, то, что логично входит в систему взглядов Михалкова, в его славянофильство. Чудес много? А то, что победили в этой войне, – не чудо ли? А то, что понять эту страну (нашу страну) невозможно, если не учитывать чудо, – это как?

Для того и длятся все эти чудеса, нарастая снежным комом, чтобы вбить в зрительское сознание не мысль даже, а ощущение: наша страна держится… чудом. Только сверхъестественное вмешательство ее и спасает. Вспоминается американский режиссер, оказавший огромное (может быть, вредное) влияние на русского режиссера Никиту Михалкова. Квентин Тарантино. «Это было чудо, чудо. Признай, что это было чудо!» – «Хорошо, это было чудо. Теперь мы можем ехать?»

Поехали! Самое интересное в фильме то, что славянофильское содержание подано – чтобы не сказать продано – в голливудской упаковке. Количество цитат из голливудских фильмов зашкаливающее. Комарик, рождающийся в начале «Цитадели», – привет из «Убить Билла». Изнасилование в машине – ау, «Однажды в Америке». Пистолет наставлен на безоружного человека, выстрел! Человек зажмурил глаза, открыл – он жив! «Перекресток Миллера». Да и от наворотов мелодраматического сюжета: Митя насилует Марусю (Виктория Толстоганова), она в итоге оставляет с носом и его, и Котова, выйдя замуж за недотепу Кирика, – веет каким-то заокеанским размахом «фабрики грез». Хочется перефразировать всё того же Тарантино: «Эге, да он взялся соревноваться с американцами в их ремесле? Ну и как его успехи по сравнению с братьями Коэн?» Не впечатляют. Хотя сам-то Михалков больше хотел посоревноваться, конечно, именно с Тарантино.

Если говорить совсем серьезно, то вот это «славянофильство в голливудской упаковке» вполне естественно. Во-первых, исток славянофильства – западный. Немецкий романтизм, давший в Германии чудовищный, отвратительный итог – нацизм. Но это рассуждение далеко нас заведет. Остановимся на «во-вторых». Националистическое (а славянофильство – националистическая система взглядов), в отличие от национального, ориентировано на другие нации. Отвечает на вызовы других наций, без других наций, в качестве ли врагов или покупателей, националистическое существовать не может. Оно отстаивает свою самобытность, особость только тогда, когда есть другие. Два военных фильма Никиты Михалкова – ответ на вызов «Бесславных ублюдков» Тарантино. Если угодно, эксперимент: почему Тарантино удалось снять убедительный, но откровенно антиисторический фильм, в котором Гитлера взрывают летом 1944 года еврейка, негр и двое евреев-американцев, а мне не удастся сделать антиисторический, алогичный, но тоже, значит, захватывающий, приключенческий фильм с моей идеологией?

Не удается. Второй раз кряду не удается. Почему? Ответов может быть много. Подберу один, но, на мой взгляд, важный. Штука в том, что американец Тарантино не боится трагедии. Чудо искупается трагедией. Чудо убеждает, когда подперто трагедией, гибелью тех, кому выпал жребий убить мировое зло, чудовище, Гитлера. Вот если бы контуженная дочка Котова подорвалась на мине, если бы генерал Котов погиб, подкошенный первой же очередью из цитадельного пулемета, а уж потом цитадель бы взорвалась, вот тогда бы, возможно, фильм убедил, выстрелил бы. Но Никита Михалков, вдоволь наигравшись в некрофилию в первой части (особенно по части курсантов), щадит главных героев. Всех оставляет в живых, и дочку, и папу, и маму дочки, и вторую дочку с новорожденным. Это не убеждает. Не успокаивает, а как-то даже раздражает. Какая-то в этом есть фундаментальная ложь, мол, если человек хороший и из хорошей семьи, то его Бог бережет. В этом никого из взрослых людей не убедить. Как не убедить их в том, что можно взять отлично укрепленную цитадель, вооружившись палками и верой в великую Россию. Вера трагедией жива – вот в чем штука-то, поэтому давно умершие Шпаликов и Тарковский вжились в нас надолго. Их фильмы будут передаваться на генетическом уровне, перемещаясь в еще не ведомые нам художественные пространства. «Я родом из детства» и «Зеркало» бегло прочтут без словаря потомки нынешних юных геймеров. А вот монументальные творения сэра Генри Баскервиля нуждаются в толкователях сразу по выходе в прокат.