О природе русского коллективизма

На модерации Отложенный

“Ответ обывателя” в лице Дмитрия Астахова на мою статью ”Русские: равнодушная нация” (вообще-то, в моём авторском варианте она носила несколько иное название – ”Бацилла равнодушия”) дал повод лишний раз поговорить о русском коллективизме, его природе и истории возникновения. Считаю поднятую в возникшей дискуссии тему важной, поскольку стремительно утрачиваемые русским народом коллективистские начала, безусловно, являются для него одним из основных дезорганизующих и деконсолидирующих факторов.

Считаю также необходимым заметить, что никогда не считал и не считаю русский народ равнодушным по своей природе, то есть изначально, в чём пытается меня упрекнуть оппонент. Критикуя качество русской этнической среды, я почти всегда делаю поправку и добавляю одно важное прилагательное – ”современной”. Современная, да, в массе своей равнодушна и инертна, против чего, собственно, г-н Астахов и не возражает. Но так, разумеется, было далеко не всегда.

Для начала определимся с терминами. Что такое коллективизм?

Коллективизм – это принцип общественной жизни и деятельности людей, проявляющийся в сознательном подчинении личных интересов общественным, в товарищеском сотрудничестве и взаимопомощи.

(Словарь иностранных слов, изд. “Русский язык”, Москва, 1982 г.)

То есть, коллективизм – это, прежде всего, принцип общественной жизни, принцип организации общества, его структуризации. Такой принцип, при котором в идеале член коллектива при столкновении с дилеммой: “общественный интерес” или “личный”, делает выбор в пользу общественного. Коллективизм – это готовность поступиться личным благом ради общего.

Что же такое индивидуализм?

Индивидуализм – это противопоставление интересов отдельной личности (индивидуума) интересам общества, предпочтение личных интересов общественным.

(там же)

То есть индивидуализм – это, в первую очередь, стиль поведения отдельной личности в коллективе и обществе. Но если такой стиль поведения в человеческой среде приобретает массовый характер, то не будет ни коллективов в полном смысле этого слова (то есть объединений людей, связанных не только деловыми, но и коммунальными связями), ни самого общества как единого целого. Что, собственно, мы и наблюдаем сейчас.

Теперь поговорим о том типе коллективизма, который был исторически присущ русскому народу. Безусловно, долгое время наш народ был народом-коллективистом. Иначе бы он просто не дожил до наших дней. Истоки русского коллективизма уходят не в царскую эпоху, как, по всей видимости, полагает г-н Астахов, а гораздо глубже, в эпоху древней Руси. Именно оттуда берёт своё начало территориальный принцип организации общины у русских.

Ещё раз напомню: членом общины считался не кровный родственник, как было у подавляющего большинства остальных народов, а любой, кто проживал на этой же территории и принимал общепринятые нормы поведения.

Классический пример из школьных учебников. Русские на заре своего государства пленников, захваченных в ходе военных походов, не только по прошествии некоторого времени отпускали на волю, но и предлагали им остаться, став полноправным членом общины. Такое было возможно лишь в общине, строившейся на территориальных, и при этом, безусловно, добровольных началах. Общины у русских возникли не с развитием крепостного права, когда те стали “своего рода юрлицом, плательщиком налогов”, а гораздо раньше, в предшествующую историческую эпоху. Ни в коем случае нельзя считать, что изначально-де русские были индивидуалистами, а потом их в общины согнали помещики и государство исключительно ради удобства эксплуатации. Свободный человек вовсе необязательно индивидуалист, точно так же как и несвободный - обязательно коллективист.

Психология людей-членов общины, разумеется, со временем менялась, но основной, территориальный, а не кровно-родственный принцип её формирования оставался неизменным на протяжении веков. По всей видимости, именно из него проистекает та терпимость русских к инородцам, попадающим на их территорию.

Разумеется, коллективистский принцип общественной жизни имел не только достоинства, но и недостатки, которые, по сути, являлись продолжением его достоинств:

“В общине, если, скажем, сосед не собрал нужную сумму, то другому приходилось платить за него. Плюс присутствовала такая вещь, как коллективная ответственность.

Естественно, это не способствовало выстраиванию связей внутри общины, ибо было основано на принудиловке. Так же как, впрочем, и в колхозах, где роль барина выполняло государство”.

Но на основании этого глубоко ошибочным является конечный вывод г-на Астахова, что ”почти все формы коллективности, с которыми сталкивались и сталкиваются русские люди, направлены против них, начиная со шкуродёрной общины и кончая коммунальной квартирой”.

Во-первых, замечу, что выражение ”формы коллективности” является весьма спорным с точки зрения стилистики русского языка, тем более, что слова ”коллективность” не существует. Вероятно, автор хотел сказать ”формы коллективизма”.

Во-вторых, на основании констатации недостатков коллективистских принципов неверно отвергать их вообще. Разумеется, всё имеет свои недостатки. Как, впрочем, и свои достоинства. Идеал существует лишь в социальных утопиях.

Коллектив ограничивает личную индивидуальную свободу своего члена, но, главным образом, в той мере, в какой она идёт во вред всему коллективу. Сила коллектива – это совокупность сил всех его членов. Что этот атомизированный член собой представляет сам по себе, без коллектива, без сообщества, к которому привязан? Известно, впрочем, что – именно то, что мы видим, наблюдая за нашими согражданами.

В-третьих, отнюдь не все исторически сложившиеся объединения русских людей были ”шкуродёрскими” и “направленными против них”.

Закрепощение крестьянства и использование труда общины в государственных целях было закономерным следствием укрепления феодального строя на Руси. В этом отношении данный процесс не был чисто русским изобретением. Кроме того, принцип взаимопомощи и взаимовыручки был развит в общине предельно высоко.

Если в городе пожар ”тушат всей улицей”, то на селе его не только тушат сообща, но и сообща же, всем миром, бескорыстно помогают строить погорельцам новый дом. Это тоже пример коллективизма, укоренившегося в общественном сознании. Община не давала пропасть своему члену, попавшему в беду. Она становилась гарантом его выживания. Кстати, подобную форму коллективизма можно было наблюдать среди дагестанских горцев до самых недавних пор, до их массового переселения на равнину в начале 90-х. Кровным же родственникам такую помощь оказывают и поныне, уже в городах.

Утверждения автора о том, что будто бы в городах коллективистские принципы изначально были выражены сильнее, чем на селе, где отвращение к ним прививала принудительная ”шкуродёрская община”, являются безосновательными и не подкреплёнными серьёзными аргументами. Скажем, истоки гопнических драк ”улица на улицу”, “район на район” тоже уходят своими корнями на село, к общине, к традициям русского кулачного боя, когда ходили драться деревня на деревню. В городах же, особенно к концу 80-х, подобные бои в молодёжной среде приобрели отчётливый криминальный оттенок.

Впрочем, ниже мой оппонент оговаривается и пишет, что в городах “индивидуализм в генетической памяти вытеснил коллективизм”. Согласен. Только данное вытеснение не является следствием набора изначально отрицательных качеств коллектива-общины, а является общим следствием распада структуры всего нашего социума, разрушения привычного уклада жизни для многих миллионов людей и общим ухудшением качества русской этнической среды.

В-четвёртых, добавлю, что изначально, в эпоху своего зарождения и формирования ни одна из форм самоорганизации русских не была принудительной. Да и в последующем принудительный аспект не являлся решающим.

Вот взять, к примеру, казачество. Формировалось как сообщество вольных людей. Именно поэтому оно абсорбировало в свою среду самые пассионарные элементы русского народа, не желающие жить под гнётом крепостничества. Строилось оно на абсолютно коллективистских началах. Да иначе и быть не могло. Военная община людей, объединившихся добровольно, только так и может выжить. Что казачья на южных окраинах Руси, что французских пиратов где-нибудь на Тортуге в XVII веке. В то же время казачество изначально являлась демократически самоуправляющимся сообществом, как, впрочем, и все сословия царской России. Кстати, именно присущий казакам остаточный коллективизм и позволил им в начале 90-х затеять процесс возрождения, задохнувшийся, правда, к настоящему времени.

Разумеется, государство стремилось использовать и крестьянский, и казачий коллективизм в своих целях, потому ограничивало сословные вольности и тех, и других. Но данный процесс, в целом, не являлся результатом злого умысла деспотов. Он являлся исторически закономерным и предрешённым процессом. И подобное происходило не только в России. Поэтому нельзя говорить, что коллективистская форма бытия русских сословий была исключительно принудительной, из-под государевой палки. Это в корне неверно.

Даже организовав колхозы, большевики, хоть и действуя в рамках идеологии, опирались на исторический опыт, стремились затормозить процесс распада крестьянской общины, начавшийся со столыпинских реформ. И, кстати, эти реформы отнюдь не все крестьяне восприняли “на ура”, как по идее должно было быть, если принять на веру тезис об исключительно принудительной и шкуродёрской форме общины.

Почему я говорю об исторически пагубных последствиях распада советских трудовых коллективов на предприятиях? Потому что в условиях массовой урбанизации, исчезновения общины и, тем более, сословий, они являлись фактически единственной оставшейся и действенной формой русско-советского коллективизма. Это было последнее, что ещё удерживало массы русских от окончательной маргинализации.

Если Константин Крылов писал, что “взаимопомощь — явление вторичное, возникающее, когда коллектив (или нация) уже сорганизовались, уже объединились вокруг чего-то”, то мне приходится с сожалением констатировать, что этого ”вокруг чего-то” сейчас практически не просматривается. Разрушены социальные связи. Есть, правда, возникшее стихийно снизу независимое профсоюзное движение на различных предприятиях. Но оно подвергается жёсткому прессу работодателей, особенно если те – олигархи и владельцы крупных ресурсодобывающих компаний.

Но самое интересное в ”ответе обывателя” заключается в другом. Дмитрий Астахов, вроде бы критикуя коллективизм, присущий русским, в конце своей статьи также пишет о необходимости народной консолидации и объединения.

Правда оговаривается: ”пусть это что-то (то есть, то вокруг чего и ради чего следует объединяться – И.Б.) не будет глобальное и пафосное, пусть будет насквозь мещанское и шкурное”.

Ладно, пусть хоть так. От себя добавлю, что объединяться на индивидуалистических принципах невозможно. По крайней мере, в России. Объединения – это всегда коллектив. А коллектив вольно или невольно, но всё равно будет исповедовать коллективистские начала. Это необходимое условие его существования. Без коллективистского сознания членов не будет коллектива, а не будет коллектива – не будет и никакого объединения.

Дело остаётся “за малым“ – обрести ”что-то”, что позволить консолидироваться если не всему русскому народу, то хотя бы его самой активной и самоотверженной части. И чутьё мне подсказывает, что оно – это ”что-то” – насквозь “мещанским и шкурным” точно не будет. Мещанским и шкурным бывает только эгоизм.