Россия приступает к строительству национального государства

Тема развала СССР ушла в прошлое. Россия приступает к строительству национального государства. Получится ли?

Нынешний год пройдет под знаком годовщины — исполняется 20 лет с момента распада Советского Союза. Россия свой итог подвела уже в 2010-м. Психологически она рассталась с прошлым, с имперскими амбициями, хотя обвинять в них Москву будут долго.

«Война выиграна, не хочу никого обижать, но в основном за счет ресурсов человеческих и индустриальных ресурсов Российской Федерации. Это исторический факт, это все в документах есть». Высказывание Владимира Путина во время декабрьской «прямой линии» впоследствии смягчил министр иностранных дел Сергей Лавров, объяснивший, что премьера не так поняли: он не собирался умалять заслуги других республик. Но сказанное очень характерно.

Память о Великой Отечественной войне долго служила заменой идеологии, отсутствующей у современной России. Общая Победа во многом служила источником легитимности Москвы как постсоветского лидера. Неслучайно такой остроты достигали споры из-за трактовки событий Второй мировой. Идентичность в соседних странах (исключение составляет Белоруссия) строится либо вовсе без привычного мифа о войне, либо даже на противостоянии ему — борьба против нацизма замещается национально-освободительной идеей. В России же, напротив, военный дискурс был нацелен на восстановление общесоветского подхода.

Имперские и постимперские нации любят подчеркивать вклад других народов в войны, которые вела метрополия, это консолидирует и напоминает о величии. А упор на особую роль «ядра», которое обошлось бы и своими силами, — это другая психология, ближе к той, что культивируют остальные республики бывшего СССР.

Проявлением ментальной перемены стали и декабрьские события в Москве. После распада Союза российское государство вело три войны на Кавказе (две в Чечне, одну в Южной Осетии) для того, чтобы удержать его под своим контролем. А теперь выясняется, что немалая часть населения — и отнюдь не только агрессивные недоумки, которые сбегаются по зову «наших бьют», — не хочет видеть жителей Кавказа соотечественниками.

В 2010 году политику покинул Юрий Лужков, единственный из крупных деятелей федерального уровня, открыто декларировавший реваншистские устремления. Его уход символичен. Российское невмешательство в Киргизии в начале прошлого лета продемонстрировало, что у Москвы пропал вкус не только к имперским авантюрам, но и к проявлениям имперской ответственности, как это было в первой половине 1990-х. Трезвый анализ показал, что реальные возможности по урегулированию ситуации ограниченны, а риск велик. Случись подобное двумя годами раньше, Москва, вероятнее всего, не удержалась бы от интервенции.

Важные выборы у соседей — на Украине, в Белоруссии, Молдавии, Латвии — прошли с минимальным российским участием, и результат отражает внутреннюю логику. Она в основном выгодна России, но не является результатом ее стратегии.

Неслучайно как раз теперь наметился прогресс в развитии региональных организаций — Таможенного союза и ОДКБ. У российских интеграционных проектов впервые появились понятные задачи: экономические (расширение общего рынка) и в области безопасности (подготовка к «постамериканскому» Афганистану). Прежние неудачные попытки были мотивированы не конкретными целями и интересами, а абстрактным стремлением кого-нибудь вокруг себя объединить.

Российский имперский проект развивался на противостоянии экспансии Запада. И до недавнего времени основным содержанием внешней политики оставалось стремление доказать бывшим соперникам, что провал начала 1990-х — историческая случайность, а их победа — стечение обстоятельств. Иными словами, эта политика являлась западоцентричной, точкой отсчета служил распад СССР, а адресатами — США и Евросоюз.

Сейчас большая политика перемещается в Азию, где у России совсем другие возможности и ресурсы, кратно меньшие, чем в Европе. Это совсем новый вызов для России. Европейские державы быстро утрачивают свою мировую роль, а Америка — интерес к Европе. Смягчение противоречий России с НАТО и ЕС прямо пропорционально снижению их значимости. Ставки в европейской политике резко снизились. Так, два года назад казалось, что вопрос о пребывании Черноморского флота в Севастополе — чуть ли не casus belli. Весной флот договорились оставить на месте на много лет, и это не вызвало ни у кого интереса.

Из империи, которая пыталась пережить свою катастрофу, Россия становится просто очень большой страной с тяжелыми обременениями, очень трудным геополитическим положением и по-прежнему колоссальными возможностями, реализация которых не гарантирована.

Имперское сознание противоположно этническому национализму и ксенофобии. Оно по определению поликультурно и стремится вбирать в себя посторонние элементы. С 1990-х годов было модно рассуждать о том, что по-настоящему новая Россия появится тогда, когда из империи она начнет превращаться в «нормальное» национальное государство. Сейчас это становится реальностью. Вопрос только в том, насколько это государство окажется нормальным. И возможно ли оно в принципе, ведь моноэтнической и культурно однородной Россия не является и теперь.

Распад СССР больше не может служить точкой отсчета при формулировании перечня стратегических задач. Доказывать кому-то и самим себе, что неудачную для России концовку XX века можно «переиграть», бессмысленно. Потому что ответы на вызовы будущего не найти в прошлом, причем не только в советском, к чему, судя по недавнему заседанию Госсовета по национальному вопросу, склоняется Владимир Путин, но и в европейском опыте, о чем там же говорил Дмитрий Медведев. Важное обстоятельство: строить национальное государство Россия будет пытаться в условиях, когда глобализация бросает вызов самой идее нации — хоть этнической, хоть гражданской.