Протоиерей Александр Шаргунов: диавол – обезьяна Бога!

Два года назад «прогрессивная общественность» всего мiра широко отмечала 200-летие со дня рождения Чарльза Дарвина. Сейчас нет круглой даты, но публикация материалов, посвящённых знаменитому английскому естествоиспытателю, продолжается.

Самое любопытное, что у очень многих людей до сих пор сохраняются совершенно ложные представления о результатах его деятельности. Поэтому возникает необходимость рассмотреть их прежде всего с духовной точки зрения.

В очень характерном письме к своему другу Хаксли, после того, как у того умерла дочь, Дарвин писал: «Я не отрицаю и не утверждаю безсмертие человека. Я не вижу никаких причин верить в него, но у меня нет никаких способов его опровергнуть». Жизнь и труды Дарвина — яркая иллюстрация того, как может раскрыться публично декларируемое даже не отрицание веры, а сомнение. Апостол говорит: «Не давайте места диаволу» (Еф. 4, 27). Диаволу надо хоть за что-нибудь зацепиться, а там он покажет, на что он способен. На примере двух лауреатов Нобелевской премии мы покажем, к каким воистину диавольским последствиям может привести самое выдающееся научное знание, когда оно отвергает благодатное знание веры. Во что может превратиться научная гипотеза, подхваченная идеологическими фантазиями. И как идеологические фантазии, в свою очередь, превращают научную гипотезу в «объективный факт, доказанный наукой».

24 ноября 1859 года в Англии была опубликована книга Ч.Дарвина «Происхождение видов». Успех её был поразительным. Первый тираж, более тысячи экземпляров, разошёлся за один день, что было невероятным для того времени. Что же на самом деле писал Дарвин? Что человек происходит от обезьяны? Ничего подобного. Его первый труд был посвящён только животным. Что касается человеческих существ, только во второй своей книге «Происхождение человека» (1871) Дарвин высказывает предположение, что разнообразие видов имеет происхождение не просто в воле Божией, а в механизме отбора тех, кто наиболее приспособлен к выживанию.

Эта гипотеза была нова, но в каком-то смысле не слишком экстравагантна. За пятьдесят лет до Дарвина Ламарк в своей «Зоологической философии» писал об эволюции простых живых существ под влиянием окружающей среды. В качестве примера он приводил жирафа, длинная шея которого, по его мнению, соответствовала необходимости дотягиваться до самых высоких ветвей. Но подобно Ламарку, Дарвин никогда не утверждал, что факт эволюции означает, что Бога нет. Как и тот, он не исключал, что принцип эволюции был вложен в творение Богом.

Однако мы знаем, как воинствующий атеизм исказил мысль Дарвина. Вся взрывная сила сочинений Дарвина была заключена в немногих словах: «выживание наиболее приспособленных видов в данной среде». Исходя из этих слов будет развиваться политическая версия социального дарвинизма. Эта версия представляет теорию эволюции как безпощадную борьбу за выживание, которая — на законных основаниях! — позволяет наиболее сильным господствовать над слабыми. Как в животном мiре, так и в обществе.

Разумеется, идея эволюции логически предполагает «улучшение». Интересно, что формулу «выживание наиболее приспособленных» Дарвин позаимствовал у философа и социолога Герберта Спенсера. А двоюродный брат Дарвина Френсис Гальтон, опираясь на труды своего знаменитого родственника, стал развивать теорию так называемой евгеники, сконструировав этот термин из греческого «ευ» (добрый, хороший) и «γενος» (рождение). Чтобы улучшить человечество, надо поощрять «хорошие» рождения и препятствовать «плохим». Таким образом может быть искусственно выведена особая раса людей, особо одарённых и в умственном, и физическом плане.

Одержимость подобными идеями заполняет Европу середины XIX века. В это время торговая буржуазия, народившаяся из промышленной революции, вытесняет дворянское сословие и ищет нравственного оправдания своих безжалостных методов. Естественно, она обращается в первую очередь к науке, которая могла бы «объективно» утвердить их законность. Научное знание должно быть положено в основание всего. Кроме того, господствующий класс охвачен страхом перед нашествием оторванной от своих деревенских корней бедноты, которая подозревается в распространении пьянства и преступности. Их способность занимать города («они размножаются, как кролики») становится просто угрожающей. Этим демографическим страхом, очевидно, объясняется появление теории английского священника и экономиста Мальтуса, согласно которой неконтролируемый рост народонаселения должен привести к голоду на Земле.

«Человек, родившийся в мiре, который уже занят, — пишет он, — не имеет никакого права требовать для себя самой малой пищи, если он не может получить от своих родителей средств для пропитания, а общество не нуждается в его работе». Следует также напомнить, что XIX век был веком колониальных завоеваний. Это питало дух времени, укрепляя спокойный расизм, уверенность, что не все люди заслуживают одинакового положения.

Справедливости ради следует заметить, что и сам Дарвин не избежал его, написав, что «предпочел бы произойти от тихой обезьяны», нежели от ужасных дикарей, которых он видел во время путешествия в Южную Америку. Наконец, торжество теории Дарвина обнаружилось не только в небывалой тревоге по поводу быстрого роста населения, но и в убеждении, пропагандируемом криминалистом Ломброзо, что «убийцы рождаются, чтобы убивать». Речь уже шла о страхе по поводу вырождения человеческого рода.

XIX век уготовляет XX-й и XXI-й. В теории эволюции социальные дарвинисты видели научное подтверждение своего видения мiра. Она дала им возможность оправдать жестокость и эгоизм торжествующего капитализма. Вслед за Спенсером в социальном дарвинизме будет найден аргумент в пользу накопления богатств и отрицания общественной помощи для не имеющих наследства. Самое главное — «естественный отбор» должен означать послушание биологической или космической природе, и ему небезопасно противиться. Только благодаря разумному природному отбору «наиболее приспособленных» животные, как и человеческий род, оказываются механически защищёнными от вырождения.

И если это так, следует признать, что христианство (и даже гуманизм) — опасные заблуждения. Защищать слабых, помогать неимущим, заботиться о больных, питать голодных — значит выступать против «естественного отбора». Церкви объявляется война, и Ницше приглашается в качестве подкрепления.

На самом деле вопрос должен стоять иначе: должны ли мы, люди, согласиться с этой якобы неизбежной жестокостью или изо всех сил противостоять ей? Если апологеты социального дарвинизма и евгеники проявляют, как правило, глубокую ненависть к христианству, то это происходит, прежде всего, по этой причине. Христиане обнаруживают одну — с точки зрения социальных дарвинистов — безответственную волю. Ибо защищать слабых значит подвергать угрозе гибели весь человеческий род. Опасность христианства, утверждают эти «защитники человека» со стороны диавола, не столько в его догматах, сколько в морали этой религии, естественно низводящей народы на самый низший уровень. Человеческому роду следует подражать природе, необходимо совершить исход из эпохи христианства в эпоху постдарвинизма, «управляемого улучшения». Самое поразительное, что этот бездушный социальный дарвинизм абсолютно не соответствует взглядам Дарвина, который в противостоянии естественному отбору, в развитии нравственных качеств видел «наиболее возвышенную часть человеческого естества». Дарвинизм буквально взорвал человечество, но этот успех не соответствовал его научной ценности. Она скоро будет упразднена, благодаря трудам Грегора Менделя, о чём мы скажем подробнее ниже.

Самые неистовые вульгаризаторы Дарвина делали вывод о иерархичности человеческих рас. Неравенство между расами наследственно, и потому совершенно абсурдны все социальные и образовательные меры с целью его устранения. А поскольку политический и социальный путь для улучшения человеческого рода неэффективен, остаётся биологический, евгеника. Задолго до нацистов появляется интерпретация истории, основанная на борьбе рас. XX век наглядно показал, к чему могут приводить якобы объективные выводы науки. Лауреат Нобелевской премии (за 1912 год) А.Каррель в своей книге «Человек — это неизвестное» писал, что жизнь требует многих человеческих жертв. Эта потребность является очевидным законом природы. Каждое мгновение множество живых существ приносится в жертву природой ради других живых существ. На этом основании Каррель делает вывод, что концепция жертвы, её абсолютной социальной необходимости должна быть введена в сознание современного человека.

Поистине, диавол — обезьяна Бога! Вместо жертвенной отдачи себя другим предлагается пожирание других. Выдающийся учёный рекомендует использовать газ, чтобы избавиться от сумасшедших и преступников. Он открыто одобрит меры по эвтаназии, предпринятые нацистским режимом. «Идеальным решением, — пишет он, — было бы истребление каждого из них (дефективных и умственно больных), как только они становятся опасными». Другой лауреат Нобелевской премии (за 1913 год) Шарль Рише в своей книге «Человеческий отбор» решительно настаивает на истреблении ненормальных. «Пусть меня считают монстром, — с вызовом замечает он, — но я предпочитаю здоровых детей детям с изъяном, и я не вижу никакой социальной необходимости сохранять этих детей с изъяном».

Само собой разумеется, мы говорим о подобных проявлениях социального дарвинизма не потому, что они имеют только исторический интерес. Новые попытки «генетического улучшения человечества» вполне можно сравнить с исследованиями прежней евгеники. Современные учёные более осторожны в формулировках, их язык более строг, менее наивен, но их выводы строятся на тех же основаниях. У них те же миражи: стремление использовать науку, чтобы решить, наконец, по существу все политические и социальные проблемы. Презрение ко всякому другому решению, прежде всего религиозному и нравственному, — характеризует их. Вчера это был научный коммунизм, сегодня глобализм. Почти все они апеллируют к Дарвину.

Однако дарвинизм в строгом смысле этого слова давно умер. С научной точки зрения он был поставлен на место в конце XIX века лучшим знанием механизмов наследственности, о которых Чарльз Дарвин не имел ни малейшего представления, развивая свою теорию эволюции. Моравский монах Грегор Мендель с очевидностью доказал то, что сегодня должен знать каждый школьник: наследственные признаки не передаются механически. Переданные потомкам, они могут быть доминантными или рецессивными (подавляемыми), то есть перескакивать через одно или два поколения. Мендель был первым, кто увидел передачу их независимо от скрещивания пород или от окружающей среды.

Таким образом, гипотеза Дарвина не имеет никакого смысла. В свете новых определений в генетике некоторые говорят сегодня о неодарвинизме — этой «синтетической теории эволюции», связанной с биологией и палеонтологией. На этом новом уровне теория эволюции была признана даже Ватиканом в 1950 году энцикликой «Humani Generis». Что касается чисто научных споров, речь идет о таких технических пунктах, о которых широкая публика не имеет представления. Так, например, пытаются решить проблему роли случая, совершенно неизвестную Дарвину.

В целом же спор вокруг Дарвина имеет теперь только идеологический или политический характер. Как ни парадоксально, вся доктрина дарвинистов о борьбе за выживание главным образом есть перевод социальной области в область живой природы. Влияние Гоббса с его «Bellum omnium contra omnes» («война всех против всех») и тезиса о конкуренции, столь дорогого сердцу современных экономистов и связанного с мальтузианской теорией о перенаселении. Маркс и Ницше, каждый по-своему, испытали влияние этой интерпретации дарвинизма, а затем сделали всё для распространения псевдонаучной гипотезы. В конечном счёте, социальный дарвинизм, евгеника и неодарвинизм — навязывание человечеству чисто биологического источника морали, попытка примирения «закона джунглей» с «добрым рабством». Утверждение греха как нормы и человеконенавистничества, вдохновляемого «человекоубийцей от начала».