Максим Кононенко: великая Албания

Литературный критик Константин Мильчин спросил меня, читал ли я последнюю книгу Олега Кашина. «Читал,— говорю,— но не до конца». И вдруг понимаю, что я уже больше года ни одну книгу не могу дочитать до конца.

Может быть, конечно, у меня какое-нибудь расстройство мыслительного аппарата случилось. Или, например, дислексия. Но ведь тогда я бы не мог читать новости! А новости я читаю целыми лентами, с девяти до девяти каждый день. То есть, это не дислексия. И не расстройство.

Но книги-то я не дочитываю! Ну ладно там Кашина или, скажем, Колядину — но ведь я даже Сорокина последнего не дочитал! Пелевина— тоже не дочитал!

И я, знаете ли, по этому поводу переживаю.

Литературный критик Константин Мильчин сказал мне, что не я один по этому поводу переживаю. Ну то есть не по тому поводу, что я перестал книги до конца дочитывать, а по тому поводу, что их все перестали дочитывать до конца. А тут уже одно из двух- или что-то случилось со всеми читателями, или же что-то случилось со всеми писателями.

Или с ними со всеми одновременно случилось. Я вот как раз думаю, именно что со всеми.

Что такое последняя книга Пелевина, например? Это компиляция тех или иных историй из блогов. Переосмысленных, рассказанных в других лицах, навеявших самостоятельные сюжеты, собранных в книгу. Но все равно, каждый активный житель русской блогосферы все эти истории знает. И читать Пелевина ему не интересно— он это всё уже знает.

На первый взгляд, это такая цеховая совершенно история. Ну как, например, сотрудникам редакции газеты «Гудок» наверняка было не очень интересно читать написанные их коллегами «Двенадцать стульев»— просто потому, что все те фельетоны, из которых этот роман собран, они уже и так знали. Теперь же редакция газеты «Гудок» стала больше— мы все, в сущности, работаем в одной на всю страну газете «Гудок». И поэтому нам неинтересно в сотый раз перечитывать пересказы наших внутренних историй.

Редакция газеты "Станок" из "Двенадцати стульев" могла показаться редакции газеты "Гудок" слишком знакомой - и потому не слишком интересной.

Но ведь широкие читательские массы— они не такие! Они в нашем «Гудке» не работают и всех этих историй не знают. Зайдите в любой книжный магазин— это же страшно представить, сколько там книг! И все эти книги должен кто-то читать, иначе бы их не издавали.

То есть, зря Мильчин у меня спрашивал. И у себя, кстати, тоже зря спрашивал. Не для нас с ним новая книга Кашина. И не для тех, кто с Кашиным в Твиттере целыми днями дерьмом друг в друга бросаются. Она для тех, для кого все вот это вот в книжных магазинах стоит. И Пелевин теперь для них же. И даже, вы не поверите, Владимир Сорокин.

И им теперь придется меняться. Чтобы соответствовать, так сказать, аудитории.

А аудитория эта очень простая. Вы в новогоднюю ночь телевизор смотрели? Там выступал самый популярный в стране певец Стас Михайлов. Такой брутальный мужчина в расстегнутой на волосатой груди белоснежной рубахе, атласном пиджаке и с огромной пряжкой на ремне (удивительно еще, что у него был ремень, а не кушак). Этот парень два раза в год Кремлевский дворец собирает— а это, на минуточку, шесть тысяч человек. А поет он такую совершенно балканскую музыку. Цыганско-румынскую. Местечковую и провинциальную. И это всё показывает федеральный телеканал.

Понимаете?

Россия превратилась в Албанию.

Еще несколько лет назад мы смеялись над фильмами Кустурицы— там такие смешные цыганские бароны ездили в ворованных лимузинах с девками и нюхали разбодяженный кокаин. Это казалось нам дикой экзотикой. А теперь у нас с вами все это здесь. Вот прямо по телевизору. И не в виде кино, а в виде суровой, объективной реальности.

А что там в глубине этой самой загадочной души нашего с вами народа ЕЩЕ кроется— лучше даже не знать. Лучше даже не догадываться об этом. Как еще несколько лет назад мы не догадывались о том, что там может скрываться музыка Стаса Михайлова.

Я знаю, вы наверняка скажете мне про «шансон» (что, кстати, за дурацкий термин для обозначения блатной песни?), про «Ласковый май» одновременно с «Кино», про русские сериалы, превзошедшие по бессмысленности и беспощадности даже сериалы бразильские.

Я всё это знаю. Но все-таки это была низовая культура. Она была массовой— но она не презентовалась в официальном прайм-тайме. И человек, который смотрел телевизор после работы и в новогоднюю ночь вряд ли мог натолкнуться там на албанские песни. То, на что он там натыкался, тоже не было классическим балетом по произведениям Пушкина, однако албанских песен там не было. А теперь они есть.

И скоро они, поверьте, будут в Большом театре и на Мавзолее.

Не знаю как вас— а лично меня это не очень пугает. Ну Албания и Албания— что с того? Живут же люди в Албании. У них там, кстати, красиво. Море, скалы и красные черепичные крыши.

В Албании хорошо. Море, скалы, красные черепичные крыши...

Просто надо перестать обманывать себя насчет великой русской культуры.

Ее больше нет.

Она умерла.

И убил ее никто иной, как сам великий русский народ. Всеми этими своими Стасами Михайловыми или Еленами Ваенгами.

Зато у нас с вами теперь есть великая албанская культура. Попробуйте сказать какому-нибудь албанцу, что культура его страны не великая— мало наверняка не покажется. Так что одной великой культурой меньше, одной великой культурой больше— кажется, ничего и не изменилось.

Так что, дорогой Мильчин, ничего удивительного в том, что я перестал дочитывать русские книги, и нет.