Люся Гурченко пела для фашистов за суп

«На веку, как на долгом волоку» – говорит русская народная мудрость. Чего только не пережила на своём веку знаменитая Людмила Марковна Гурченко. На днях она отметила свой 75-летний юбилей. Президент России Дмитрий Медведев наградил её орденом «За заслуги перед отечеством» II степени. Поздравление актрисе также направил и премьер-министр Владимир Путин. «День рождения – прекрасный повод еще раз выразить восхищение Вашим ярким, искрометным, многогранным талантом и безупречным чувством стиля», – говорится в послании главы правительства.

Между тем, в жизни ослепительной Людмилы Марковны есть вещи, которые она бы не хотела вспоминать. Тем не менее, иногда вспоминает. Вот выдержка из одного телеинтервью, где Гурченко вспоминает свою несладкую жизнь маленькой еврейской девочки в фашистской оккупации в Харькове:

– Вам приходилось перед немцами петь?

– Конечно. На разогрев я выдавала им наши песни из фильмов. Сначала голосом Утёсова (поёт): «Что-то я тебя, корова, толком не пойму...», и тут же голосом Эдит, его дочери: «День, в полях другие цветы...». Раздавались нестройные аплодисменты, и мне этого было достаточно. Ах, так? Нате вам! Я же видела, как они на губной гармошке играли, как, обнявшись и раскачиваясь из стороны в сторону, пели:

Фор дер казерне

Фор дем гросен тор

Штанд айне лантерне

Унд штейт зи нох дафор.

Ви айнст Лили Марлен,

Ви айнст Лили Марлен...

Как вжарю им по-немецки – я же быстро все схватываю, – ну, а потом «Катюшу» – с чечёточкой, как папа учил. Все, они умирали от смеха... За это суп недоеденный сливали в мой котелок, и я гордо несла его домой, а все дети смотрели завистливо. А что – работайте тоже!

Мама относилась ко мне довольно критично: «Ну, что Люся? Девочка не очень красивая – лоб большой, уши торчат...». 1943 год.

– Вы помните ощущение голода?

– Если бы не это, кто бы в немецкой части вообще ошивался?»

Короче говоря, как любезно сообщила Людмила Марковна «Еврейскому интернет-клубу» (проект Российского еврейского конгресса), напрасно «люди думают, что жизнь артистки – сплошь «карнавальная ночь».

У Чехова Аркадина говорит: как меня встречали в Харькове!.. Заречная, правда, говорит другое: завтра ехать в Елец, с купцами, в третьем классе... Я знаю все, что они говорят. Людям кажется: я сыграла в этом фильме оптимизм, радость, улыбку без сомненья, понимаете, никаких сомнений! – значит, и для меня все сложилось так же. Жаловаться мне на свою судьбу – грех. Ну а то, что жизнь – терпение, ожидание, борьба с депрессией, постоянной или периодической, глубокой... У меня, знаете, как будто пуля внутри застряла, рана зажила, я забыла о ней, все чудесно, а она сидит, и ее оттуда не вынуть. Если пришел успех за пять минут, а до этого ты был никто, девочка из Харькова, с харьковским акцентом, со всеми штучками... Умные люди понимали, что за этим шторка, открывали ее и видели человека. Но только очень умные и тонкие. Поэтому меня мало кто знает.

– Вся жизнь его прошла в бореньях с самим собой, самим собой... «Двадцать дней без войны» – перерыв. Война только с собой?

– Может быть, не война, а борьба. Борьба за то, чтобы поняли и приняли, отбросив ту шторку. Не могло ведь пройти бесследно – столько лет слышать вопрос: а где вы снимаетесь? А я нигде. И даже перспективы никакой. А сил полно. Я родилась в такой семье, где не слышали ни о 37-м годе, ни о чем таком. Мое окружение, домашнее, соседское, – простые люди. Где-то далеко враги народа. В 10-м классе дело врачей, евреев. Почему евреи? Моя подружка Любочка Рабинович – до сих пор ближе нет. И больше ведь никого, кто знает: Люся Гурченко, Марк Гаврилович, Елена Александровна, Клочковская, 38... Был первый Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Мне сказали: стучать на своих. Будете заниматься языком, у вас будет квартира. Я не поняла. Я отказалась. Я была абсолютно советская, любила родину, но о таком не слышала. Какая-то интуиция... и то, что Машин отец, Боря, – сын репрессированного писателя Бориса Пильняка, а мать сидела в тюрьме. Ей нельзя было говорить слово «быстрее», потому что там они носили камни, и им говорили: «быстрее-быстрее». Берия вызволил, большой поклонник великой актрисы Наты Вачнадзе, ее сестры. И когда в Грузии к ней подошли с этим же - она сказала: вон! Ее оставили в покое. А про мои левые концерты понаписали такое! В «Комсомольской правде». И когда безумная любовь, а потом - вон она какая, купается в деньгах! В общем, я съела все, что можно. Куда я поехала спасаться? К советским людям. В шахты, в тюрьмы...»

Софья Найман, по материалам прессы