Чилийское чудо и русская гордость

Как спасали 33 шахтеров в Сан-Хосе и почему невозможно даже представить себе такую историю в России

Когда в августе 2000 года во время прямого включения с борта крейсера «Петр Великий» спецкор телеканала «Россия» Аркадий Мамонтов оговорился, сказав, что корабль находится сейчас около места гибели подлодки «Курск» — не исчезновения, не крушения, а именно гибели, хотя официально к тому моменту гибель «Курска» еще не была подтверждена, шла спасательная операция, — все почему-то сразу поняли, что это не просто оговорка. Таких оговорок просто так не бывает, и наверняка Мамонтов что-то уже знал, просто не имел права говорить об этом вслух, и, как будто случайно перепутав исчезновение и гибель, он то ли единственным доступным ему способом дал понять, что происходит на самом деле, то ли просто проболтался. О том, что лодка погибла и что живых на борту уже не осталось, официально объявили через три, что ли, дня. Почему оговорился Мамонтов, мы, наверное, уже никогда не узнаем — если спрашивать, то только его самого, а в его жизни за эти десять лет было столько «шпионских камней» и прочего, что, скорее всего, уже и сам Мамонтов не вспомнит точно, когда он нарочно врал, а когда ошибался.

2000 год, безусловно, был для России, только что закончившей жить в девяностых, стилеобразующим, и дело совсем не только в начинавшем тогда президентствовать Владимире Путине. Девяностые для страны были годами тотального одиночества, никто — ни бандиты, ни челноки, ни бюджетники, ни пенсионеры — не чувствовал себя тогда частью хоть какой-то человеческой общности, даже семьи. Потребность в самоидентификации, в принадлежности к стране, к нации — это была главная потребность того времени. Отсюда и Путин, отсюда и ошеломительный внекинематографический эффект «Брата-2», вышедшего в том же 2000 году, отсюда и такая реакция на «Курск». Чтобы было понятнее — ну вот 11 годами раньше, в перестроечном 1989 году, буквально такая же трагедия случилась с лодкой «Комсомолец» — но кто-нибудь вспомнит, как реагировало общество на гибель «Комсомольца»? Да никак не реагировало, людей 1989 года интересовали совсем другие вещи, и нашим советским «Титаником» «Комсомолец» не стал. «Курск» — стал, и поведи себя власть в том августе хотя бы чуть-чуть иначе, десятилетие нулевых было бы совсем другим — по крайней мере без той чудовищной трещины между «нами» и «ими», какая существует теперь. Но кто-то чего-то не учел, и символами того августа стали капитан первого ранга Дыгало со скошенным от постоянного вранья взглядом, президент Путин в затянувшемся сочинском отпуске и та самая оговорка телерепортера Мамонтова, которую, очевидно, никто и никогда не разгадает.

В том августе матрица сформировалась, может быть, навсегда. Когда прошлым летом взорвалась Саяно-Шушенская ГЭС, в бродившем по блогам и прессе слухе о барабанящих по затопленному бетону погребенных заживо энергетиках легко прочитывалась интонация, с какой в 2000-м говорили о стучащих по обшивке подводниках «Курска».

Этой весной, когда на шахте «Распадская» в Кузбассе взорвался метан, многие тоже были уверены, что в затапливаемой шахте остались живые люди и что, может быть, стоит еще немного продлить спасательную операцию. О двух главных терактах десятилетия — «Норд-Осте» и Беслане — до сих пор спорят, нельзя ли было властям вести себя так, чтобы погибших заложников было не так шокирующе много: спорят о газе, пущенном в ДК на Дубровке, спорят о танке, стрелявшем по бесланской школе.

Пять лет назад, когда близ берегов Камчатки затонул спускаемый аппарат «Приз» с десятком моряков на борту — такой «Курск» в миниатюре, я ехал на Камчатку, втайне предполагая застать официальное подтверждение гибели моряков и общекамчатский траур. Но вопреки своим привычкам российские власти вдруг согласились принять помощь британских спасателей, которые подняли аппарат со дна и доставили моряков целыми и невредимыми на берег. Чудо? Чудо. Камчатка плакала от счастья, суеверные жены моряков сжигали написанные мужьями предсмертные записки, министр обороны Иванов в местном доме офицеров устроил прием в честь англичан, и это можно было бы считать хеппи-эндом, если бы кому-то не показалось, что великую Россию оскорбляет зависимость от посторонних спасателей, поэтому серьезные усилия были приложены к тому, чтобы доказать: мы и без англичан сами справились бы, и вообще непонятно, зачем они на нашу Камчатку приехали. Среди спасенных моряков нашли одного, которому когда-то отрезали почку и который поэтому не имел права погружаться на «Призе»; ему грозил суд, и, вероятно, чтобы его избежать, этот моряк вместе с военными прокурорами дал несколько пресс-конференций на тему того, что воздуха, воды и еды экипажу хватило бы еще надолго, и моряки (писавшие, напомню, предсмертные записки) могли и хотели дождаться российских спасателей с Северного флота. Та история могла стать историей о чуде, а стала историей о вранье: матрицу «Курска» не удается сломать, даже если удается спасти потенциальных покойников.

Постсоветская Россия (наверное, по причине перекормленности Гондурасом в советские годы) традиционно не очень интересуется международными новостями, и вряд ли можно сказать, что наша страна вместе со всем миром, затаив дыхание, следила за спасением 33 чилийских горняков, два месяца просидевших замурованными в шахте Сан-Хосе. Но если постараться вообразить, что было бы, если бы этот сюжет оказался перенесен на нашу территорию, на нашу почву, не хватит никакой фантазии. Разве что в блогах писали бы, что из-под земли раздаются приглушенные стуки, а власти что-то скрывают. К таким вещам Россия привыкла, к чудесам — нет. Может быть, как раз поэтому чудеса у нас и не случаются?