Внешние политики Москвы

В прошлом месяце министр обороны Роберт Гейтс (Robert Gates) назвал российскую внешнюю политику по иранскому вопросу «шизофренической». Я с этим не согласен: в данном случае мы имеем дело, скорее, не со случаем шизофрении, а с последствиями того, что у России не одна внешняя политика, а несколько.

Хотя мы и считаем нынешнее российское правительство в большей степени автократическим, чем демократическим, при выработке политического курса оно продолжает вести себя как плюралистическая структура. При старой царистской системе, император, будучи полновластным самодержцем, зачастую разрывался между несколькими политическими линиями, поддерживавшимися разными центрами власти. Американский дипломат Юджин Скайлер (Eugene Schuyler), работавший в России в девятнадцатом веке, писал:

«Каждый министр независим и отвечает только перед императором, поэтому… никакая единая политика невозможна. Совет министр обсуждает не столько вопросы политики, сколько частные вопросы, для решения которых необходимы совместные действия двух или трех министров. . . В итоге меры, вводимые в действие, могут противоречить идеям и стремлениям министерства иностранных дел».

В современной российской системе официально за все отвечает президент, находящийся на вершине властной пирамиды. Однако фактически он зачастую не диктует свою «самодержавную волю» посредством бюрократического аппарата, а примиряет и уравновешивает интересы различных групп. С 2008 года ситуацию дополнительно осложнило возникновение двух равных центров власти – вокруг президента Дмитрия Медведева и вокруг премьер-министра Владимира Путина. При этом, как отмечают в своей статье Димитрий Саймс (Dimitri Simes) и Пол Сондерс (Paul Saunders), Путин и Медведев «регулярно размывают [конституционные] границы; Медведев вызывает на ковер министров, подчиняющихся Путину, чтобы публично дать им указания по экономическим вопросам, в то время как Путин нередко играет заметную роль в вопросах безопасности и внешней политики».

Аналитик Кирилл Рогов, комментируя в «Новой газете» текущую ситуацию в Росси, писал: «Я вовсе не хочу сказать, что правительства у нас практически нет. Я хочу сказать совсем наоборот: у нас этих правительств как минимум три»— причем каждое из них группируется вокруг отдельного клана и опирается на свои властные институты. А в центре этой системы Путин (вместе с Медведевым) пытается найти отвечающий нуждам разных блоков и развеивающий их опасения политический курс, чтобы избежать деструктивного соперничества, разрушающего государственную структуру.

Если говорить о политике в отношении Ирана, то здесь в игре принимает участие ряд различных движущих сил. Модернизаторы, считающие, что, чтобы развивать свою экономику и свое общество, Россия нуждается в активной поддержке (и инвестициях) со стороны Запада, подталкивают Кремль пойти навстречу тревоге США по поводу Ирана. Ради «модернизационного альянса» (особенно, в сфере высоких технологий) с Соединенными Штатами, они стараются поддержать начатую Обамой политику «перезагрузки». В итоге, администрация Обамы представила на рассмотрение Конгресса соглашение о ядерном сотрудничестве с Россией, а Кремль поддержал в ООН ужесточение санкций против Ирана и не стал оказывать дипломатическую поддержку иранской инициативе Турции и Бразилии. На мой взгляд, это нельзя считать случайным совпадением. Более того, российские компании с серьезными интересами в Соединенных Штатах—такие, как «ЛУКОЙЛ»—начинают сворачивать операции в Иране, чтобы не подпасть под дополнительные санкции, введенные против Ирана Конгрессом США.

Однако, хотя перспектива более тесного сотрудничества с Соединенными Штатами заставляет Москву сближать позиции с Америкой, между Тегераном и Москвой существует давняя традиция коммерческих отношений, жизненно важных для целого ряда секторов российской экономики и обеспечивающих заказы российским компаниям, особенно из оборонного сектора. Министр энергетики Сергей Шматко недавно подписал с иранскими коллегами «дорожную карту» по «долгосрочному сотрудничеству в области нефти, газа и нефтехимии», которая позволит двум странам укрепить партнерство в сферах «транспортировки, обмена и сбыта природного газа, а также продажи нефтяных и нефтехимических продуктов». В том числе речь идет о строительстве в Иране завода по сжижению газа и о возможном создании совместного российско-иранского банка, чтобы финансировать эти проекты. Более того, договоренность о поставке в Иран зенитно-ракетных комплексов С-300, похоже, была не полностью отменена, а только заморожена.

Андраник Мигранян пишет, что для того, чтобы все заинтересованные в отношениях с Ираном стороны смирились с серьезным сдвигом российской политики в отношении Ирана в сторону позиции США, «Соединенные Штаты должны предложить нечто, способное перевесить все нынешние преимущества российско-иранских отношений». Это также означает, что Россия должна быть способна составить полный список этих преимуществ и навязать решение всем заинтересованным сторонам. Однако так как всего Вашингтон предложить не может, а те фракции в Кремле, которые выступают за сохранение связей между Россией и Ираном, не могут быть вытеснены из процесса принятия решений, подход России к иранской проблематике останется, по выражению журналиста Владимира Радюхина, «зигзагообразным».

Это не шизофрения – напротив, компромисс. Россия признает санкции ООН в отношении структур, поддерживающих Иран, и мирится с ограничениями, которые они накладывают на ее взаимодействие с Ираном, в том числе с запретом военно-технологического сотрудничества, но не признает дополнительные санкции, введенные США в одностороннем порядке, что позволяет ей продолжать сотрудничать с исламской республикой в области энергетики. На прошлой неделе Шматко специально подчеркнул: «Повестка дня нашего взаимодействия в нефтегазовой сфере ничем не ограничена. Развитие нашего сотрудничества не противоречит санкциям Совета безопасности ООН и правилам международного права». Модернизаторы дарят Обаме дипломатическую победу, позволяя ему продемонстрировать, что перезагрузка принесла свои плоды, а государственнические круги, предпочитающие синицу иранских контрактов в руках, гипотетическому журавлю будущих американских инвестиций в небе, частично сохраняют возможность по-прежнему вести дела с Тегераном.

Подобный «сбалансированный подход» (как его называет Россия) может (и будет) сохраняться до тех пор, пока не произойдет что-либо из нижеследующего: либо Иран не откажется от сделок с Россией из-за сделанных Кремлем шагов навстречу Соединенным Штатам, либо Конгресс США не блокирует усилия Обамы по сближению с Россией, либо же, наконец, Иран не пересечет ядерный порог. В последнем случае России придется однозначно выбирать, за примирение она, или за конфронтацию.

Именно поэтому исход сентябрьских переговоров, возобновляющих диалог между Ираном и «Группой 5+1» так важен для Москвы. Если их итогом станет договоренность по обмену топливом для тегеранского исследовательского реактора, которая положит начало долгосрочному продуктивному дипломатическому процессу, тогда компромисс, достигнутый кремлевскими фракциями, сохранится и в будущем.