Китайский синдром

Владимир Путин повторил политический алгоритм Дэн Сяопина

Из очередного лозунга модернизация имеет шанс превратиться в стратегический курс развития только при соблюдении ряда условий. Самым главным из них является качество самой власти.

Модернизация была провозглашена новым курсом национально-государственного строительства прежде всего потому, что предыдущие стратегии преобразований, которые предлагала власть за последнюю четверть века, так и не принесли ожидаемых результатов. Да и выбор ограничивался лишь известными мировому опыту рецептами — сама власть не отваживалась на историческую инициативу. Внутренняя стабилизация, достигнутая в первое десятилетие нового века, добавила ей уверенности. Постепенно пришло понимание бесперспективности буквального воплощения иностранных схем. Особенно эти настроения усилились после того, как на Востоке, в первую очередь в Китае, который никогда всерьез не воспринимался в качестве достойного объекта для подражания, появился свой собственный положительный опыт.

Деградация как форма национального бытия

Являясь идеологически нейтральным понятием, модернизация подразумевает широкий арсенал методов и средств и вместе с тем не отвергает вполне обо снованное желание следовать передовым образцам. Реформы Петра, проводившиеся под прогрессивным влиянием Западной Европы, а через два столетия и социалистическая революция, вдохновленная идеями марксизма, вывели Россию в число ведущих мировых держав и именно в этом качестве вписали себя в историю. Но негативный осадок даже от таких в целом успешных преобразований остался. Рывки, совершенные ценой огромных усилий, не поставили страну на рельсы устойчивого развития. По прошествии времени модернизационный цикл сменялся утратой большинства достижений, выяснялось, что принесенные жертвы были напрасными и лишь провоцировали очередную волну потерь как неизбежную плату за желание вырваться вперед. Почему модернизация в России становилась обратимой вопреки, казалось бы, естественным законам природы, а деградация превращается в основную форму национального бытия, в которой подъемы и взлеты словно только для того и предназначены, чтобы продлить падение?

Только первая волна модернизации в Западной Европе была естественно-историческим процессом, все последующие былицеленаправленным приближением к уже существующему мировому уровню и поэтому не могли не быть мобилизационными. Мировой опыт позволяет выделить некоторые закономерности: во-первых, все успешные модернизации проходили при жизни одного поколения и, во-вторых, всегда совершались авторитарными политическими режимами. Мобилизация осуществлялась в разных формах, но ее характерной чертой была центральная роль государства, которое брало на себя инициативу и ответственность за направление и ход преобразований. А начало модернизации всегда было связано с яркими политическими лидерами, увлекавшими народ идеей превращения страны в ведущую мировую державу. Их уход почти всегда означал возникновение трудностей, а чаще — угасание модернизаторского импульса. Проблема преемственности власти в России, возникшая после 1917 года, так и не получила удовлетворительного разрешения. Несмотря на то что в результате революции политическая система изменилась радикальным образом, основные черты передачи власти остались без изменений. Новый лидер приходил, как правило, только на смену ушедшему из жизни, на протяжении всего срока правления на него замыкались все важнейшие государственные решения, а сам он оставался практически бесконтрольным. Главная черта наследственной передачи власти — пожизненность — сохранилась, а вместе с ней были созданы предпосылки для восстановления неэффективной системы принятия государственных решений и контроля за их исполнением. Однако это произошло не сразу. На протяжении длительного времени динамизм государственной политики обеспечивала революционная теория, консолидировавшая и мобилизовывавшая население на достижение высоких социально-экономических целей. По мере их достижения теория устаревала, а ее влияние ослабевало, что создавало благоприятные условия для замещения динамичного партийно-государственного аппарата бюрократической системой, главной задачей которой было поддержание общественно-политической стабильности, а наиболее простым способом — сдерживание инициативы и инноваций. Не менее важным было и то, что в таком государстве не могли мирно уживаться два авторитета. Рано или поздно между идеей, положенной основателями в фундамент государства, и действовавшей властью неизбежно возникал конфликт: идеология, санкционируя высшую власть, существенно ограничивала ее свободу. В результате возникло неразрешимое противоречие между императивом ускоренного развития, декларировавшегося официальной идеологией, и консервативной политической системой, неспособной такой динамизм обеспечить. В СССР вновь утвердилась политическая культура традиционного общества, реагирующего на изменения, но не встраивающегося в их непрерывный поток. Похожий процесс (в принципиальных чертах) происходил и в Китае.

На изломе

В этих условиях и начались реформы в обеих странах. Совпадение по времени не было случайным. Уже в 1970-е годы стало ясно, что избранная Советским Союзом и КНР экономическая модель исчерпала свой потенциал, следование ей в новых условиях обрекает обе страны на неминуемое отставание. Но на сроки начала реформ непосредственное влияние оказала смерть лидеров — курс на исторически значимые преобразования окончательно определился соответственно через два года три месяца после кончины основателя КНР Мао Цзэдуна и два года четыре месяца после смерти Леонида Брежнева, олицетворявшего эпоху развитой бюрократии в истории страны. Идеологическая преемственность в условиях реформ неизбежно утрачивала свою позитивную роль, а политический лидер вновь превращался в главного субъекта политического процесса, но его авторитет зависел уже исключительно от его личных качеств и достижений. Оставшись один на один с вызовами времени, ни Горбачев, ни Ельцин не смогли подтвердить обоснованность своих претензий на историческую инициативу. Их попытки укрепить свои позиции за счет формулирования новой государственной идеологии — «общечеловеческих ценностей», «социализма с человеческим лицом» или «новой национальной идеи» — провалились. Оставшись без идеологического оправдания, экономически несостоятельная политическая, а вслед за ней и общественная система были дестабилизированы и стали рассыпаться.

В Китае старт реформ оказался существенно иным. Вернувшееся накануне реформ из изгнания старшее поколение руководителей не обладало высшими партийными постами, но имело в отличие от Горбачева высокую партийную репутацию, обретенную ранее. Это позволило Дэн Сяопину использовать личный авторитет для укрепления партийного механизма, а не для его дискредитации. КПК сумела четко разделить идеологию и политические ошибки предшественников, что в значительной степени реабилитировало компартию и лишило критических аргументов ее идейных противников. Идеология была сохранена в политическом пространстве в качестве важного стабилизирующего фактора. Реформы в идейно-политической сфере проходили на фоне быстрого экономического роста, укреплявшего авторитет компартии. Конфликт официальной идеологии и высшего политического руководства, которое наконец получило право по-своему ее ин терпретировать, был разрешен. Сохранив идеологическую преемственность власти, Дэн Сяопин не дал поводов усомниться в легитимности существующего политического механизма и оставил возможность для его постепенного реформирования в будущем. Однако преклонный возраст ветеранов вынуждал их задуматься о смене. Наперекор сложившейся традиции они уже при жизни нашли себе преемников, передав им высшие официальные посты в партии и государстве.

Так в авторитарной системе появились своя сменяемость и свое разделение властей, которые придали высшему руководству необходимый динамизм. К началу XXI века этот алгоритм кадрового обновления власти был институализирован в механизм политической преемственности, включающий три обязательных элемента. Первый — отказ от пожизненного занятия постов и обязательную сменяемость руководителей всех уровней, закрепленную законодательно. Второй — канонизация уходящего лидера в документах КПК и КНР, наделяющая его высшим в идеократическом государстве авторитетом. Третий — процедура постепенной передачи постов новому поколению. Но и это не все. Эффективная авторитарная власть в отличие от эффективной демократии базируется на высоком профессионализме высших государственных чиновников. КПК, которая с 2000 года провозгласила себя представителем всего китайского народа, естественным образом превратилась в постоянно действующий механизм отбора кадров для органов государственного управления. С низового уровня эта система предъявляет самые строгие требования к профессиональным, личным и деловым качествам претендентов на высшие посты, планомерно отсекая случайных и некомпетентных людей. Именно многоступенчатая система формирования кадрового резерва стала отличительной чертой современной китайской политической модели.

От хаоса к порядку

В России отсутствие на протяжении 1990-х годов надежных политических инструментов поддержания стабильности на фоне тяжелого экономического положения и идейной дезориентации неумолимо вело к повторению 1991 года. Очередные выборы могли стать катализатором распада. У власти оставался минимальный ресурс легитимности, не позволявший говорить о полноценной преемственности. Смена власти в тех условиях предполагала последующую легитимизацию, но предложить ее алгоритм руководство уже не могло, целиком положившись на личные, профессиональные и деловые качества преемника.
Владимир Путин оправдал возлагавшиеся на него надежды. Ему удалось то, что не удалось Горбачеву и Ельцину, — обеспечить смену курса, сохранив преемственность власти, и проложить путь от хаоса к порядку, а не от порядка, пусть и несовершенного, к хаосу, как это делали его предшественники. Его успешное правление стало важнейшим шагом в реконструкции стабильной политической системы. Признание обществом личных заслуг Путина позволило ему замкнуть политический процесс на себя, оградив от его негативного влияния экономическое и государственное строительство. Этими успехами и были вызваны разговоры о продлении срока его полномочий. Однако он, передав власть Дмитрию Медведеву, избежал восстановления пожизненной системы и создал предпосылки для придания стратегическому курсу динамизма в длительной перспективе. Став сменяемой, власть показала, что появился выбор между плохой и хорошей властью, а не между властью и хаосом, как это было в 1996 году.
Однако в исковерканной реформами России могло не хватить нравственного авторитета, чтобы эффективно контролировать общественно-политические процессы. Поэтому он был подкреплен не только высоким государственным постом премьера, но и поддержкой партии, гарантирующей конституционное большинство в парламенте. В сущности, Владимир Путин повторил политический алгоритм Дэн Сяопина, восстановив его главные структурные компоненты:
приобрел личный авторитет, который был канонизирован ведущей политической партией и нижней палатой парламента в курс, получивший название «план Путина»;  это позволило сделать власть сменяемой;
оставаясь национальным лидером и сохранив пост высшего должностного лица, он смог превратить сменяемость в фактор стабильности.

В поисках утраченной идеи

Последнее, что осталось сделать России, — институализировать механизм преемственности. В Китае на это ушло более 20 лет. Но в отличие от Китая в России отсутствует отлаженный механизм отбора кадров на высшие посты, до сих пор это сфера абсолютно субъективных предпочтений, и поэтому она не может гарантировать положительный результат. Ее создание невозможно вне развитых политических институтов. Между тем существующая ныне политическая конфигурация сложилась, когда перед властью стояла важнейшая, историческая по масштабам задача — стабилизировать ситуацию, остановить распад государства и зафиксировать промежуточные итоги реформ. Возглавив партию государственной бюрократии и конституционного большинства в парламенте, новый президент консолидировал власть, создав более совершенную и эффективную по сравнению с 1990-ми годами политическую модель. Но в нынешнем виде она носит явно переходный характер. Именно поэтому, так и не став членом этой партии, Путин, как затем и Медведев, сохранил принципиальную возможность для дальнейшего развития этой политической конструкции и создания механизмов политической конкуренции и состязательности, которая является важнейшей функциональной чертой демократии. Появление, пусть даже формальное, двух центров силы не такой уж маленький шаг в этом направлении, как может показаться, если вспомнить о преобладании двухпартийных систем в большинстве развитых демократий. Он сохранял возможность и создавал условия для перехода к демократической модели. Однако за прошедшие годы дальнейших шагов в этом направлении сделано не было. В практическом плане это потребовало бы мощной реорганизации партийно-политического пространства, неизбежно сопровождающейся ростом нестабильности. Вместе с тем негативные последствия незавершенности этого шага с точки зрения поиска окончательной модели проявились уже в полной мере. Преднамеренно сохранив свободу от партии и партийного контроля, нынешние лидеры автоматически, хотя и явно этого не желая, понизили и меру своей ответственности за партийное строительство, и, главное, кадровую работу, которая жизненно важна для создания эффективной государственной власти.

Есть и другая не менее важная и актуальная задача — сформулировать новую идейную платформу, придумать необходимую для успешной модернизации общенациональную формулу желания быть первыми. Пока из попыток предложить ее идейное ядро, включая «суверенную демократию», «план 2020» и прочее, ничего не выросло. В период президентства Путина — эффективного кризисного управляющего — эта задача остро не стояла, но ее решение становится все более насущным. Без идеи государство теряет идентичность, а власть — стабильность. Не только успехи Китая и глобализация, но и мировой кризис внесли коррективы в ее возможное содержание, вскрыв слабости и пороки многих, недавно еще бесспорных мировых лидеров. На этом фоне китайская политическая модель, став за последние 20 лет значительно совершеннее, успешно решает возникающие задачи и притягивает всеобщее внимание. Сейчас ее опыт если еще и не имеет мирового значения, то, во всяком случае, уже получил мировое звучание.
Вектор дальнейшего движения обозначен. Исторически модернизация — это способ преобразований, который характеризуется отсутствием идеологических догм, позволяя объединить национальные интересы, ценности современного развития и традиции политической культуры. В ее основе лежит уже не выбор между планом и рынком, демократией и авторитаризмом, а научно-технические инновации и необходимая им эффективная политическая система. Из очередного лозунга модернизация имеет шанс превратиться в стратегический курс развития только при соблюдении ряда условий. Самым главным из них, вне зависимости от того, какой сценарий будет выбран, является качество самой власти. «Кадры решают все!» должно стать главным слоганом приближающейся избирательной кампании, которая, приведет к выбору главы государства на 12 лет — срок вполне достаточный, чтобы решить основные и многие второстепенные задачи и сделать модернизацию России необратимой.