\"Белые\" письма...

«Как страшно, что мы растеряли всю семью…»

Пожелтевшие листки с выцветшими убористыми строчками, в каждой из которых боль и несбывшиеся надежды. Эти письма писала мать сыну из Советской Москвы в далекий эмигрантский Харбин.

Она – дворянка, учитель словесности, он – Георгиевский кавалер, офицер армии Колчака. Им не встретиться никогда. Мать это понимает, и ее монолог растянулся почти на два десятилетия с 1922 по 1939 годы, до самой ее смерти.

Эти письма мне отдала эмигрантка-изгнанница Тамара Николаевна Федорова со словами:

-Я скоро умру, а китайцы все сожгут, им это не интересно, а в них вся жизнь моего покойного мужа. Это все, что осталось у нас от родины…

С той поры прошло десять лет, умерли все, кому принадлежали эти фиолетовые строчки, но живо слово, потому что оно первично и вечно.

В материнских письмах, как в лакмусовой бумажке, непростая история нашей страны, изломанных ради сомнительных идеалов миллионов человеческих судеб. Здесь большая трагедия маленькой женщины…

«Не смею верить счастью своему…»

9 июня (н.стиль) 1922 года.

Родной мой, дорогой Сергуня! Не смею верить счастью своему, что ты жив, здоров и благоденствуешь! На четвертый день Пасхи мне по телеграфу сообщила Веруся об этом со слов Язвинского, которому написал о тебе Ал. Павлович, спасибо, тысячу раз спасибо ему за добрую весть. Ведь ты, сынок, и представить себе не можешь, как мы страдали с папусей от неведения все это время.

Последнее, что мы знали о тебе то, что вы отступали из Читы, и все…

Как страшно, что мы растеряли всю семью, после пережитого в Мариинске я не могу прийти в себя, всего, что было не описать. Об этом можно только догадываться…

Сколько было слез, страха и бессонных ночей, впоследствии, когда установится между нами переписка, я, может быть, тебе все опишу. Если смогу, сынок...

Отец занимается охотой и мы только благодаря ему поддерживаем свои истощенные голодом организмы (с мая по ноябрь прошлого года мы не получали пайка). В этом году не регулярно на работающих дают 1 фунт масла в месяц, 3-4 фунта мяса, 4 фунта крупы и 18 фунтов муки, с этого времени мы начали оживать.

Свои переживания, связанные с опасением за тебя, я опишу в дальнейшем (если хватит сил), целуем все мы.

11.07 (новый стиль).1926 год. Москва

С каждым твоим письмом, Сергуня, я все больше и больше знакомлюсь с окружающей вас там природой и жизнью.

Какая разница с тем, что имеется у нас здесь! Я, кажется, писала тебе, что учреждение наше находится среди леса, причем хвойного. Путь к т. Мане идет тоже через лес, причем я каждый день прохожу мимо красивейшего озера, запруженного плотиной, через которую с шумом низвергается вода. Я, сынок, всякий раз с сокрушением думаю, что вы там лишены этого удовольствия – любоваться родной, русской природой. Я в этом году была на Кавказе, а в прошлом была в Крыму… Ты помнишь Крым, Ливадию?.. Когда ты общался с Анастасией Романовой?... (Уж не с дочерью ли Николая II? А.Я.)

Так вот, Сергуня, мне всегда хочется поделиться с тобой увиденным, ближе тебя у меня никого нет. От Верочки ни звука…



«Пасху объявили рабочим днем…»

26.05.(нов ст) 1926 года.

Сергуня, я так люблю получать твои письма, ты так живо описываешь свою жизнь, что я почти полностью представляю ваше Харбинское бытие, особенно мне запомнилось наводнение, прямо почти видела, как ты вычерпывал воду со второго этажа.

У нас в этом году, объявили святую Пасху рабочим днем. Я знаю, что ты не можешь себе этого представить, но это так…

У нас на службе некоторые сотрудники восприняли это с радостью, я же содрогнулась, услышав эту новость.

Вот ты пишешь о безработице, у нас ее нет. Я часто думаю, вот если бы мне удалось приехать к вам.

То неужели бы я не нашла применения своим знаниям? Или так велико предложение?..

28 апр (нов ст) 1930 года

Ну, вот у меня сегодня праздник, я получила твое письмо. Я просто ожила, человеком стала, вокруг все стало ярким и веселым. Почему ты, сынок, так долго молчишь? Неужели нет желания поделиться, вылить душу родному человеку. Мне дорога каждая мелочь в твоей жизни, каждая нотка твоих переживаний.

Понимаешь, глядя на нашу жизнь, я все больше и больше боюсь за то, что мы с тобой не увидимся больше никогда.

Вернуться на родину тебе равносильно смерти, мне никогда не позволят съездить к тебе.

Ты понимаешь масштаб этой пропасти? Если да, то пиши почаще. Умоляю! И еще, не забывай, что мне 59 лет… Через 13 дней у тебя будет день рождения. Время идет, не считаясь с обстоятельствами, ни с нашими желаниями. Душа рвется вырваться из стесняющих ее оков, рвется к родным, близким существам, а обстоятельства, проклятые обстоятельства выдвигают непреодолимую стену.

Я исполняю твой завет и стараюсь получше питаться, (поддерживать себя физически), отказывая себе во всем остальном. Осенью меня приглашают домовничать в один дом, семья коммунистов (они сегодня хозяева жизни), соглашусь. Впереди только Бог…

Я далеко не загадываю, привыкла жить только сегодняшним днем, если бы, Сергуня, не ты – для меня бы будущего не существовало.

Мое теперешнее земное счастье ушло в день смерти нашего папочки, Верочка, к горю моему, далека духовно…

У нас продается жидкость для восстановления цвета волос, ты не представляешь, сколько у меня седины…

Старой мне быть нельзя по долгу службы…



«Кладбище без крестов…»

27.09.1935 год

Дорогой мой Сергуня. 10- й день как я вернулась из Колывани, ездила на могилу к нашему папочке, добиралась туда на моторной лодке по Оби. Остановилась у нашей бывшей горничной, которая сейчас занимает половину нашего дома. Анна приняла радушно, все причитала и поминала, как я учила ее французскому (смешная, право слово). Когда я вошла в эту квартиру, перед мыслями, перед умственными глазами, у меня стала картина умирания папочки, и я не могла сдержать слез. Вся обстановка наша сохранилась, только вид ее ужасен…

На кладбище, сынок, полное опустошение, все деревянные загородки сожжены обывателями, а кресты разгромлены по приказу властей.
Трудно представить картину – кладбище без крестов, православное кладбище…

На папочкиной могиле, к счастью, лежит плита. Цветов нет, те, которые росли раньше, поедены коровами, а новых посадить некому.

Все тяжелые мраморные надгробья разбиты, и разворочены по кускам. На обратном пути я ни к кому не заходила, а сразу пошла на пристань. Настроения не было ни с кем общаться…

24 марта 1936 года

Дорогой мой Сергуня, ты не впадай в депрессию только из-за того, что не живешь на родине. Конечно, это безумно тоскливо и горько.

Но мне горько и здесь, с зятем отношения совсем расстроились – он из «нынешних» и Верочка с ним… Я ее не осуждаю (Боже сохрани!), просто она в неведении. Утешаю себя только тем, что осталось уже много меньше чем прожито…

10 марта я видела тебя во сне, впервые за долгие годы, ты приехал на побывку – высокий, статный. Говорил не долго, и о чем, я не помню…

Не было ли у тебя 10 марта ни каких переживаний? А то по нервности моей могло и мне передаться…

Остаток ночи и не уснула, вопрошала весь воздух – за что дано было мне родить сына, вырастить и навсегда потерять? А ответом было лишь тиканье ходиков. Казалось, что гвозди в голову забивали…\"

(Окончание в \"Российской газете\" от 19 ноября 2009 года).