На свободу с чистой повестью

В середине января этого года силовые структуры столицы потряс грандиозный скандал. Следователь по особо важным делам Главного следственного управления СКП РФ, 28-летний Андрей Гривцов, был арестован по обвинению в покушении на получение взятки в… 15 миллионов долларов. Правда, вскоре его освободили, признав арест незаконным.


“МК” не ставил задачу выступить обличителем в этой истории. Однако мы посчитали возможным опубликовать дневник следователя, который он начал писать, оказавшись в СИЗО. Это мысли человека, который внезапно оказался в совершенно ином для себя мире.

*** Учитывая, что следствием с меня взята подписка о неразглашении данных предварительного расследования, я не буду делиться конкретными обстоятельствами уголовного дела и сообщать о проводимых следственных действиях и моей юридической позиции, а желаю рассказать об эмоциях обычного человека, впервые оказавшегося под стражей и считающего себя невиновным. Каких-либо разоблачений или грязи в адрес Следственного комитета при Прокуратуре Российской Федерации и Генеральной прокуратуры Российской Федерации не будет, поскольку я по-прежнему остаюсь следователем и, несмотря ни на что, испытываю уважение и солидарность ко всем своим коллегам.

15 январяПришел на работу примерно в 8.55. Громадное количество рабочих планов, нужно заканчивать дело и плотно заниматься еще одним. Хочется спать, потому что вчера поздно вечером вернулся из командировки в Санкт-Петербург. А под дверью кабинета стоят… двое неизвестных, которые представляются сотрудниками правоохранительных органов, поясняют, что им необходимо осмотреть кабинет. Шок, непонятно что случилось, никто ничего не объясняет. Немного позднее узнаю о возбуждении в отношении меня уголовного дела. Первая реакция — бред какой-то, это все не про меня, так не бывает. Адвокат мне не нужен, сейчас я все объясню и поясню, так дела не возбуждаются, тем более в отношении своих коллег. Объясняю и поясняю, но вечером мне сообщают, что я задержан, а значит, минимум 48 часов проведу в ИВС. Приходит осознание того, что по моей статье мне “светит” от 7 до 9, и если уж возбудили дело и задержали, то не выпустят, несмотря ни на что.

Мысленно отсчитываю свой срок, получается 8, прибавляю 8 к 28 годам — картина безрадостная. С учетом судебной и следственной практики (99% приговоров — обвинительные) понимаю, что шанс быть реабилитированным — 1%. Испытываю жуткий стыд, оттого что сейчас наверняка все сотрудники прокуратуры перемывают мне кости.

Поздно вечером привозят в ИВС. Дежурный обращается уважительно, но в соответствии с заведенным порядком раздевает догола, проводит личный досмотр, обрывает все кнопки, вынимает супинаторы из ботинок. Не очень приятно, когда на тебя, голого, смотрит посторонний человек, но, видимо, теперь придется к этому привыкать. Затем меня приводят в камеру. Она небольшая, рассчитана на двух человек. Обстановка явно не домашняя: две кровати, окно с решеткой, железный унитаз, открытый со всех сторон, умывальник. Пока что в камере я один. Снимаю пиджак, ложусь на кровать, которая находится возле окна, прохладно. Заснуть не могу. Мысли перескакивают с одной на другую. Думаю о родных. Интересно, как они там? Наверное, еще в большем шоке, чем я. Не понимаю, как такое могло произойти и кто же мог возбудить такое дело. Осматриваю помещение. Наибольшее отторжение вызывают постоянно горящий свет и туалет, в который теперь придется ходить на глазах у посторонних.

Поздно ночью в камеру приводят второго постояльца, который тут же падает на другую кровать и начинает громко храпеть. Я заснуть не могу, гоняю мысли. Забываюсь под утро и вскакиваю от гимна Российской Федерации. В камере есть радиоточка, и день задержанного начинается в 6.00 с гимна. Согласно заведенному распорядку сразу после гимна нужно вставать и заправлять кровать.

Учитывая, что делать в камере нечего, как правило, все целый день лежат на кровати и спят, но одеялом накрываться нельзя. Если накрываешься одеялом, дежурный начинает стучать ключом в дверь и будит тебя. К сожалению, таков режим содержания. С одной стороны, холодно и нечего делать, кроме как спать, с другой — нельзя накрываться одеялом.

Кормят в ИВС сносно. На завтрак — каша на молоке, в обед суп и более-менее сносное второе. На ужин — более-менее сытное второе. Если повезет, то на второе дадут нормальную котлету с картошкой. Уровень питания сопоставим со школьной столовой. Не хватает общения, и я пытаюсь поговорить со своим коллегой по несчастью. Он не особо настроен на разговор, находится в ступоре, его, так же как и меня, только задержали. Даже моя должность и сумма взятки, в получении которой я подозреваюсь, не вызывает у него никаких эмоций. Как только я заканчиваю расспросы, он сразу снова засыпает. Везунчик. Тем временем меня увозят на следственные действия.

16 январяУчаствую в следственных действиях, все еще надеюсь, что это какой-то сон, но ближе к вечеру меня отвозят в суд для рассмотрения вопроса о заключении под стражу. Из своей практики знаю, что суд в 90% случаев арестовывает. Надежд мало, но у меня есть туз в рукаве в виде серьезного процессуального недочета, который, по моему мнению, допустил мой следователь при оформлении задержания. Никому об этом не говорю, молчу, полагаю, что с таким недочетом меня не арестуют. В суд неожиданно помимо жены приходит много коллег по работе. Не отреклись. Все говорят, что поддерживают, верят мне, надеются, что меня отпустят. Несмотря на шоковое состояние, чувствую благодарность к жене и друзьям.

В судебном заседании выкладываю свой главный козырь о допущенном процессуальном нарушении, говорю много, эмоционально, но вроде бы правильно, со ссылками на закон. Судья удаляется в совещательную комнату, долго пишет решение, а затем размеренным голосом оглашает его. Арестовали. Этого не может быть, так не бывает. Жена начинает плакать. Скорее уведите меня отсюда, не хочу ни с кем общаться, противно.

Понимаю, что теперь сидеть и сидеть, нужно привыкать к тюремной жизни. Снова привозят в камеру, опять через процедуру личного досмотра и раздевания. Почему-то каждый дежурный очень интересуется моими ботинками и кромсает их кусачками, выдирая из подошв железные вставки. Неприятно, но обращаются вежливо. В камере я снова один, соседа, видимо, куда-то отправили. Когда возвращаюсь в камеру, даже на миг возникает ощущение какого-то домашнего уюта. Возникает мысль, что нужно включить телевизор и позвонить жене. Ошибка: ни телевизора, ни телефона здесь нет и быть не может.

17—25 январяВ первый же день после ареста новый шок. Сразу после гимна по радио сообщают о задержании беспрецедентного взяточника, называют мою фамилию. Позор на всю страну, теперь все родственники знают. А ведь обещали никому не сообщать. Оказалось, что масштабов пиара я, сидя в камере, даже не представлял.

Я сижу в ИВС. Меня переводят в другую камеру, здесь теплее, она рассчитана на троих. Через один или два дня подсаживают нового соседа. Он сидит уже 5 месяцев, его перевезли из СИЗО для участия в следственных действиях. Бывший сотрудник милиции, веселый парень, хотя и много спит. Как человек опытный, он много рассказывает мне о жизни в СИЗО, говорит, что прокурорских особо не обижают. Я обсуждаю с ним его дело, даю юридические советы. Рассказывает, что в СИЗО веселее, чем в ИВС, “есть телек” и вообще можно “много прикалываться”. Меня телек особо не интересует, никогда его не любил. Серьезно беспокоит то, что душем можно пользоваться раз в неделю. Непривычно, возникает страх, что от меня пахнет грязью. Пытаюсь мыться в раковине, но это неудобно и стыдно, потому что дежурные в основном женщины и все время заглядывают в глазок (режим!). В какой-то момент к нам подсаживают еще одного соседа — он бывший работник прокуратуры, в возрасте. Общаться с ним интересно, образованный человек. Видно, что он тоже шокирован, но держится молодцом. Обсуждаем с ним его дело, прихожу к однозначному выводу, что состава преступления в его действиях нет, обычные коммерческие отношения. Его быстро арестовывают и тут же увозят в Бутырку. Остаемся опять вдвоем, пытаюсь приобщать соседа к книгам, читаю ему вслух. К сожалению, в основном его интересует телек, которого здесь нет. Удивительный человек, как будто не переживает, что он лишен.

Я обвыкаюсь в ИВС, получаю первые передачи от жены. Она передает несколько книг. По старой нашей традиции книги душит своими духами. Читаю книги, вдыхаю духи и представляю, что я дома.

Пытаюсь немного заниматься спортом: приседать, отжиматься от пола. На прогулку не хожу, потому что опытный сосед объясняет, что в ИВС на прогулке даже неба не видно и с тем же успехом можно открыть окно в камере.

25 января — 16 февраляМеня привозят в СИЗО №4. Единственное московское СИЗО, где я не бывал по работе. В СИЗО меня сразу же фотографируют, берут кровь, проверяя на ВИЧ и туберкулез. Затем приводят в камеру. В камере помимо меня два человека, рассчитана на 4. Квадратной формы, примерно 30 квадратных метров, одно окно с решеткой, туалет и умывальник закрыты стенами (УРА!!!). Телевизора и холодильника нет. Из развлечений — только радиоточка. В первый же день допускаю ошибку: захожу и здороваюсь со всеми за руку. Потом мне объясняют, что, оказывается, так делать нельзя, потому что не исключается, что поздороваешься с обиженным гомосексуалистом и, соответственно, сам сразу же попадешь в эту же касту. Соседи — нормальные люди, бывшие сотрудники, с высшим образованием. Удивительно, но разговаривать с ними иногда весьма и весьма интересно. Сижу в спецблоке, то есть в камере для особо опасных преступников, которым не полагается иметь даже телевизор и холодильник. В основном сюда сажают людей по громким делам или рецидивистов с тяжелыми статьями. Привыкнуть тяжело, все время думаю о родных и друзьях.

Учитывая, что соседи ранее судимы, большинство разговоров ведется о жизни в тюрьме, тюремных порядках, которые пока что мне кажутся неинтересными и искусственными. Приходится привыкать к определенным правилам, стараться не делиться информацией о своей личной жизни, не показывать, что ты скучаешь по близким. Один из соседей все мои восторженные разговоры о жене и друзьях обрывает тем, что у него тоже так было, но его все предали и вообще людей, осужденных на длительные сроки, никто не ждет, то есть мы для всех умираем. Он сравнивает наше положение с могилой: “Даже на могилу через два года перестают носить цветы”. Целый день после этого разговора гоняю в голове мысли “о цветах на могиле”. Странно, но о своем деле почти не думаю. Все возможные показания я дал, теперь остается только ждать. Начинаю планировать свою тюремную жизнь, думаю о том, что буду делать в заключении (хочу получать второе высшее образование).

Пища в СИЗО гораздо хуже, чем в ИВС, и мы в камере готовим сами, тюремную еду не берем. За все время нахождения в СИЗО один раз ел кашу на завтрак (в принципе съедобно, если добавить побольше сгущенки) и один раз ел суп. Для готовки используется кипятильник. В какой-то момент приготовление пищи замыкаю на себя, также стараюсь приучать соседей к чистоте, пытаюсь организовать регулярную уборку. Каких-либо конфликтов ни с кем у меня нет, соседи и администрация относятся уважительно. Думаю, что воспринимают меня как почти ребенка, говорят, что в тюрьме я сильно изменюсь, огрубею, прекращу верить людям. Соседи все время учат меня, как нужно общаться с другими заключенными, объясняют, что я должен поменьше улыбаться, поменьше рассказывать о себе, не делиться личным, никому не доверять. Мне все это кажется чем-то искусственным и непривычным.

Мне дают свидание с женой. Радость. Она у меня молодец, держится. Приходят первые письма — от жены, родителей, друзей. Радость в квадрате. Меня помнят, меня не бросили, я жив. Отвечаю им большими письмами, научился говорить с женой в письменном виде. Все равно здесь скучно, особенно когда кончилась последняя книжка, а новые еще не передали. Понимаю, что телека и правда не хватает. Соседи периодически меняются. Отношения со всеми хорошие. Все стараются друг друга поддерживать.

В какой-то момент к нам сажают человека, осужденного к пожизненному лишению свободы. Удивительно мужественно держится. Ему сорок лет, на воле жена и трое детей, а он не выйдет уже никогда. Приходит осознание, что теперь я по другую сторону баррикад. Обсуждаем с ним его дело, даю юридические советы, искренне хочу, чтобы ему снизили срок. Считаю, что никто не заслуживает такой участи, вне зависимости от совершенного (или не совершенного) преступления. Скоро его переводят в другую тюрьму, на прощание мы обнимаемся. Вряд ли когда-то раньше я стал бы обнимать человека, осужденного за несколько убийств.

В один из моментов соседей переводят в другие камеры, и мы остаемся вдвоем с Игорем, ранее судимым, отсидевшим в общей сложности уже лет 6. Он с высоты своего опыта объясняет мне, что скоро к нам кого-нибудь подселят и, если его в этот момент не будет в камере (его часто возили в суд), я не должен пускать этого человека за общий стол, потому что не исключается, что это будет гомосексуалист. Если же пустить гомосексуалиста за общий стол, то он “загасит” всех и отношения ко всей камере со стороны других заключенных будет соответствующее. Согласно данным мне рекомендациям я должен вначале спросить у новенького, “не балуется ли он под хвост”. Смешно. Представляю себе, как я подхожу к этому новенькому и спрашиваю: “Извините, как там у вас в области хвоста?”. Новенького скоро подселяют, с хвостовой частью у него все в порядке, и вообще он отличный человек.

Почти каждый день ходим на прогулку. Прогулка — один час, на крыше. Новый сосед по камере все время подстегивает меня к занятиям спортом. Он в полтора раза старше меня, при этом садится на шпагат и каждый день тренирует пресс. Я приобщаю его к книгам, которые мне регулярно передает жена. Книги, надушенные духами жены, и письма от нее и родителей — это мои сокровища. Я каждый день перечитываю письма и в итоге заучиваю их наизусть.

К сожалению, душ по-прежнему раз в неделю. Здесь это называется баней, хотя это обычный душ с горячей водой, причем не совсем чистый. Опять же “баня” вносит разнообразие, и уже за день до нее обсуждается всеми заключенными: “завтра в баню”, “сегодня в баню”, “вчера была баня”. Сильно напрягает, что все соседи по камере курят. Помещение плохо проветривается, и в первый же день одежда сильно пахнет дымом. От запаха табака даже дышать иногда тяжело. Форточка маленькая, открывается только наполовину — мешает решетка.

Начинаю изучать законодательство о режимах содержания под стражей, условно-досрочном освобождении. Надежды на освобождение практически нет, тоскливо, но это так. Считаю, что не виноват, что доказательств нет, но особых способов борьбы не вижу.

17 февраляДень рассмотрения кассационных жалоб на мой арест. Встаю пораньше, наряжаюсь в самую красивую свою одежду, приглаживаю волосы, трижды чищу зубы.

Дежурный говорит, что в Мосгорсуд меня не повезут и что скорее всего буду участвовать в судебном заседании через видеокамеру. Через видео, значит, через видео. Все равно какое-то разнообразие. От адвоката знаю, что судебное заседание в 15.30. 17.00, никто за мной не приходит. Значит, рассмотрели вообще без меня. Грустно и тоскливо. Читаю книгу “Жена путешественника во времени”: главный герой умирает, и его лучший друг спит с его женой. Грустно, но надо жить дальше. Приносят продуктовую передачу, значит, точно сегодня не выпустят. Пытаюсь заснуть и даже на некоторое время отключаюсь. Просыпаюсь. Варю компот из сухофруктов. 18.30. Дежурный: “Гривцов, с вещами”. Спрашиваю: “Что случилось?”, отвечает: “Потом узнаешь, собирайся скорее”. Неужели освобождают? Не верится. Скорее всего переводят в другую камеру. Сосед начинает меня убеждать, что он в меня верит и что я должен быть, по его мнению, оправдан и освобожден, так как это справедливо.

Собираюсь, большинство продуктов оставляю соседям. Приходит дежурный. Я уже одет. Еще раз спрашиваю: “Куда меня?” — “На свободу”. Шок. Не могу поверить. Думаю, что на выходе задержат заново, что произошел какой-то сбой. Обнимаюсь с соседом, выхожу из камеры. Примерно через час, после оформления документов об освобождении, я на свободе. Меня встречают жена, родители, друзья, адвокаты, армия фотокорреспондентов. Радость, шок, объятия, улыбки, свобода. Пусть даже меня задержат снова, но хотя бы один день я буду с родными и близкими.

Настоящее время
Следствие продолжается. Я выхожу на работу. Меня пытаются снова арестовать. Иду на арест подготовленным морально. Сумка с заготовленными на всякий случай вещами лежит дома в собранном виде. В суд ее не берем — плохая примета. В аресте суд отказывает. Жизнь продолжается.