Вайда: в НКВД не разбирали, кто поляк, кто русский

С творчеством польского киноклассика Анджея Вайды киевлян знакомить не нужно: его «Катыни» - более двух лет, но страсти по ней не унимаются до сих пор. Вот и недавний старт фильма в украинском прокате вызвал новую волну обсуждений.

Ну а пока сторонники и противники военной драмы Вайды ломают копья, знаменитый режиссер готовится отметить очередной день рождения – завтра пану Анджею исполнится 84 года. «Газета...» дозвонилась мэтру польского кино и расспросила о нашумевшем фильме. А заодно узнала, как Вайда отметит праздник.

– Пан Анджей, поздравляем! Отмечать будете?

– Чем старше я становлюсь, тем сильнее стараюсь не обращать внимания на собственные дни рождения. Тем не менее, в этом году планирую встречу со старыми друзьями – теми, с кем снимал кино. Завтра они соберутся по инициативе Общества кинематографистов, председателем которого я в свое время был. И это будет здорово – как подтверждение того, что мы живы, продолжаем работать, а главное – что мы вместе.

– Украинские зрители активно обсуждают «Катынь». А как эту работу приняли в Польше?

– Я убежден, что польский зритель увидел фильм таким, каким я и задумывал – абсолютно бесконфликтным. «Катынь» снималась, чтобы показать историческое событие: эта часть нашего прошлого просто не могла не найти своего фильма.

– А в Европе? Не обвиняли ли вас в особой жестокости сцен расстрела – особенно в странах, не знавших ужасов оккупации?

– Да ну, какие тут могут быть обвинения? Они могли бы возникнуть, если бы можно было дискутировать по поводу самого события – то есть расстрела: был он или не был. Но показанное на экране – факты, подтвержденные документами... А для чего я сделал ту последнюю сцену? (показан максимально реалистично массовый расстрел тысяч польских офицеров солдатами НКВД. – Авт.). Потому что хотел показать, как умирают мои герои: смерть каждого из офицеров – индивидуальна, но в ней нет безумия или ошибки, она – часть системы. Это я и перенес на экран, и это было воспринято как своеобразное прощание с прошлым наших отцов...

– Один из героев фильма говорит: «Нужно смириться с тем, что Польша никогда не будет свободной». К счастью, он ошибался: сейчас никто не скажет, что Польша не свободна.

Когда произошел этот перелом в сознании?

– После событий 1980 года (волна протестов, которая привела к созданию общества «Солидарность», способствовавшего падению в Польше коммунистического режима. – Авт.) подобные мнения исчезли: независимость была восстановлена, а прошлое страны стало ясным. Этому многим помогли существовавшие в эмиграции польские издательства, писатели, историки: они писали и сохраняли правду, когда в самой Польше пресса и литература были под цензурой.

– В фильме вы показываете, что поляки одинаково пострадали как от нацистских, так и от советских оккупантов. Простили ли в Польше и тех, и других?

– Наши отношения с немцами сложились... Хотя казалось, что этого уже никогда не случится. Но наши епископы обратились к своим немецким «коллегам»: «Прощаем и прощения просим». Это был необычный, политически дальновидный жест, очень мудрый и глубокий, после которого наши с Германией отношения сложились самым лучшим образом. Немцы помогают нам в рамках ЕС... Хотелось бы также наладить отношения и с другим нашим соседом... Именно для этого события вроде «Катыни» должны появиться на экране – чтобы факт того, что они состоялись, нашел свое место в сознании обеих сторон.

И не надо возвращаться к старой версии, что в катынском преступлении виноваты немцы – этому нет никакого подтверждения.

– Вас не обижает негативное отношение к фильму в России?

– Вы знаете, я присутствовал на двух московских показах – в Доме кино и Доме писателей. Должен сказать, был тронут: какая-то молодая женщина после фильма встала и попросила всех остальных тоже встать, чтобы почтить память польских офицеров, – и это произошло. Только поэтому я должен был снять «Катынь»... Понимаю, что в России есть приверженцы старой системы и еще живы те, кто дошел до Берлина под флагами Сталина, – они не хотят, чтобы Сталин был убийцей польских офицеров. Но ведь Сталин был убийцей не только польских офицеров, но и миллионов представителей других народов СССР. Тех же украинцев: вы лучше других знаете о голоде 30-х годов. А на том кладбище в Катыни рядом с могилами польских офицеров – могилы тысяч русских... На всей «территории НКВД» врагов Советского Союза хоронили совместно, не разбирая, кто поляк, кто русский, кто украинец...

– Почему на роль советского офицера вы пригласили Сергея Гармаша?

– Я познакомился с ним раньше, когда работал в театре «Современник», Гармаш играл в моем спектакле «Бесы» по Достоевскому. Сергей показался мне очень человечным актером, а для меня как раз было важно наличие позитивных персонажей. Ведь офицером Красной армии был и Солженицын – нельзя же подозревать, что Солженицын поступал так, как поступала Красная армия совместно с нацистской: в той же самой армии он остался человеком. Как был человеком и Гриша Чухрай, с которым я дружил. И многие советские режиссеры, операторы, актеры, принимавшие участие в войне, – все они были фантастическими людьми! А история о том советском офицере, которого сыграл Гармаш (по сюжету фильма он спасает польку. – Авт.), правдива, она описана в дневниках двух женщин. Фильм вообще сложен из записанных женщинами – вдовами, матерями, сестрами – историй, сохранившихся до наших дней отрывков дневников.

– Будете ли вы и дальше сотрудничать с российскими театрами?

– Сейчас ведем переговоры с Галиной Волчек, хотим снова сделать что-то совместно. Доходят до меня и слухи, что «Современник» приезжает в Варшаву показать «Бесов». Но, знаете, я сейчас мало работаю для театра – с головой ушел в кино. Это в принципе трудно совмещать, да и столько сил у меня уже нет.

– В 2007 году вы предлагали свою помощь в обучении молодых украинских режиссеров. Думаете, у украинского кино есть перспективы?

– Конечно. У вас прекрасные традиции, заложенные еще Довженко, и я убежден, что их воссоздадут. Просто сейчас из-за нашествия развлекательного кино мы переживаем трудные времена: тяжело создать фильм, который бы вовлекал зрителя, а не был бы просто развлечением. Эта же проблема, кстати, стоит и перед польской кинематографией. Есть у польского кино еще одна общая проблема с украинским: создание фильмов уж очень зависимо от фондов. Чтоб создать фильм в Польше, необходимо получить финансирование из Института фильма – то есть госфинансирование, потом добавить деньги из еврофондов, предназначенных для производства европейских фильмов, а к ним еще и денег от общественного телевидения. Все это достаточно сложно, и система не работает так эффективно, как мы бы этого хотели.