СССР: жизнь после смерти

8 декабря 1991 года Советский Союз прекратил своё существование. Сегодня в нашей стране это событие воспринимают не иначе как геополитическую катастрофу. Между тем современникам этого события так не казалось.

Иначе чем ещё объяснить потрясающую пассивность российского общества (за некоторое время до этого проявившего свою гражданскую сознательность в августовские дни 1991-го) в декабре 1991 года?

Впрочем, дело не только в обществе. Российский Верховный Совет (который, заметим, отнюдь не был средоточием либеральной мысли) 12 декабря 1991 года проголосовал за ратификацию Беловежских соглашений, недвусмысленно гласивших, что Советский Союз «как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает своё существование». Таким образом, не три человека в Вискулях, а ещё и 188 голосов российских депутатов (при 6 против и 7 воздержавшихся), включая и ортодоксальных коммунистов, поддержали распад великой державы. И 18 лет назад это мнение, говоря языком социологов, было репрезентативным, отражавшим чаяния, стереотипы (и даже заблуждения) многих россиян.

За годы укрепления властной вертикали мы настолько привыкли отождествлять РФ и СССР, что сегодняшние воспоминания о противостоянии российского и союзного центра, призывы конца 1980-х — начала 1990-х годов к отделению России от Союза воспринимаются как интеллектуальные чудачества. Однако если отбросить язык пропаганды, то надо отдавать себе отчёт в том, что Советский Союз и Россия не были тождественны друг другу. Более того, Россия в этом образовании была нелюбимой падчерицей. В существовавшей многонациональной общности — советском народе — русские составляли меньшинство населения, а их интересы (социальные, экономические, политические) зачастую не находили должного выражения и должным образом не защищались. В какой из 15 союзных республик не было даже своей компартии и национальной академии наук? В Российской Федерации. За счёт каких средств и прежде всего людских кадров осваивалась целина и строился Байконур в Казахстане, создавалась промышленная инфраструктура (заводы, фабрики, порты) в аграрной Прибалтике, Ингури ГЭС в Грузии, сеть высокогорных дорог в Киргизии и Узбекистане? Риторический вопрос.

На развитие среднеазиатских республик СССР из союзного бюджета выделялись средства, достигавшие в годы застоя 3/4 бюджетов этих республик. Во все без исключения советские республики направлялись русские рабочие, инженеры, гуманитарная интеллигенция. И результаты были слишком очевидны. Так, в Казахстане в начале прошлого века было всего 2,1 тыс. км железных дорог, а к 1991 году — около 15 тысяч. Вряд ли кочевники-казахи смогли в одночасье превратиться в квалифицированных строителей железнодорожного полотна. А золотодобыча в Узбекистане, а газодобыча в Туркмении? И примеров такого рода можно привести сотни.

При этом именно русские (а также другие народы современной России) составляли численное большинство в ГУЛАГе и понесли самые страшные демографические потери в годы Гражданской войны, коллективизации и Великой Отечественной. И кто знает, не будь этих потерь, было бы сегодня наше общество столь непритязательно и жило бы оно в соответствии с минималистскими установками «главное, чтобы войны не было»?

Именно поэтому в 1991 году прощание с СССР и его пролетарским интернационализмом многим в России казалось благом и не оплакивалось. Иначе СССР не слинял бы, как империя последнего Романова, буквально в три дня. Именно поэтому Россия, ведомая лидерами августа 1991 года, рассматривалась в СНГ как безусловный лидер и наиболее успешная страна, государство-магнит. На наш взгляд, совершенно справедливо мнение главного редактора журнала «Россия в глобальной политике» Фёдора Лукьянова: «Всемирно-историческая заслуга ельцинской России состоит в том, что становление новых государств проходило относительно мирно. По крайней мере по сравнению с тем, как это могло происходить, устранись Москва полностью от тогдашних процессов или, наоборот, попытайся слишком грубо в них вмешаться. Там же, где междоусобицы не удалось избежать, российское участие в итоге способствовало прекращению кровопролития. Об этом стоит помнить тем, кто клеймит Россию за имперские амбиции, отказывая ей в какой бы то ни было позитивной роли».

В период провалов и ошибок России, во-первых, удалось добиться безъядерного статуса для Украины, Казахстана и Белоруссии. И эта невидимая победа российской дипломатии далась не так легко, если вспомнить ядерные претензии Киева и Минска в начале 90-х. Во-вторых, Россия, в отличие от Сербии, не стала проводником чёрного передела межреспубликанских границ. Это спасло нас от полномасштабных кровопролитных столкновений с соседями. В-третьих, именно Россия в первой половине 90-х без помощи США и Европейского союза прекратила шесть вооружённых конфликтов на территории бывшего СССР. Грузино-осетинский и приднестровский конфликты были остановлены летом 1992 года, грузино-абхазский конфликт и внутригрузинская гражданская война — осенью 1993 года, армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха — в мае 1994 года, гражданская война в Таджикистане — в 1997 году.

Более того, в Таджикистане именно Россией была предложена эффективная модель постконфликтного урегулирования.

Другой вопрос, что в силу разных обстоятельств мирные соглашения и договорённости так и не смогли заработать в полную силу. Но российское доминирование на постсоветском пространстве в «проклятые 90-е» было практически официально признано американской и европейской дипломатией. При этом самой России в течение 90-х удавалось сохранять имидж страны, которая намного дальше других стран СНГ продвинулась в области демократических преобразований (личные свободы, федерализм) и реформировании экономики. Отсюда и взгляд на Россию как на ворота в Европу (и на Запад вообще). И наконец, у России тогда не было реальных политических конкурентов (и даже претендентов на подобную роль) среди постсоветских государств.

Таким образом, говорить о том, что ельцинская политика в СНГ была сплошной цепью отступлений, как минимум несправедливо. В то же время следует заметить, что тогда в российской политике на постсоветском пространстве были сформированы некоторые ущербные подходы и представления, которые после 2000 года получили гипертрофированное развитие. Прежде всего следует упомянуть складывание «комплекса распада Советского Союза». Россия и в 90-е годы, и после 2000 года воспринималась собственной элитой как непризнанное государство, не являющееся самодостаточным. Отсюда конъюнктурный характер российских действий в СНГ, а также широкое использование постсоветской политики на внутриполитическом рынке. Российская политика в СНГ с конца 90-х стала восприниматься как исправление «беловежской вины». Вместо размежевания советской и российской политики руководство новой России в нулевые годы взяло на себя советское бремя. Отсюда же и ставка на советский запас прочности во взаимоотношениях с новыми национальными государствами, а также взгляд на СНГ как на неотчуждаемую геополитическую собственность России, за которую не надо бороться каждый день.

И сегодня советский дискурс с каждым днём становится всё более популярным не только в России, но и на Западе. В случае с Россией апелляция к советскому прошлому является мощным ресурсом легитимации режима. Нынешняя российская элита предпочитает рассматривать себя не как наследницу мрачных 90-х, а как продолжателей политики великой державы СССР. Сегодня уже невозможно представить себе выступление ведущих политиков страны без положительного упоминания советского периода истории.

Однако советские ценности актуализируются не только внутри России. Возникает парадоксальная ситуация. С одной стороны, политические лидеры и «творцы смыслов» в США и государствах Европейского союза ежедневно демонстрируют готовность преодолеть наследие эпохи холодной войны и окончательно похоронить «империю зла». С другой стороны, именно на Западе сформировался миф о возрождающемся советском колоссе. Интересно то, что базовые элементы западного неосоветского мифа совпадают с кремлёвской политической пропагандой. Сегодня прогнозами о возможном воссоздании Советского Союза (как вариант — более либерального и модернизированного СССР-2) наполнены газеты, журналы, интернет-сайты Европы и США.

Конечно, советский миф — это весьма удобный инструмент в руках политиканов. Он выгоден, во-первых, новой российской элите. С его помощью обеспечивается «подморозка» страны и минимальная степень автаркии. Несмотря на резкие заявления, на максимальное «закрытие страны» у нынешних хозяев Кремля вряд ли хватит сил и воли. Всё же очень хочется пользоваться пластиковыми карточками системы Visa, ездить VIP-туристами по миру, заседать в «Большой восьмёрке». Во-вторых, советский миф интересен и выгоден определённым кругам США и Европы для того, чтобы оправдывать собственные провалы, завышенные и неоправдавшиеся ожидания в Восточной и Центральной Европе, просчёты в деле «демократизации» Балкан и Ближнего Востока. И здесь «ястребы»-антисоветчики из Вашингтона и Брюсселя косвенно выступают «стратегическими партнёрами» российских поборников возрождения великой державы. Причём с позиции как российских, так и западных мракобесов, современная Россия — непризнанное государство. Она остаётся заложницей прошлого и не может прагматично оценить собственные (не советские) ресурсы, реалистично понять свои национальные интересы, определить своих геополитических союзников, партнёров и оппонентов. Для этого нужно сделать то, на что так и не решились за последние 18 лет, — сбросить с себя неподъёмный советский груз и определить собственную российскую национально-государственную идентичность.