Россия. Праздник общей беды

Люди погибли на затопленной ГЭС. Пассажиры сошедшего с рельс поезда так никогда и не добрались до пункта назначения. Посетители ночного клуба сгорели или задохнулись в дыму во время праздничной вечеринки. За неполных четыре месяца на нашу страну обрушилось три крупных катастрофы с множеством человеческих жертв — три трагедии, каждая из которых достойна оплакивания и на всеобщем, и на персональном уровне.

Вроде бы разницы нет: безвременная и нежданная смерть пугает и вызывает острейшее сопереживание вне зависимости от того, пришла она из воды или огня, ночью или днём. Но в действительности разница есть, и она весьма значительна.

Начать с того, что ни катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС, ни крушение Невского экспресса не стали поводом объявить всероссийский траур (погибших на ГЭС в Хакасии помянули трауром местным, региональным). Сработал чисто механистический принцип отбора: траур у нас принято объявлять, только если число жертв перевалило за сотню, — слава Богу, и в поезде, и на ГЭС погибло меньше. А вот пожар в «Хромой лошади», увы, с запасом соответствует этому критерию: 113 погибших — достаточный повод официально погрузиться в скорбь всей страной.

К этой логике трудно придраться: государственный траур — вещь жёстко формализованная и регламентированная, имеющая опосредованное отношение к реальным чувствам и переживаниям. Да и можно ли квалифицированно измерить «объём беды»? Однако в данном случае официальная оценка произошедших событий и эмоциональная реакция общества на них парадоксальным образом оказались едва ли не полярны.

Самый чистый случай безвинной гибели, вызывающий безоговорочное и всеобщее сострадание, — это, разумеется, трагическая смерть сотрудников Саяно-Шушенской ГЭС. Никто из них не был ни в чём виноват (если по отношению к погибшим в результате несчастного случая вообще применима категория вины) — они просто пришли на работу, которую даже самый прожжённый циник не осмелился бы назвать ненужной, и умерли, честно пытаясь выполнить свой профессиональный долг. Ассоциировать себя с погибшими энергетиками, осознать, что аналогичное несчастье может произойти с нами или нашими близкими — в конце концов, на работу-то все ходят, — легче лёгкого. Именно поэтому общая скорбь была в этом случае совершенно беспримесной, полностью лишённой какого бы то ни было назидательного пафоса или скрытого злорадства. Правда, скорбели всё больше не о том, что люди погибли, а о том, что власти недостаточно качественно спасали тех, кого вроде бы ещё можно спасти, и — конечно же, как всегда — «замалчивали правду». Впрочем, это уже незначительные детали — лёгкий оттенок национального колорита, так сказать.

С Невским экспрессом дело обстоит немного сложнее. Поезд этот престижный и дорогой, а ездить на нём предпочитают представители политической и иных элит. Все эти обстоятельства вызывают совершенно определённую реакцию, суть которой сводится к тому, что «не езди с ворáми — целее будешь». А уж если поехал — не жалуйся: купил бы, как все добрые люди, билет на демократичную «Аврору» — и всё было бы хорошо.

Логика примитивная, но не лишённая убедительности.

Но самой этически амбивалентной с точки зрения массового сознания оказывается трагедия в пермском ночном клубе с не самой лучшей репутацией. Едва ли не главная в последние дни шутка среди пермских блогеров: «Жаль, что не «Ветер» сгорел» («Ветер» — самый дорогой клуб в Перми, место сбора золотой молодёжи и прочих сливок общества. — А.К.). Кто-то выражается ещё более резко: «Девки пошли мужиков клеить, мужики — девок снимать. Сгорели — так им и надо». Праздные подвыпившие люди, решившие в пятницу вечером поразвлечься в сомнительном заведении, вызывают куда меньше жалости и сочувствия, чем люди, застигнутые смертью на рабочем месте, или даже пассажиры злополучного поезда. В конце концов, эти-то сами пришли, никто их не гнал, правда?

Так же неоднозначно обстоит дело и с соблюдением пресловутого траура на телевидении: по сути дела, его более-менее строго придерживаются только государственные телеканалы. Для всех остальных траурный день 7 декабря ничем не отличается от других дней месяца: в сетке вещания — те же развлекательные шоу и искромётные комедии, что и обычно. И вроде бы по-человечески всё это тоже можно понять: у телевизионщиков есть проплаченная реклама, для них соблюдение какого-то условного, формального траура по невесть где погибшим незнакомым людям — прямой убыток, а значит, проблемы живых знакомых людей, причём проблемы прямо здесь и сейчас.

Для того чтобы не слишком остро воспринимать очередную трагедию и даже сумрачно иронизировать по её поводу, есть масса вполне основательных и веских причин. В нашем кластеризованном обществе, разные группы внутри которого не способны не то что посочувствовать горю соседа, но порой — в силу различий в понятийном аппарате — даже зафиксировать сам факт этого горя, искреннее переживание чужой беды становится некой фикцией, абстракцией, вещью, может, и хорошей, но нереальной. Не для того мы 20 лет пестовали в себе «западное» индивидуалистическое сознание в самом жёстком и бескомпромиссном его виде, чтобы сейчас рыдать над погибшими в пермском клубе гуляками, — тут уж либо одно, либо другое. А без индивидуалистического сознания, сами понимаете, ни тебе капитализма, ни демократии.

Иными словами, удивляться нынешней общей прохладце в отношении пермской катастрофы особенно не приходится. Но трудно при этом не вспомнить чеканную формулировку из стихотворной колонки Дмитрия Быкова, опубликованной в «Новой газете» три с небольшим месяца назад по поводу трагедии на Саяно-Шушенской ГЭС: «Ибо там, где не чувствуют общей беды, — никому не простят и никто не спасётся». Переставая ощущать чужую боль, мы рискуем коллективно превратиться в огромного неповоротливого динозавра, лишившегося хвоста и умирающего от потери крови, но самым безмятежным образом этого факта не замечающего.