Мир после кризиса

Нынешний экономический кризис уже привел к ряду значительных изменений. В развитых странах мы наблюдаем значительное увеличение государственного долга и сокращение ВВП. В ближайшие годы эти тенденции будут повсеместными и окажут значительное влияние на развитие мировой экономики. Процесс выхода из кризиса затянется надолго, а в ближайшие месяцы в общественной дискуссии будет доминировать вопрос государственного долга.

Однако государственный долг – это лишь одна сторона вопроса. Нужно также принимать во внимание глобальную сумму задолженности.

Глобальная задолженность такова, что можно ожидать сильного сокращения большинства развитых двинутых экономика мира в предстоящие годы, но без радикальных перемен в процессе финансирования долгов. Индивидуальные долги больше не могут торговаться за государственные долги в рамках нынешних финансовых правил.

Страны БРИК в 2008 году составляли до 25% ВВП от экономически развитого блока, состоящего из крупнейших стран Европы (Франция, Германия, Великобритания, Италия, Нидерланды, Испания), Японии и США. В 2000 году они составляли 12%. Процесс увеличения доли развивающихся стран в мировом производстве будет продолжаться. Конечно, на БРИК повлиял нынешний кризис, в особенности на Россию. Но эти страны быстро восстанавливаются. Экономика США и большинство экономик Европы столкнулись с рецессией и медленным ростом. Однако центр притяжения мировой экономики не будет пересмотрен; Китай и Индия, а в меньшей степени Бразилия и Россия будут принимать на себя все большую и большую долю мирового производства. Доля России в блоке БРИК быстро увеличивается.

Эта ситуация немного изменилась в 2009 году из-за кризиса.

Однако я подозреваю, что кризис в России был еще больше раздут изнутри, во всяком случае, частично. Если бы Центробанк России не поднял ставки процента к зиме 2008 года, внутреннего ограничения кредита можно было бы избежать. Конечно, коллапс внешнего спроса играет значительную роль в российском кризисе, как это было, кстати, в Японии и Германии, странах, у которых с Россией не много общих элементов в экспортном балансе. Но коллапс внутреннего рынка прямо связан с ограничением кредитов, а оно, в свою очередь, связано с политикой Центрального банка и министерства финансов.

Конечно, кризис делает неизбежной широкую перемену и правой, и левой повестки. Однако до какого-то момента это не было очевидным. Кризис нужно анализировать, результаты анализа должны быть известны всем. Во время последней \"Великой депрессии\" (кризис 1929 года) мы наблюдали паузу в развитии кризиса. К весне 1930 года большинство людей думали, что кризис закончился. Политическое влияние кризиса не проявилось немедленно. Только в 1932 году мы увидели серьезные политические изменения в США и Швеции, в 1933 году в Германии, в 1934 году в Великобритании, в 1936 году во Франции.

* * *

Сегодня, по меньшей мере, по одному пункту достигнут консенсус. Рынкам необходимо более совершенное и более исчерпывающее регулирование. Однако на этом консенсус и заканчивается. Справа существует нежелание столкнуться с последствиями возврата к регулируемым рынкам. Понятие \"саморегулирования\" или благоразумного регулирования финансовых рынков должно стать главным пунктом повестки. В то же время уровень государственного дефицита, конечно, должен привлечь к себе внимание. Правые политические силы будут выступать за возврат к \"строгой экономии\", как только мы выйдем из худшего периода кризиса. Но будет очень сложно рассчитать уровень безработицы.

Слева мы наблюдаем такое же нежелание видеть, что именно провал \"эффективных рынков\" означает в действительности. Левые будут расколоты на реформистов и радикалов, но я не вижу будущего у сегодняшнего \"реформизма\" образца \"Новых лейбористов\" Тони Блэра. Люди ждут неких радикальных перемен. Именно поэтому \"реформистские\" левые теперь страдают от провала на выборах. Однако \"радикальным\" левым все еще предстоит узнать, что является возможным и какова цена. Устанавливается баланс силы, но нужно время, чтобы увидеть, как новая повестка появится у левых.

Однако существует возможность, что ожидания части населения совпадут с идеями крайне правых о необходимости радикальной перемены. Такая ситуация может сложиться в США на выборах 2012 года, если Обама будет продолжать терять почву под ногами. Во Франции, если левые реформисты будут придерживаться своей устаревшей повестки и не включат в нее хотя бы некоторые аспекты радикальной повестки, мы сможем увидеть возрождение правого радикализма или, по меньшей мере, правого популизма.

Парадокс заключается в том, что государство многое сделало для того, чтобы предотвратить кризис, но до сих пор именно большой бизнес выигрывал больше всех в этой ситуации. Это особенно очевидно в финансовой сфере, но справедливо и для промышленности, хотя и в меньше степени.

Пока защитники \"свободных рынков\" молчат. Из-за кризиса их позиции серьезно пошатнулись. Сейчас в центре дебатов находится государственное вмешательство. Нужно ли такое вмешательство для того, чтобы заставить рынки работать или чтобы до какой-то степени заменить рынки? В разных странах дебаты различаются, потому что различаются экономические ситуации и экономические структуры. Неолиберальная повестка, очевидно, дискредитирована, но более сильным государствам понадобится большая фискальная база, или они потерпят крах. Нынешние международные экономические институты, будь то ВТО или Евросоюз, ограничивают государственную фискальную базу. Так что неолиберальная повестка все еще может осуществиться по умолчанию.

* * *

Но мы наблюдаем несколько альтернатив. Некоторые из них имеют сильную теоретическую базу, поскольку экономики гораздо многообразнее, чем можно было бы подумать. Голоса критиков конкуренции и свободного рынка звучат все громче, и люди прислушиваются к ним. Политика развития выталкивает на первый план новую повестку, где рынки играют гораздо меньшую роль. Это уже очевидно в тех странах, которые мы называем \"третьим миром\". Новая парадигма должна появиться в ближайшие годы. Это будет сила такая же мощная, как та, с которой мы имели дело при падении Берлинской стены. Даже некогда модная тенденция ставить знак равенства между свободными рынками и политической свободой теперь под ударом. В действительности вопрос в том, чтобы знать, будет ли эта новая парадигма более или менее принята без больших политических кризисов в развитых странах, или же ей потребуются такие кризисы. Значительные сбои в работе международных институтов, будь то ВТО или даже еврозона, могут произойти в ближайшем будущем.

* * *

Еще никогда ожидания не были такими разными у разных групп населения. Сама бизнес-элита четко делится на финансовую элиту, которая испытывает сильное чувство облегчения, и промышленную элиту, перспективы которой в целом безрадостны, если не хуже. Правительства пытаются изобразить благоприятные перспективы. Этого следовало ожидать. Однако некоторые заблуждаются больше других. Средний класс в целом ожидает потрясений, особенно нижний слой среднего класса. На самом деле чем ниже доход, тем мрачнее ожидания.

Когда ситуация ухудшается, выигрывают алармисты. Оптимисты немного преуспели этой весной и летом, но мы снова видим, что тревоги алармистов в большой степени оправдываются. Сейчас большинство думает, что кризис будет долгим.

Публичные интеллектуалы на Западе обычно ассоциировались с \"оптимистами\". Они сильно дискредитированы и поэтому замолчали. Однако есть интересные исключения. Некоторые известные экономисты стали публичными фигурами. Я думаю о Кругмане или Стиглитце, или, в меньшей степени, о Родрике и Рубини. Важно отметить, что все они оставались в лагере \"алармистов\". Во Франции реализуется такой же сценарий. Люди, которых можно назвать \"алармистами\", Фредерик Лордон, Поль Джорион, Жан-Люк Гро и я, оказались гораздо ближе к передовой линии общественных дебатов.

Однако в интеллектуальной жизни нет четкой отметки успеха или поражения. Можно сказать, что кризис идеологии свободного рынка в значительной мере набрал силу и привлек аудиторию. Даже известный эколог и режиссер Николя Юло теперь открыто критикует капитализм.

Очевидно, что Китай наилучшим образом противостоит кризису и в долгосрочной перспективе выиграет от его последствий. Китайская система, может быть, не \"целесообразна\", мы видим много нецелесообразных вещей в Китае, но она действительно эффективна. О ключевом факторе этой эффективности в экономическом аспекте часто забывают. Китайская валюта не является свободно конвертируемой. Это позволяет Китаю получать преимущество от низкого курса юаня и сдерживать разнообразные спекулятивные волны, которые были бы чрезвычайно разрушительны, если бы юань стал конвертируемым.

Это никоим образом не связано с китайской политической системой. Китай мог бы быть более демократическим с такой же системой конвертируемости валюты, или мог бы совершить ошибку, ослабив регулирование обменного курса при его нынешней политической системе.