Почему нельзя строить \"газоскрёб\" в Петербурге

Среди интеллигенции Петербурга кипят страсти, 10 октября люди готовятся выйти с протестом на площадь. Их противники разбрасывают фальшивые листовки с символикой «Яблока», грубой орфографической ошибкой и сообщением о митинге 7 октября. Известные деятели искусства высказывают свои позиции, порой довольно неожиданные. Например, Никита Михалков поддерживает протестующих, а Борис Стругацкий оказался на стороне их противников... Так о чём шумят народные витии? Почему 400-метровое здание «Газпром нефти» вызвало такие страсти?

Формальных аргументов против новостройки хоть отбавляй. Высотный кодекс Петербурга (есть у нас и такой документ) запрещает строить на этом месте рядовые здания выше 48 метров, а доминанты - выше 100 метров. Газовики лениво отбрехиваются, выдвигая несерьёзные или противоречивые доводы. Например, элементарный подсчёт показывает, что при средней высоте сооружения всего 37 метров они могли бы разместить всех своих 11 тыс. сотрудников на выделенной территории. Впрочем, если бы даже им не хватало площади, то неужели город, готовый пожертвовать своим историческим обликом, не подкинул бы «Газпрому» несколько дополнительных гектаров земли? А уж построить несколько домов 37-метровой высоты будет во много раз легче и дешевле, чем 403-метровую башню. Особенно на слабом петербургском грунте.

Но в чём глубинные причины? Почему обе стороны так упорно стоят на своём и не могут пойти навстречу друг другу?

Трудно говорить про мотивы А. Миллера и его коллег. Вряд ли их главная цель состоит в том, чтобы получить при строительстве что-то лично себе. Наоборот, сам скандал, участие иностранных проектировщиков, бдительное око возмущённой общественности усложняют разбазаривание средств. На рядовой стройке распил денег пошёл бы просто и легко, по накатанной дорожке.

Скорее всего, ими руководят высшие мотивы - им нужен символ своей власти над Петербургом, в три с лишним раза превышающий высоту нынешней главной доминанты города (высота шпиля Петропавловского собора - 122 метра). Смею предположить, что строительство «Охта центра» могло быть с успехом заменено переименованием Петербурга в Газпромбург или ещё чем-нибудь в том же духе.

Гораздо легче понять городских чиновников. Если у них есть какие-то чувства к родному городу, то надо думать, что им самим никак не близка идея строительства 400-метровой «кукурузы», но возможность потери значительной части доходов города пугает их гораздо больше. Хотя есть утверждения Б. Вишневского, что реальный вклад «Газпром нефти» в городской бюджет не превышает 7-8%, и тогда позиция городских властей приобретает несколько иной окрас.

Но почему протестуем мы? Никакие денежные расчёты «Газпрома» и городских властей неизвестны, даже точное положение «Охта центра» и бывшей шведской крепости Ниеншанц ХVII века (фундамент которой должен быть уничтожен подземным газпромовским гаражом) далеко не все смогут показать на карте города. Что заставляет каждого неравнодушного петербуржца (ленинградца) протестовать против нового строительства? Почему никого не убеждает столь красивый пример Эйфелевой башни, ставшей ныне одним из основных символов Парижа?

Чтобы понять подспудные мотивы коренных петербуржцев-ленинградцев, надо задать жёсткий и нелицеприятный вопрос - а в чём вообще заключается необычайная ценность Петербурга, о которой написано столько романов, путеводителей, стихов и песен?

Для жителя Советского Союза (и многих жителей нынешней России), никогда не бывавшего в Европе и не видевшего шедевров европейского классицизма и барокко, Петербург был в прямом смысле окном в Европу, единственной возможностью увидеть многомиллионный город, построенный в европейском стиле. Ну а что может привлечь тех, кто там бывал (в первую очередь туристов из той же Европы)?

Как известно, Санкт-Петербург основан в 1703 году, и по возрасту он уступает не только Афинам и Риму, но и всем сколько-нибудь известным архитектурным достопримечательностям Европы и России. Более того, он является одним из самых новых среди крупнейших городов мира, в частности, он моложе Нью-Йорка, Мехико, Рио-де-Жанейро и др. В городе нет пирамиды Хеопса, Парфенона, Колизея, Кёльнского собора, Нотр-Дам де Пари, Тадж-Махала и т.д. Ни одно из зданий Петербурга (давайте честно признаемся в этом себе самим) не считается первым, порождающим новый архитектурный стиль либо, наоборот, высшим мировым достижением широко распространённого стиля. Знаменитые белые ночи столь же белы в Осло, Стокгольме и Хельсинки. А по количеству рек и каналов Северная Венеция сильно уступает настоящей. Наши славные архитекторы - Трезини, Растрелли, Росси, Захаров, Воронихин, Монферран и другие - это в лучшем случае первоклассные европейские архитекторы, но никак не прославленные гении человечества.

Из этого вроде бы вытекает, что ничего необычного в Петербурге нет, а слава его дутая, составленная из реформаторской деятельности Петра I, произведений Гоголя и Достоевского, советских легенд о залпе «Авроры» и огромного количества жертв ленинградской блокады. Но впечатление о городе - это не впечатление о каждом отдельном здании, и восхищённые отзывы побывавших в Петербурге наглядно показывают эту разницу. Чтобы подчеркнуть это различие, специально обратим внимание на то, что подавляющее большинство гостей Петербурга говорят не о каком-то отдельном здании. Почти все рассказывают про то впечатление, которое на них произвёл город, а не про архитектурные достоинства Зимнего дворца, Исаакиевского собора или Петропавловки.

И вот здесь начинается рассказ о том, почему нельзя строить газоскрёб.

Петербург - это город, в котором Росси, Растрелли и другие архитекторы сумели реализовать свои самые смелые замыслы об ансамблях, построили улицы, площади и целые районы в одном стиле. В конечном счёте весь исторический центр Петербурга - это единый памятник циклопического размера, поражающей регулярностью и красотой многих квадратных километров городской застройки. Именно новизна города, свобода реализации своих планов позволили создать то архитектурное чудо, которое было бы невозможно в старом европейском городе. Против этих восторженных слов легко возразить, что градостроительные планы не раз менялись. Даже самые беглые очерки истории архитектуры Петербурга рассказывают, что раннее барокко сменилось елизаветинским, потом доминировал классицизм, на смену которому пришёл ампир... Исаакиевский собор перестраивался четыре раза, а Зимний дворец - даже пять раз (включая реставрацию после пожара 1837 года). Ансамбль Дворцовой площади, главной площади Петербурга, включает здания самых разных стилей.

Эти возражения вполне справедливы, но никак не уничтожают впечатления цельности архитектуры Петербурга. Чтобы понять, до какого времени перестройки старых зданий, перемены и вариации стилей украшали город, сохраняя цельность архитектурного облика, а с какого времени начали его уродовать, обратимся к истории. Начало перелома, на взгляд автора, относится к последней четверти ХIХ века. Согласно моим субъективным впечатлениям, здания стиля модерн или северный модерн находятся на самой границе - Дом книги на Невском (первоначально офис компании «Зингер») не украсил Невский проспект, но и не изуродовал его. Другие здания того же стиля в менее парадных частях исторического центра города, в первую очередь на Петроградской стороне, способствовали украшению Петербурга.

Более поздние конструктивистские сооружения (Дворец культуры Кирова, дома на Балтийской, Баррикадной, Тракторной и других улицах) способствовали расширению исторического центра. Но здание Текстильного института на Вознесенском проспекте, вблизи исторического центра, пошло скорее во вред, чем на пользу, петербургскому ансамблю, хотя и не оказало на него существенного влияния.

Более разрушительным, на мой взгляд, были византийский и псевдорусский стили. Спас на Крови может восприниматься как исключение, подчёркивающее основное правило, как резкий перебой узора и т.д., но, на мой взгляд, лучше бы в центре города не было доминанты столь грузной и аляповатой по петербургским меркам. Церковь Успения Богоматери на набережной лейтенанта Шмидта (угол 15-й линии), на взгляд автора, существенно исказила силуэт Васильевского острова, где роль доминант играли невысокие сооружения Биржи, Ростральных колон, Кунсткамеры и Горного института.

Трудно однозначно ответить на вопрос, почему с определённого момента началось разрушение петербургского ансамбля вместо его развития (причём, как мы видим, революция лишь влияла на скорость этого процесса, а не на сам факт перехода). Скорее всего, друг на друга наложились два связанных между собой обстоятельства. С одной стороны, массовая урбанизация, резкий рост размеров города привлекли к застройке значительное число архитекторов весьма средних талантов и не чувствующих петербургского стиля. С другой стороны, с массовой урбанизацией, индустриализацией, ростом национализма ушла та эпоха или те эпохи (эпоха Просвещения и «эпоха европейского концерта»), которые породили явление Петербурга, Северной Венеции, окна в Европу на Балтийском море.

После этого развитие петербургского ансамбля стало невозможно, нам осталось лишь сохранять, доделывать, реставрировать, приспосабливать к новым временам.

Особую хрупкость петербургскому ансамблю придаёт его малая высота, редкость и важность немногих общегородских доминант. Первоначально эта особенность Петербурга была, по-видимому, вызвана просто слабостью заболоченного петербургского грунта, где очень мало мест, пригодных для строительства высоких зданий, а потом она превратилась в традицию, закреплённую специальными «высочайшими» распоряжениями. Стать петербургской доминантой, в отличие от Манхэттена и даже Парижа, оказалось высочайшей честью для здания. Суровый экзамен сумели выдержать только Петропавловская крепость, Исаакиевский собор и Адмиралтейство. В принципе его могла бы выдержать колокольня Смольного собора, тем не менее последователи Растрелли строить её не стали, посчитав, что и она плохо впишется в городской пейзаж. Даже вполне петербургский Михайловский (Инженерный) замок оказался лишним в этом списке, впрочем, относительно небольшая высота шпиля (64 метра) ограничивает его значение как архитектурной доминанты.

В советское время отношение к строительству высотных зданий в Петербурге было несколько двусмысленным. Безобразные многоэтажные гостиницы в центре города (например, «Советская») существенно испортили силуэт города. Но всё же никаких 100-метровых зданий ни в историческом центре, ни поблизости от него построено не было.

Окончательное разрушение силуэта города и всего городского ансамбля началось в постсоветское время с ростом нефтяных и газовых цен. Сперва на Васильевском острове были сооружены пара громадных уродских зданий, окончательно испортивших архитектурный ансамбль острова. Сейчас, правда, одно из них пытаются немного укоротить, но процесс этот затягивается, да и толку от него немного. Для восстановления силуэта укорачивать нужно не одно из них на 5 метров, а оба, причём каждое - метров на 15-20. Одновременно началось строительство многоэтажных уродов в Выборгском, Приморском, Московском и других районах города.

Другой «шедевр», уже в самом центре Петербурга, возводится для благородной цели - расширения Мариинского театра. Окончательного проекта уже строящегося здания горожанам не показывают, но то, что нам успели в своё время показать, было столь безобразно и столь далеко от петербургского стиля, что никаких слов, кроме матерных, подобрать было нельзя. На мой взгляд, регулярность Петербурга и утрата способности к развитию архитектурного облика города диктовали одно-единственное решение - построить нечто, похожее на существующий театр и образующее с ним единый ансамбль.

Ну и на закуску мы должны готовиться (а наши протесты вряд ли сыграют какую-то роль - вся надежда либо на высочайшее распоряжение в последнюю минуту, либо на экономический кризис) к появлению в нашем строгом и низкорослом городе одного из самых высоких и весёлых сооружений Европы - 400-метрового здания, похожего на кукурузу, поблизости от Смольного монастыря Растрелли.

Я не знаю, на этой кукурузе или на следующей, но при таком развитии событий город непременно выпадет из списка ЮНЕСКО и потеряет то основное, что делает Петербург одним из красивейших городов мира. Конечно, любители и знатоки Петербурга при этом не переведутся, они будут находить точки, с которых силуэт города виден без новых построек, заботиться о сохранении отдельных зданий и локальных ансамблей. Но в целом с одним из красивейших городов мира будет покончено. А через некоторое время и в справочниках будут осторожно писать, что Петербург - это интересный российский город, построенный в европейском стиле (преобладают классический стиль и барокко), некоторые здания и ансамбли которого могли бы украсить лучшие европейские города. При этом несостоявшиеся планы создания туристской столицы Европы забудутся, как многие другие неосуществленные проекты.

Меня могут спросить - а что же делать? Ведь город - это живой организм, он должен строиться, развиваться. Петербург слишком велик, чтобы превратиться в музей. Ответ на этот вопрос очень прост. Если исключить главные архитектурные памятники (которые, разумеется, не подлежат реконструкции), то ансамбль Петербурга складывается из фасадов второстепенных и вполне воспроизводимых зданий. Более того, при известном умении чувствовать петербургский стиль даже в сами фасады возможно внесение изменений, разумеется, как можно более бережное и аккуратное. Преобладающая часть исторического центра, дворы-колодцы, уродливые флигели, глухие стены, коммунальные квартиры, наоборот, срочно нуждаются в переменах и перестройках. Когда мы на главной улице городе, Невском проспекте, заходим едва ли не в любой двор, то видим стены, расположенные в десятке метров друг от друга, облупившуюся штукатурку, грязные, десятилетиями не ремонтированные парадные, коммунальные квартиры, где друг на друге в свинских условиях проживают сотни тысяч петербуржцев, - это ли ценности, которые надо беречь?

Перед городом стоит огромная задача перестройки внутренних частей кварталов исторического центра. А там уж наверняка найдётся немало мест для офисов, парков, парковок, садиков, детских площадок, кафе, гостиниц, хитрых проходов... Только задача одновременно очень велика и откровенно невыигрышна. Нет ни желания её решать, ни средств для её решения, ни желания их изыскивать.

Гораздо легче разрешить стратегическому инвестору или сверхкрупному налогоплательщику за большой или даже не очень большой вклад в городской бюджет изуродовать исторический Петербург. Наша первая задача - это попытаться остановить безобразие. Но вторая задача - понять, в чём ценность Петербурга и что нужно делать, чтобы её сохранить, не препятствуя развитию города.