День рождения Путина

«Владимир Путин родился в дагестанском селе Ансалта 9 августа 1999 года». Это был такой журналистский штамп во время первого премьерства Путина.
На самом деле события, которым сейчас исполняется 10 лет, положили начало не только восхождению нового российского лидера. Трудно не согласиться с официальной точкой зрения: Россия тогда впервые за долгое время напомнила о себе как о существенной силе на Кавказе и вокруг него, и напоминает по сей день. Однако у вторжения боевиков в Дагестан была предыстория, о которой говорилось не очень много. Вернуться к ней есть смысл не только по случаю юбилея, но и потому, что многое из этой предыстории повторяется на Северном Кавказе в нынешнюю эпоху.

НЕСЛЫШНАЯ ПРЕЛЮДИЯ

Всем известно, что вторжение Басаева поддержали местные дагестанские «ваххабиты» – так там назвали, совершенно неточно, представителей разных радикальных исламских групп. Место вторжения было выбрано неслучайно. Именно в той части Дагестана, куда пришли Басаев с Хаттабом – в Ботлихском и особенно Цумадинском районах – ваххабитских групп было особенно много. Мало кто знает, что до этого они там существовали почти десять лет.

Так случилось, что я наблюдал этот процесс вблизи, побывав в местах будущего вторжения дважды – в 1994 и в 1998 годах. В 1994-м в нескольких селах района группы жителей открыто заявляли, что исповедуют «новый», «правильный» ислам, не тот, которому их научили родители (а религию в тех краях население не оставляло и в советское время). И сторонники, и противники «нового» ислама говорили, что принесли его в район какие-то арабские проповедники, но их самих вроде бы никто никогда не видел. Так или иначе, население делилось на друзей и врагов неизвестных проповедников, иногда этот раскол происходил внутри семей, неоднократно приводил к столкновениям, с перестрелками и сбрасыванием в пропасти автомобилей оппонентов. Машин тогда в селах, кстати, было немного, а вот оружия хватало.

Наверное, в первой половине девяностых молодой российской власти было не до урегулирования таких «местечковых» противоречий – вокруг было много гораздо более грозных конфликтов. А в 1998-м, когда ваххабиты, выдавленные односельчанами из большинства сел района, «прописались» в находящихся неподалеку заброшенных пионерских лагерях и, как утверждают местные жители, стали заниматься там военной подготовкой, – реагировать, в общем, уже было поздно. Точнее, из всех вариантов реакции остался только силовой. Но и с ним затянули – до самого вторжения.

Много ли сегодня на Кавказе таких периферийных, неразличимых из московской дали конфликтов? Хватает. Вот в одной северокавказской республике решают вопрос о создании нового района – идет такой скучный бюрократический процесс, и вдруг недовольные нерасторопностью власти собираются и штурмуют дом правительства. А вот в совсем другой республике, в городе с древней историей, конфликт разных групп верующих за главную мечеть приводит к стычкам. Какой-то осмысленной политики федеральных властей в большинстве таких конфликтов не видно. Это все мелочи, конечно, но ведь после 1999 года известно, как может быть использована энергия таких «мелочей».

СВОИ И ЧУЖИЕ

Сейчас все знают, что на Северном Кавказе есть ислам официальный и неофициальный. Официальный – это тот, который находится под эгидой местных Духовных управлений, структур зарегистрированных и пользующихся безграничной поддержкой региональных властей. Но дело в том, что незадолго до вторжения никакого официального ислама в том же Дагестане не было. Было Духовное управление, был муфтий – его глава, были не подчиняющиеся ему группы. Например, в селах Карамахи и Чабанмахи (это не на границе с Чечней, а недалеко от Махачкалы). В 1999 году там прошла масштабная спецоперация, а еще года за полтора до этого тамошняя «исламская республика» существовала вполне открыто, местное начальство наблюдало за ней достаточно отстраненно. Активно вмешаться в противостояние оно решило примерно осенью 1998 года. Сейчас уже не так важно вспоминать, почему они сделали это именно тогда. Важнее результат: одна из ветвей ислама была «приручена» республиканским начальством, получила от него все возможные преференции, а со всеми прочими был запрещен любой официальный диалог.

Случалось ли на Кавказе что-то похожее в «прекрасную эпоху», наступившую после 1999 года? Да, безусловно. Например, в Кабардино-Балкарии милиция активно вступилась за местное Духовное управление, закрывались мечети, не признавшие его авторитета. Было это как раз за один – два года до нападения боевиков на Нальчик. Там, кстати, боевики были почти исключительно местные.

ПОГРАНИЧНОЕ СОСТОЯНИЕ

Вторжению предшествовала длительная напряженность на дагестано-чеченской границе, особенно на той ее части, которая проходит по равнине: кражи скота, захваты заложников, территориальные претензии, межнациональные осложнения. Ситуация усугублялась тем, что на территории Дагестана, как раз в приграничье, проживает достаточно много чеченцев, и Басаев надеялся – к счастью, безуспешно – использовать их как пятую колонну. Федеральная власть на приграничную ситуацию вовсе не обращала внимания, что-то пытались сделать, в основном, добровольные переговорщики из числа местных деятелей культуры и уголовных авторитетов.

Есть ли сегодня на Кавказе похожие проблемные узлы на границах регионов? Есть. Это, в первую очередь, Пригородный район на границе Северной Осетии и Ингушетии. Федеральная власть постоянно там что-то предпринимает, печется об ингушах, покинувших район после осетино-ингушского конфликта 1992 года. Но вот пару лет назад глава Северной Осетии рассказывал журналистам, как его коллеги регулярно «вылавливают» в Пригородном районе чиновников из граничащей республики, и говорит о них следующее: «Мы никогда не сможем сказать им что-либо вразумительное, потому что живем в разных системах координат. Мы не понимаем друг друга». Слушая это, нельзя не задаться вопросом, есть ли у российских властей стратегия для развязывания еще одного кавказского «узла». А если есть, почему ее результаты не видны: потому ли, что им надлежит проявиться позднее, или потому, что стратегия просто слаба?