Каким станет мир после кризиса

В последние годы стало общим местом утверждение о том, что мир неузнаваемо изменился после террористических атак на Нью-Йорк и Вашингтон 11 сентября 2001 года. Эксперты заговорили о «новой геополитической реальности», «войну с террором» стали именовать чуть ли не Четвёртой мировой. Америка, возложив на себя миссию борьбы с вездесущим, но невидимым врагом, казалось, восстановила если не лидирующую, то доминирующую роль в мире. Граница «долгого ХХ-го века» была определена, а либеральные сторонники теории «конца истории» считались посрамлёнными.

Однако это новое видение геополитической реальности основывалось на том же факторе, на каком базировалась и система, существовавшая в годы «холодной войны» - на экономическом доминировании западного мира, и прежде всего Соединённых Штатов. Вплоть до начала нового тысячелетия США не уступали никому своего хозяйственного лидерства. В 2001 г. Америка производила 24,8% глобального валового продукта, акции американских компаний обеспечивали 34,7% показателя капитализации всех фондовых бирж, инвестиции в НИОКР составляли 38,4% мировых, военный бюджет США обеспечивал 46,2% всех произведённых на планете военных расходов, а доллар занимал 70,7% в совокупных резервах центральных банков. Безусловно, доля Соединённых Штатов в глобальном валовом продукте и промышленном производстве снижалась, но вместе со странами ЕС «атлантический мир» контролировал приблизительно половину мировой экономики - как, кстати, и в первые послевоенные годы.

Но с наступлением нового столетия ситуация начала меняться, чего США и их будущие союзники по знаменитой coalition of the willing предпочитали до поры до времени не замечать. Изменение это шло в двух направлениях.

Симбиоз риска

С одной стороны, в рамках самого западного мира выделилась группа экономик, сделавших ставку на экспансионистскую (и потому рискованную) финансовую политику. Предпосылки для таковой сформировались ещё в 1970-е и 1980-е годы, когда Соединённые Штаты отказались от «золотого стандарта», а развивающиеся страны прибегли к массированным заимствованиям на мировом рынке капитала, будучи убеждены в том, что их природные богатства, цены на которые в те годы достигали рекордных значений, навечно гарантируют их финансовую устойчивость. Характерно, что та эпоха принесла с собой не «крах» американской системы под натиском «третьего мира», а нечто обратное: в первой половине 1980-х годов США предприняли решительную атаку на инфляцию, что привело к росту курса доллара, снижению сырьевых цен и массовым дефолтам стран «Юга» по своим обязательствам. Дальнейшее развитие ситуации - и в том числе продолжавшиеся финансовые трудности мировой «периферии» (от распада Советского Союза и дефолта Мексики в 1994 г. до «азиатского» финансового кризиса и дефолтов России в 1998 г. и Аргентины в 2001 г.) - привело власти США и их союзников к выводу об устойчивости основанной на долларе финансовой системы. О том же говорил и стремительный рост фондовых рынков всех развитых стран в 1997-2000 гг. и устойчивое укрепление доллара в тот же период. Результатом стала масштабная либерализация, воплотившаяся, в частности, в отмене Акта Гласса-Стигала в 1999 г.

Итоги впечатляют. С 1995 по 2007 г. отношение капитализации фондовых рынков к ВВП в США и Великобритании выросло, согласно данным Всемирного банка, соответственно с 62 и 78% до 145 и 171%. За тот же период размер чистого долга корпораций и домохозяйств возрос со 138 и 142% до 228 и 249% ВВП. Цена среднего жилого дома взлетела соответственно в 2,38 и 2,64 раза. Возникли совершенно новые сектора финансового рынка - такие, как рынок деривативов, номинальный объём которого, по данным базельского Банка международных расчётов, вырос с $40,1 до 683,7(!) трлн., и который (какое совпадение!) к 2008 г. на 43% контролировался британскими и на 24% - американскими финансовыми институтами. «Богатство» западного мира стремительно росло - но при этом во многом оставалось фиктивным, тогда как реальное производство устойчиво утекало в менее процветающие страны. Мы не хотим ни приветствовать, ни осуждать такую политику; наша задача состоит лишь в том, чтобы привлечь внимание к самой важной её черте: США, Великобритания (и в меньшей мере Испания с её экспериментами с ипотечным жилищным строительством, Ирландия и Исландия с их банковскими схемами и Италия с самым большим среди европейских стран государственным долгом) стали странами-производителями рисков (risk-makers), что в какой-то определённый момент не могло не выйти наружу.

С другой стороны, многое менялось и в странах «третьего мира». После затяжного периода неопределённости, начатого долговыми проблемами 1980-х годов и закончившегося по выходу из «азиатского» кризиса конца 1990-х, почти все «пострадавшие» государства резко изменили свою финансовую политику. Они отказались от активных заимствований за рубежом в пользу наращивания внешнеторгового профицита и аккумулирования валютных резервов, чему способствовали, с одной стороны, стремительный хозяйственный рост в Китае, с другой - повышение цен на энергоносители и сырьё. Эти факторы привели к резкому изменению торговых балансов: так, если в 1996 г. экспорт из КНР не превосходил по объёму экспорт из Бельгии ($172 млрд.), то в 2008 г. он достиг $1,46 трлн., став вторым в мире. Если в 1998 г. из региона Персидского Залива было экспортировано нефти на $67 млрд., то в 2008-м - уже на $539 млрд. Параллельно в быстроразвивающиеся страны Восточной Азии и нефтедобывающие государства притекали прямые иностранные инвестиции, что также обеспечивало рост валютных резервов (которые реинвестировались в государственные ценные бумаги развитых стран, в первую очередь - США). В результате только за 1999-2008 гг. развивающиеся страны Восточной Азии, нефтедобывающие государства Персидского Залива, а также Россия увеличили свою суммарные валютные резервы более чем на $4,9 трлн. (в 1998 г. все они составляли, для справки, менее $600 млрд. За счёт покупки этими странами казначейских облигаций США было профинансировано почти 54% американского бюджетного дефицита. При этом американские компании и банки всё реже давали в долг собственному правительству: по мере того как средняя доходность от вложений в Treasuries упала с 6,2% в 1999 г. до 2,1% в 2007-2008 гг., американские банки сократили их долю в своих активах с 9,7% в 1995 г. до 1,3% в 2008-м. Как и в первом случае, мы не готовы комментировать такой курс развивающихся стран, но очевидно, что они и их государственные институты, инвестирующие в западные (и прежде всего американскую) экономики, стали своего рода глобальными потребителями рисков (risk-takers), и, таким образом, заняли место «второго участника» в «экономике риска» начала ХХI века.

Таким образом, в экономическом аспекте мир разделился на два лагеря. Одни страны «надували» финансовые пузыри, всё сильнее отрывавшиеся от экономических реалий, другие «демпфировали» ситуацию, скупая долларовые активы. В стороне от этой «экономики риска» находились континентальная Европа (с собственной свободно конвертируемой валютой и практически нулевым внешнеторговым сальдо), Латинская Америка (сфокусировавшаяся на создании общего рынка и относительно прохладно относящаяся к США), и Африка (вообще не вовлечённая в мировое хозяйство). Но эта экономическая картина интересна не сама по себе; она примечательна тем, какой политический курс проводят сегодня глобальные risk-makers и risk-takers.

Склонность к риску в экономике трансформируется в наше время в готовность принимать рискованные решения и в политике. Вряд ли является чистой случайностью то, что Соединённые Штаты стали страной, наиболее решительно взявшейся за формирование нового миропорядка, а Великобритания, Испания и Италия оказались костяком той коалиции, члены которой «без страха и сомнения» пошли за Америкой в Ирак. Ощущение всемогущества, порождённое финансовыми фикциями, преломилось в готовность рискнуть своим политическим влиянием. В то же время Китай, Россия, страны арабского мира, а также, например, Венесуэла, возомнившие себя мощными геополитическими игроками в основном из-за встроенности в американизированный мир (как Китай) или вследствие спекулятивного роста цен на сырьевых рынках (как экспортёры сырья), стали говорить о желательности изменения глобальной политической и экономической конфигурации, выступая за установление «многополярного» мира.

Этот «многополярный» мир, который пока ещё не стал реальностью, может оказаться куда более опасным и непредсказуемым, чем «однополярный» мир рубежа веков или даже «биполярный» мир второй половины ХХ столетия. События последнего десятилетия свидетельствуют о том, что новая геополитика становится «геополитикой риска»: в то время как Европа «устраняется» из глобальной политической игры, risk-makers и risk-takers ведут себя всё более решительно. С одной стороны, США за последние десять лет осуществили военные вмешательства в Сербии, Афганистане и Ираке и до последнего времени демонстрировали готовность применить силу в отношении Ирана. С другой стороны, Россия жёстко ответила на «антисепаратистскую» операцию Грузии в Южной Осетии, вторгшись на грузинскую территорию и затем признав независимость двух её мятежных республик. Китай, уже ставший второй в мире державой по размеру военных расходов, осуществляет строительство военных баз по всему периметру Индийского океана и дислоцировал военные контингенты в Судане и Мьянме. Risk-makers и risk-takers одинаково отрицательно относятся к большинству гуманитарных инициатив последнего времени - от Договора о запрещении противопехотных мин до Международного уголовного суда. США и их союзники - пусть не на уровне политиков, но на уровне экспертов - всё более открыто признают, что Китай и Россия являются основными источниками если не явных угроз, то очевидных вызовов, в XXI веке. Последние отвечают тем же, укрепляя Шанхайскую организацию сотрудничества, которая воспринимается ими как «естественный противовес» «центру» современного мира.

США и Китай: мир пополам?

К чему может привести нарастающая «конфронтация рискующих»? Да и является она реальным фактом, или, быть может, всё это плод воображения, а США и Китай составляют G-2, которая станет стержнем нового миропорядка?

Несомненно, США и Китай постепенно формируют одну из самых важных (хотя и несколько гипертрофированных, с уклоном в торгово-финансовую сферу) экономических и торговых «связок» в современном мире. В 2008 г. объем накопленных взаимных пря­мых инвестиций приблизился к $70 млрд., совокупные торговые трансакции составили $409,3 млрд., а стоимость американских государственных долговых обязательств, которые держат китайские финансовые институты, перевалила за $760 млрд. (для сравнения: показатели экономической взаимозависимости США и ЕС расподагаются в обратном порядке - европейцы держат Treasuries на $460 млрд., торговый оборот составляет $675 млрд., а суммарные инвестиции в экономику друг друга - $2,6 трлн.). В то же время Китай не является демократическим государством, что американское руководство считает препятствием для политического сближения; его экономика в последние пять лет становится всё более огосударствленной; военные расходы растут со средним темпом в 12-15% ежегодно, а внешнеполитические предпочтения китайцев всё чаще расходятся с американскими. Кроме того, американская и китайская экономики не сходны по своим структуре и качеству, как, например, европейские, а представляются прямым дополнением друг к другу - что предполагает для каждой из сторон возможность считать себя зависимой от другой (порой чрезмерно), а это может обострять возникающие конфликты.

Мы далеки от утверждения, что Китай способен стать для Соединённых Штатов a present danger уже в ближайшие годы - но для нас представляются очевидными несколько обстоятельств, по которым его «мирное возвышение» делает современный мир менее комфортным для Америки. Во-первых, США никогда не доминировали политически в мире, в котором они не были бы хозяйственным лидером. В наши же дни имеются все предпосылки к скорой утрате ими своего экономического и финансового доминирования - и новым №1 наверняка окажется именно Китай. Это, как ни странно, может повысить агрессивность и непредсказуемость не столько самого Китая, сколько Соединённых Штатов, которые естественно захотят удержать status-quo. Во-вторых, Китай, уже сегодня воспринимаемый как «второй полюс» нового многополярного мира, несомненно будет строить свою внешнеполитическую идентичность на умеренном антиамериканизме (или, правильнее сказать, скептицизме в отношении США). В-третьих, и США, и Китай, демонстрирующие в последнее время более чем прохладное отношение к формированию более обязывающего мирового порядка на основе европейских подходов, заведомо являются менее предсказуемыми политическими игроками, чем те же страны ЕС. Список можно продолжать.

Буду предельно откровенен: я не верю, что Соединённые Штаты с их мессианской идеологией и той историей, которую они имели в ХХ веке, спокойно и беспристрастно смогут наблюдать за возвышением Китая, превращением его в крупнейшую экономику мира, укреплением Шанхайской организации сотрудничества (что, на мой взгляд, крайне маловероятно, но чем Бог не шутит), формированием китайской зоны влияния в Южной Азии и Индийском океане, и т.д.

Более того, нынешний кризис ускорит процесс формирования «пост-американского» мира, и по мере нарастания такового озабоченности Вашингтона будут лишь усиливаться. Кроме того, говоря столь же откровенно, я не верю ни в то, что Китай не представляет экономической и политической угрозы для современной России, ни в то, что наша страна заинтересована закреплять своё подчинённое место в альянсе с недемократической державой и становиться сырьевым придатком страны, которая сама выступает сырьевым придатком западного мира. Поэтому - с точки зрения как США, так и России - я не вижу ничего положительного в формировании нового биполярного мира, двумя центрами которого окажутся Пекин и Вашингтон. В этот мир вернётся Realpolitik самого примитивного толка, а союзники обеих сторон окажутся разменными монетами в их геополитических играх. В то же время, думается мне, появление Китая как нового, чуждого Западу, центра экономической и политической мощи способно изменить мировую политику к лучшему и сделать мир XXI века более сплочённым и организованным.

Новый Запад

В данном случае я имею в виду, что возвышение нового восточного гиганта может подтолкнуть западные страны к переосмыслению своего места и роли в мире, которое представлялось бы крайне своевременным. В 2003 г. французский политический аналитик Доминик Муази констатировал в своей статье в журнале «Foreign Affairs», что конец «холодной войны» ознаменовал переход от мира, в котором существовали «две Европы, но один Запад», к такому, где имеются «одна Европа и два Запада». Пока идея о «конце истории» получала в 1990-х годах подтверждения своей состоятельности, конкуренция двух моделей западной цивилизации выглядела если не естественной, то допустимой. Однако сегодня, после резкого падения политического, а теперь и экономического «авторитета» Соединённых Штатов, существование «двух Западов» представляется непозволительной роскошью в мире, где формируется «новый Восток», причём гораздо более «восточный» и гораздо более мощный, чем тот, что противостоял Западу в «холодной войне».

Переосмысление природы западной цивилизации крайне важно сегодня не только потому, что связи между Соединёнными Штатами и Европейским Союзом нуждаются в укреплении, а позитивный опыт ЕС по вовлечению в орбиту стабильного демократического развития всё новых и новых стран - в усвоении и развитии. Дело ещё и в том, что в 1990-2000-х годах Запад - сознательно или вследствие ошибок в политических расчётах - оттолкнул от себя многие страны, являющиеся, на мой взгляд, его естественной составной частью. На протяжении 1990-х годов США и Европа не попытались интегрировать в свои политические, экономические и военные структуры Российскую Федерацию и большинство республик европейской части бывшего СССР, которые в начале этого десятилетия были готовы приобщиться к западному миру. К началу 2000-х годов Россия оказалась почти потерянной для Запада, перейдя под контроль сторонников умеренного авторитаризма, государственной экономики и апологии неограниченного суверенитета. В 2000-х годах то же самое было повторено в Латинской Америке, где недовольство Соединёнными Штатами спровоцировало во второй половине десятилетия массовый успех демагогических националистических сил, прикрывающихся ультралевыми лозунгами. Между тем и Россия, и страны Латинской Америки - это общества, в их современном виде сформировавшиеся на западной культуре, чья позитивная идентификация складывалась и складывается в осознании своих частных отличий от иных версий европейской цивилизации. Не пытаться переломить опасного в равной степени как для Запада, так и для самой России постепенного дрейфа её в сторону Китая - величайшая ошибка, которую может сегодня совершить западный мир. Молча и с видимым безразличием взирать на усиление экономических позиций Китая в Латинской Америке - действие из того же ряда.

Сегодня возвышение Китая порождает надежду на то, что Запад способен сформулировать более ответственную геополитическую «повестку дня» для первой половины XXI века. Не создавая глобального антикитайского альянса, США и Европейский Союз могли бы попытаться расширить границы западного мира, пока его потенциал и выгоды от сотрудничества с ним выступают несомненно притягательным фактором для правительств и народов стран, в той или иной степени обращённых к Западу.

Для реализации такой стратегии необходимы нетрадиционные решения и радикальные действия. НАТО как американо-европейский военный альянс могла быть преобразована в ПАТО (Pan-Atlantic Treaty Organization), к участию в которой следовало бы пригласить Россию, Украину, Мексику, Бразилию и Аргентину, заявив об открытости организации для всех стран Восточной Европы и Латинской Америки. США, ЕС, Россия, Мексика, Бразилия и Аргентина могли бы стать основателями новой экономической организации, повторяющей в своих основных чертах экономическую структуру ЕС и способствующую не только распространению свободной торговли, но и введению единых правил в сфере защиты инвестиций, развития конкуренции, расширению зоны действий единых стандартов, общих правил регулирования трудового и социального законодательства. Важнейшей задачей обеих таких мер была бы интеграция Соединённых Штатов - в военном отношении самой мощной, но экономически и геополитически всё менее предсказуемой державы мира - в рамки ассоциации, которая смогла бы стать «центром притяжения» для всего остального человечества.

«Расширенный Запад (extended West)» мог бы стать таким субъектом мировой экономики и политики, какого мир никогда не знал. Простой подсчёт показывает, что его суммарное население составило бы 1,65 млрд. человек, его доля в глобальном валовом продукте - от 68 до 71%, в мировой торговле - около 76%, а в экспорте капитала - более 80%. На страны блока пришлось бы почти 35% личного состава вооружённых сил, 78% затрат на военные цели и свыше 94% существующих в мире ядерных вооружений. Превосходство «расширенного Запада» в технологической и инновационной сферах вообще не требует комментариев. И, что особенно важно, с учётом людских и природных ресурсов России и Латинской Америки «расширенный Запад» стал бы в этих отношениях совершенно самодостаточным экономическим блоком, независимым от импорта труда, полезных ископаемых и энергоресурсов из-за пределов собственных границ. Только в рамках объединения, простирающегося от Анадыря до Гавайев, от Бергена до Огненной Земли, Европа, Соединённые Штаты и Россия смогли бы ощущать себя в безопасности и пользоваться всеми благами свободного перемещения товаров, капитала и людей по половине обитаемой поверхности земной суши.

Подобный альянс был бы выгоден для всех его участников. Во-первых, он смог бы вдохнуть новую жизнь в прежнее североатлантическое единство, которое может быть подорвано постепенным финансово-экономическим упадком США даже в большей степени, чем их ближневосточными авантюрами. Во-вторых, он задал бы чёткий вектор развития России, у которой объктивно нет сегодня возможностей самостоятельно провести модернизацию экономики и стать державой, хотя бы относительно сравнимой с Китаем по хозяйственной мощи. В-третьих, он позволил бы интегрировать быстро развивающийся латиноамериканский континент в орбиту западного мира, поскольку как формальная «вестернизация» и так находящихся в орбите влияния Запада Мексики, Бразилии и Аргентины позволила бы существенно изменить баланс сил в Латинской Америке и в конечном счёте привело к падению популистских режимов от Венесуэлы до Боливии. Если говорить предельно откровенно, он создал бы евроцентричную и европейскую по духу структуру, позволяющую to keep America in, and China out.

Разумеется, нельзя не отдавать себе отчёта в том, что важнейшим возражением против подобной схемы (за исключением сложностей её практической реализации) станет тезис о том, что появление подобной структуры будет воспринято Китаем как возведение вокруг него некоего «санитарного кордона», как стремление Запада, пока уступающего Китаю в экономическом соревновании (пусть и ведущемся далеко не всегда честными методами с обеих сторон), застопорить возвращение Поднебесной за её «естественное» место в мировой экономике и политике. В результате подобная политика может породить больше опасностей и угроз, чем преодолеть. Такая возможность реально существует, и не нужно сбрасывать её со счетов - однако мне кажется, что намного правильнее заранее осознавать опасность и не допускать ситуации, в которой она окажется очевидной и непосредственной, чем тешить себя идеями «умиротворения», никогда ещё в истории не зарекомендовывавшими себя с лучшей стороны. Кроме того, следует ещё раз подчеркнуть, что воссоединение Запада вряд ли превратится в антикитайский альянс прежде всего потому, что ни один из его участников не будет заинтересован в военном противостоянии с Китаем (а если кто-то и попытается пойти в этом направлении, он будет удержан остальными участниками сообщества); кроме того, объединение столь разнообразных стран потребует переосмысления тех ценностей и принципов, которые сейчас считаются «западными», и тем самым неизбежно снизит накал критики, которой сейчас подвергается Китай за свой «недостаточный либерализм»; и, наконец, за исключением России, членами нового объединения не станут страны, которые Китай рассматривает либо как свои потенциальные «зоны влияния» (государства Центральной Азии), либо как «потенциальных соперников» (Индия и Япония).

Несмотря на то, что экономически Китай выступает сегодня одним из основных игроков на международной арене, в военно-политическом аспекте он остаётся мощной региональной державой, выстраивающей свою политику исходя из оценки отношений с Японией, Индией, Россией, Пакистаном, Мьянмой и странами Юго-Восточной Азии. Сегодня многие эксперты признают, что Азия (в том числе и из-за возвышения Китая) является потенциально самым конфликтным регионом мира. Формирование сообщества, которое станет несомненно самым мощным в военно-политическом отношении «игроком» в мире, способно, на наш взгляд, существенно снизить угрозы кризисов, порождаемых стремлением отдельных стран стать равнозначным геополитическим актором - просто потому, что подобная задача окажется заведомо нереализуемой.

Рассуждения об «упадке» Запада занимают умы философов уже несколько столетий - но только на рубеже XX и XXI веков они начали получать явные подтверждения. Впервые с XVII века (а если рассматривать мир как единое целое, то вообще впервые) центр экономической мощи смещается из Северной Атлантики в Азию, причём в условиях продолжающейся глобализации. Также впервые за последние столетия сформировавшиеся в рамках западной цивилизации внутренне рациональные идеологии более не управляют миром. Более того, рационализм как таковой переживает кризис, на фоне которого всё большие популярность и влияние обретают религиозные верования, абсолютизирующие деление человечества на группы и цивилизации, эксплуатирующие для своей экспансии эмоции и предрассудки. По мере таких перемен мир становится во всевозрастающей степени неуправляемым, радикально отличаясь от тех времен, когда европейцы без особых усилий контролировали в политическом и военном отношениях большую часть земной поверхности. Созданные в ХХ столетии международные союзы и организации оказываются неспособными поддерживать даже иллюзию порядка, ради упрочения которого они были созданы. Повышение степени разнообразия культурных и политических традиций постепенно выхолащивает саму идею прогресса в его европейском понимании, заменяя её принципом anything goes, что, на мой взгляд, в перспективе может оказаться крайне опасным.

Переломить эту тенденцию традиционный североатлантический «Запад» не в силах. Рассуждения о том, что XXI век будет таким же «американским», как и ХХ-й, не выглядят убедительными, как и любые «линейные» прогнозы в эпоху перемен. Наступившее столетие не будет ни «американским», ни «североатлантическим» - но в том, чтобы оно стало «азиатским» и тем более «китайским» не заинтересованы ни американцы, ни европейцы, ни россияне. Сегодня всем им как никогда прежде стоит объединиться - не для того, чтобы создать враждебный кому-либо военный или политический альянс, а для того, чтобы, осознав на фоне «подлинно иного» общность своих культурных и исторических корней, попытаться сделать мир лучше. И если эта попытка будет иметь успех, нынешний финансово-экономический кризис возвестит не упадок Запада, а станет поворотным пунктом на пути к восстановлению его исторической роли.