У Медведева не хватает таланта подражать Путину

Питер во времена моей юности славился, кроме всего прочего, товарным количеством разнообразных чудаков.

Нет, об этом позже. Сначала вот что.

Приходилось ли вам обращать внимание на лица людей, которые в вашем присутствии смотрятся в зеркало? Замечали ли вы, что смотрящиеся в зеркало люди как-то специально перегруппировывают мышцы лица, чтобы в результате получилось нечто такое, что соответствует их представлениям о собственной наружности? И что те лица, которые смотрят сами на себя, чуть-чуть непохожи на те лица, которые смотрят на вас?

Люди, как правило, в кого-то играют. Люди бессознательно стремятся быть другими. Это проявляется по-разному - в зависимости от степени сложности личностного устройства. Кому-то достаточно покрасить волосы в \"чужой\" цвет. Кто-то лицедействует с помощью мимических или речевых средств. Кто-то меняет имя и фамилию. Быть самим собой трудно, а подчас и невыносимо. Дело лишь в степени нелюбви или, по крайней мере, подозрительности к себе самому. Люди играют роли. Иногда талантливо и убедительно. Иногда топорно до изжоги. Иногда, по словам поэта, \"на разрыв аорты\".

Вот нынешний российский премьер-министр, например, играет роль крутого пацана. Это классическая роль приблатненного подростка, играющего во взрослого, настоящего пахана.

И эта роль, надо сказать, весьма импонирует довольно значительной части местного народонаселения, выросшей и сформировавшейся в условиях полукриминального быта, мыслящей категориями соответствующей этики и строящей свое социальное поведение в соответствии с неписаным этикетом пресловутых \"понятий\".

Зато эта роль мало понятна \"зарубежным партнерам\", да и просто заграничному обывателю, выросшему на почтении к закону, формальной логике и прочей протестантской этике, а потому и поведение наших, извините, лидеров воспринимается там как до крайности нелепое.

Что до нынешнего президента, то он, в свою очередь, играет премьера, и играет прескверно. Что и понятно: чисто одетый мальчик из интеллигентной семьи, взыскующий расположения залихватской дворовой шпаны, редко имеет шансы на успех. Тут уж нужен такой артистизм! А где его взять, если его нет? Но он сильно старается, и это заслуживает если не уважения, то хотя бы внимания. Понимания хотя бы.

Но бог с ними. С ними все понятно. Я о другом.

Питер во времена моей юности буквально кишел разнообразными чудаками. Не то чтобы чудаков не было в Москве. Еще как были. Но в Питере они были почему-то заметнее, выпуклее и ярче в своих проявлениях. Впрочем, возможно, мне только так казалось: ведь Москва была родным домом, где рисунок обоев не замечается, а в Питере я всегда был глазеющим по сторонам гостем.

Это было в те времена, когда питерские поэты, художники и будущие легенды отечественного рока дружно служили в котельных или сторожили детские сады. Среди этой артистической и неравномерно одаренной публики водились и такие, кто не писал, не рисовал, не пел, не играл на гитаре, не сеял и не пахал. Это были, что называется, артисты жизни. Искусством было само их повседневное поведение. Повседневное поведение некоторых из них располагалось на границах, а то и в границах той территории, на которую распространялась компетенция психиатрической науки и практики.

Был такой, например, человек по фамилии, кажется, Сорокин. Во всяком случае, все его называли \"Сорокой\". Настоящего его имени я никогда не слышал - Сорока и Сорока. Этот Сорока был человек высокого роста и субтильного телосложения. Чем-то он напоминал Хармса. И столь же был эксцентричен.

Он всегда играл. Играл роли. Разные. Иногда неплохо. Иногда так себе. Главная \"фишка\" его состояла в том, что от своего отца, художника-костюмера в каком-то из театров, он получил роскошное наследство - театральный гардероб. Вот он и играл как хотел и как мог. То расхаживал по улицам родного города в рыцарских доспехах, то в наряде королевского мушкетера, то в парике и камзоле являлся городу и миру в виде какого-нибудь мольеровского персонажа.

Тогда не было еще таких понятий современного искусства, как \"перформанс\" или, пуще того, \"акционизм\". Поэтому, дерзко внедренные в контекст повседневности, его игры балансировали на грани шутовства и безумия. Надо ли добавлять, что игры эти были небезопасны и реакция на них - не только правоохранительных органов, но и простых граждан - не всегда была однозначно дружелюбной.

Но, при всей своей субтильности и даже некоторой трусоватости, в своей лицедейской страсти он был бесстрашен. И продолжал играть. Играть роли. Он в них входил. Входил всем своим существом. Иногда входил настолько, что инстинкт самосохранения отказывал ему окончательно и бесповоротно.

Однажды погожим весенним утром Сорока вышел из дома в крылатке, атласном, слегка помятом цилиндре и с тростью в руке. С помощью трости стал ловить такси. Такси остановилось. За рулем сидел пожилой таксист. Примечательно, что таксист не выразил ровным счетом никакого удивления внешним обликом пассажира. Все пуще и пуще входя в роль, Сорока с важным видом уселся на заднее сиденье, захлопнул дверь, а затем, ткнув набалдашником трости в спину водителя, сказал: \"Пшел на Литейный, скотина!\"

Удивительно, но и тут шофер не проявил никаких чувств. Ни один, что называется, мускул не дрогнул на лице старого питерского пролетария. Он лишь коротко кивнул головой и тронулся с места. В артистическом своем самозабвении Сорока возликовал: вот, мол, как я вошел в роль, вот как убедительно я сыграл, вот ведь сила искусства.

Но ликовал он не очень долго. Водитель на этот счет имел свое мнение. План его, как писали в старых романах, сложился практически мгновенно. Он чуть-чуть проехал по улице, после чего свернул в первую же попавшуюся подворотню, въехал во двор, остановил машину, вылез, открыл заднюю дверь и одной рукой выгреб наружу не очень тяжеловесного пассажира. При этом цилиндр самым обидным образом полетел в лужу, а посредством трости водитель навалял чрезмерно вошедшему в роль артисту жизни добротных шоферских... как бы это сказать... ну, допустим, тумаков - было когда-то такое слово. Все это он произвел в абсолютном молчании. Потом сел в машину и уехал, оставив Сороку наедине со своей недоигранной ролью и безнадежно испорченным цилиндром.