Трансформация чиновников и \"экономики отката\"

Государевы люди уходят из бизнеса – работа с госденьгами для личного кармана теперь гораздо интересней.

Кризис ударил по всей России – и в том числе по чиновникам. Однако принципиальное изменение поведения наблюдается лишь у не связанных с коррупцией, как правило, низкооплачиваемых чиновников. Не принадлежа к правящему классу клептократии, они, по сути дела, представляют собой часть народа и страдают вместе с ним.

Самой яркой иллюстрацией падения их жизненного уровня стало открытие в ряде второстепенных органов государственного управления традиционных для улиц Москвы будок с мастерами-сапожниками, ремонтирующими обувь: покупать ее стало не на что, и чиновники стали значительно больше ремонтировать.

Аналогично, существенно увеличились покупки продуктов питания в буфетах наиболее статусных государственных структур, осуществляющих ценовое дотирование.

Однако главный урок кризиса касается все же не повседневного быта основной массы честных чиновников, но коррупционной практики относительно небольшой, но социально и политически наиболее значимой их части, образующей, насколько можно судить, правящий класс современной России.

Изменение этой практики важно и потому, что именно она является ключевым, принципиально значимым элементом современной российской экономики, которая из «экономики неплатежей» преддефолтных 90-х годов трансформировалась в «экономику отката» 2000-х. Без учета коррупционной мотивации нельзя понять логику проводимой государством социально-экономической политики. Без оценки суммарного «отката» не сходятся концы с концами в описывающих развитие страны макроэкономических моделях. Заметим, что официальные экономисты выходят из положения, именуя «откат» «структурным несовершенством» российской экономики и «следствием недостаточной защищенности права собственности».

Внезапное сокращение финансовых потоков в экономике резко активизировало борьбу за передел собственности. Однако довольно скоро основная часть рейдеров (которые ничего не могут сделать без коррумпированных представителей правоохранительной и судебной систем) осознала, что захват предприятий дает им не столько недооцененные активы, сколько недооцененные проблемы.

Поэтому основная масса чиновников, имеющих конкретные коммерческие интересы, вышла из бизнеса (или из непосредственного управления им), сосредоточившись на наиболее прибыльных операциях с государственными деньгами.

Понятно, что практически бесконтрольное поддержание ликвидности экономики осенью 2008 и в начале 2009 годов давало для этого максимальные возможности. Кредитование коммерческих банков, как и пополнение уставных капиталов предприятий, да и рефинансирование долгов, в массе своей вряд ли осуществлялось на безвозмездной основе, однако наиболее вопиющей операцией представляется выделение 175 млрд. руб. (первоначально говорилось о 141 млрд.) на поддержание свободно падавшего фондового рынка.

Насколько можно понять, реальным смыслом операции было спасение денег заинтересованных влиятельных лиц, «зависших» на этом рынке; вброс этих денег дал им возможность продать свои ценные бумаги с минимальными для тех обстоятельств потерями.

Однако потери все же имели место; наиболее известным «финансовым провалом» стала Исландия, настойчивые попытки помочь которой были вызваны, насколько можно понять, «зависанием» в исландских банках значительных сумм частных российских денег, по-видимому, далеко не всегда принадлежавших бизнесменам. Спасти их не удалось, вероятно, из-за того, что исландское государство является наименее коррумпированным из всех государств даже Северной Европы, и его представители оказались невосприимчивы к «чисто конкретным» аргументам до степени полного непонимания.

Разговоры о потере значительных сумм денег, принадлежавших представителям российской бюрократии, в шанхайских инвестиционных фондах пока не получили однозначного подтверждения, однако бесспорны огромные потери, понесенные российской бюрократией на рынках зарубежной недвижимости.

Попытка вернуть эти потери для наиболее влиятельного социального слоя представляется вполне естественной – и многие участники реального хозяйственного процесса сетуют на увеличение удельного веса взяток по мере развертывания кризиса.

Но, даже если они и сокращаются, то все равно медленнее сокращения их базы. Один из главных уроков кризиса заключается в том, что коррупция не эластична по финансовым потокам. Сокращение доходов ведет к непропорционально слабому уменьшению взяток, в результате чего их разрушительный эффект многократно увеличивается.

В самом деле: допустим, до кризиса из 100 рублей бюджетных денег на «откаты» шло 35, а 65 рублей доставалось бюджетополучателям. Кризис сократил финансовый поток в среднем на 30% - и из бюджета выделяется теперь не 100, а 70 рублей; откаты же уменьшились меньше – допустим, до 30 рублей (на практике они иногда даже растут, однако будем исходить из наиболее мягкой гипотезы). В результате «на пользу обществу» идет лишь 40 рублей: почти на 40% меньше!

Кроме сокращения личных расходов (доходившего до продажи сверхдорогих автомобилей и недвижимости по почти бросовым ценам) и интенсификации коррупции, реакцией бюрократии на кризис стало даже большее, чем обычно, стремление к показной роскоши.

Психологически это вполне естественно: страшась будущего, люди пытаются доказать, в первую очередь самим себе, что у них все по-старому и без изменений. В результате они закатывают страшно раздражающие беднеющее общество «пиры во время чумы», становящиеся самостоятельным фактором дестабилизации.

Правда, в грядущую дестабилизацию правящая бюрократия как раз не верит. Многие ее представители полагают, что системный кризис вполне возможен и даже наиболее вероятен, однако полагают, что «в случае чего» смогут успеть вылететь (часто личными самолетами) в фешенебельные страны в собственные особняки, а то и замки и наслаждаться накопленными богатствами.

Непонимание того, что развитые страны терпят их счета и их не-движимость на своей территории ровно до тех пор, пока они обладают властью на территории России, а также слепая и незыблемая вера нашей бюрократии в западную законность представляется некоторой психологической загадкой, не имеющей рационального объяснения.