Пропаганда как заменитель семейных ценностей

Наш век - век заменителей. Вместо кожи - кожзаменитель, вместо натуральных вкусов и материалов - синтетические, вместо научных дискуссий - дискурсы, а вместо политических дебатов - конкурс идеологических брендов. Как говорится, не всегда эстетично, не всегда этично, зато дешево, надежно и практично.

Идею или общественный строй в целях идеологической компрометации не только не нужно, но и противопоказано анализировать. Необходимо следовать принципам рекламы - соединять то или иное общественное явление с положительным или отрицательным образом, ярким и запоминающимся. В дальнейшем необходимость что-либо доказывать в идеологическом и политическом споре попросту отпадает. Нужно просто расписать злодейства злодея или геройства героя, и все - хула строю, в котором творят такие злодеяния, хвала миру, в котором есть такие добродетели.

В 90-е годы в разгар антикоммунистической пропаганды был вытащен на свет божий и объявлен врагом всего святого и человеческого образ Павлика Морозова. Пионер-герой, в советское время превозносимый как борец с кулаками за дело революции, был заклеймен как предатель отца, доносчик, человек без совести.

Подлинная история мальчика по имени Павлик Морозов была гораздо сложнее. По одной из версий, он, действительно, был пионером и боролся с кулаками, доносил на тех, кто прячет хлеб, разоблачал убийц коммунистов. По другой, более драматической версии, отец бил и мать, и Павлика, тот защищался и свидетельствовал против отца на суде. Третья, самая обыденная, версия заключается в том, что недалекого забитого мальчика подговорила донести на отца мать, которую отец незадолго до этого бросилс четырьмя детьми. Есть более сдержанные свидетельства историков о том, что, допрошенный в феврале 1932 года на суде, Павлик подтвердил тот факт, что отец выдавал кому-то справки, а взамен получал подношения в корзине. Отец Павлика был председателем сельсовета и выдавал фальшивые справки о том, что хозяйство является бедняцким, чтобы людей не ссылали. Выдавал за подношения.

В каждой из версий, которые я читала, Павлик Морозов нисколько не заслуживает того презрения и безоговорочного осуждения, к которому приговорен в истории. Но я здесь не анализирую исторические версии, не занимаюсь историческим расследованием. Я хочу понять, почему этот образ оказался так популярен и почему он до сих пор жив в массовом сознании, как убедили меня мои небольшие исследования. И жив, прежде всего, как образ отцеубийцы, предателя, негодяя. Я уверена, что такое понимание станет подлинной апологией Павлика Морозова, несчастного мальчика, попавшего в трагический жизненный переплет.

Прежде всего, образ нажал на две наиболее чувствительные точки: неприкосновенность семейных ценностей и стихийный антикоммунизм, характерный для конца 80-х - начала 90-х.

Увлечение рынком прошло, многие достижения СССР были признаны и властью, и людьми, разочаровавшимися если не в капитализме вообще, то в его российском варианте. Многие образы коммунистических злодеев, созданные либеральной пропагандой, в массовом сознании стали постепенно менять окраску. А Павлик Морозов так и проходит по-прежнему по ведомству абсолютного зла.

Этот образ довольно быстро деполитизировался, стал ярким и узнаваемым символом бесчеловечности. Это и отличает миф Павлика Морозова от ряда других героев и злодеев, создаваемых на фабриках идеологем. Во всяком случае, я никогда не слышала, чтобы люди говорили друг другу «Ты так же жесток, как Сталин» или «Ты так же коварен, как Берия», используя антикоммунистические страшилки в личных разговорах как синоним предательства «самого святого».

Но я слышала несколько раз высказывания типа «мы наплодили павликов морозовых, готовых предать самых близких», «у нее не сын, а самый настоящий Павлик Морозов - отца родных и мать продаст, не думая». «такой маленький, а уже отца бранит на людях, просто Павлик Морозов растет».

Антикоммунизм уже не так актуален. Значит ли это, что стойкая неприязнь к пионеру-герою связана с тем, что он посягнул на нерушимость семейных обязательств, предал родительскую любовь? Тогда для его оправдания было бы достаточно доказать, например, что отец бил мальчика и его мать, измывался над другими детьми. Но нет, этого недостаточно. Серия небольших интервью и опросов меня в этом убедила. Тогда что, семья настолько неприкосновенна и священна для человека?

История и литература знают немало примеров, когда семейные отношения приносились в жертву идее. Например, Лев Гумилев писал, что Козьма Минин с выборными людьми силой взял в заложники и выставил на продажу в холопы жен и детей богатых граждан Нижнего Новгорода. Тем ничего не оставалось, как выкупить свои семьи, - так и нашлись деньги на восстание против поляков и шведов. Положим, эта история не так известна. Но я уверена, что, будучи известной, она бы не вызвала такого возмущения, как история Павлика Морозова, и светлые образы Минина и Пожарского не пострадали бы сильно.

Историю Тараса Бульбы знают все, Владимир Бортко недавно ее напомнил. Да, многие считают убийство Тарасом сына жестоким, даже слишком, но в определенной степени допустимым. Иными словами, за Тарасом Бульбой, отцом, право на выбор признается, за Павликом Морозовым, сыном - нет.

Семейные ценности очень удобны для воспитания в гражданах послушания, создания представлений о том, что существуют зоны, неуязвимые для критики, недоступные для действия прав личности.

Семья не может стоять выше государства, это идеологический нонсенс, причем для государства опасный. Следовательно, государству выгодно поддерживать не семью, а семейную власть, внутрисемейную иерархию. Поэтому сын, восставший против отца - враг государства, объявляемый врагом семейных, истинно человеческих ценностей. А вот отец, пожертвовавший сыном ради идеи - жестокий, или несчастный, или даже герой - никак не враг. Так, манипулируя массовым сознанием, государство использует семью как меру пресечения.

Почему же люди так послушно проглатывают эту наживку? Да потому что очень неуютно, когда нет защищенных от критики сфер. Страшно, когда нет ситуаций, в которых не надо думать, а можно использовать готовые клише в красивой упаковке «вечных ценностей». Свобода становится тяжким бременем, если ее нужно заслужить ценой трудного нравственного выбора, сделанного самостоятельно. Отец имеет право распоряжаться сыном - это привычно, хоть и горько. Сын обязан во что бы то ни стало защищать отца - это не только привычно, но и очень удобно. Можно отвернуться от необходимости делать сложный выбор между идеей и семьей, между чувствами и истиной, между любовью и долгом.

Но только не надо забывать, что жизнь всё равно заставит нас однажды делать выбор. И выбор этот может оказаться далеко не комфортным.