Подсознание Запада — это нацизм и его преодоление

Знаменитый слоган Бориса Гройса «Россия - подсознание Запада» то ли категорически устарел, то ли, страшно даже подумать, был во всей своей броскости неверен изначально.

Потому что на собственное подсознание болт не забивают.

Меж тем всё очевиднее становится обескураживающий, как любая горькая истина, факт: Запад забил на Россию болт.

Ядерное оружие - это да, по-прежнему.

Газовая труба - да, пожалуй, всё ещё (хотя уже вовсю ищут, а главное, мало-помалу находят альтернативные источники).

А вот балет, космос, шахматы - уже нет.
Да и великая русская литература позапрошлого века, пусть и входит она - гомеопатическими дозами - в джентльменский набор университетского образца.

Чем дальше, тем яснее: подсознание Запада - это нацизм. Нацизм - и его преодоление силами и средствами зомбирующей политкорректности. Нацизм - и перманентный страх перед тем, что нацистские настроения скорее раньше, чем позже, со всей неизбежностью вырвутся наружу.

Как в недавнем немецком фильме «Эксперимент-2»: передовой учитель решил поиграть со школьниками в «тоталитаризм», то есть всего-навсего ввёл в классе пресловутую прусскую палочную дисциплину, - и разбудил спящих собак.

Разбудил спящих демонов нацизма. Учителя этого, впрочем, пусть и успел он ужаснуться содеянному, тут же благополучно упрятали за решётку. И на Западе, и у нас осознают объективную необходимость разобраться с прошлым, но реализуют её сугубо по-разному. Пусть и там, и тут ничего мало-мальски путного не получается. У нас запустили ко Дню Победы кое-как и невесть зачем раскрашенного Штирлица.

А перед этим выстрелили целой серией кинокартин про «хороших фашистов» (когда-то я окрестил подобную продукцию иронически переиначенной строкой: «Друзья сожгли чужую хату»).

Имелось у кино про «хороших фашистов» и экономическое обоснование: снимались такие картины, как правило, на немецкие деньги.

Вячеслав Курицын написал прекрасный, но совершенно сумасшедший роман о блокаде Ленинграда.

Совсем недавно в Сети нашумело тоже «блокадное» стихотворение Виталия Пуханова, в котором трагедия города и его обитателей объяснена в логике анекдота четвертьвековой давности: в целях борьбы с пьянством партия и правительство отменили закуску.

Вышел фильм «Гитлер капут».

У них постепенно потеряли Россию (по слову Станислава Говорухина) не только как партнёра по коалиции, но и как участницу во Второй мировой войне.

Остались двое: я (Запад) и Гитлер фотографией на белой стене.

Фильмы и романы о Гитлере; один из таких романов - «Лесной замок» покойного Нормана Мейлера - перевёл я сам.

Роман с дьявольщиной (он от лица Мефистофеля и написан) и со всевозможными сексуальными патологиями.

О сексуальных патологиях как о ключе к нацизму долгое время - и в самых высоких образчиках - говорило и киноискусство.

«Гибель богов» Висконти, «Пятая печать» Сабо, «Конформист» Бертолуччи, «Ночной портье» Кавани, «Сало» Пазолини, «Европа» фон Триера...

В наши дни от психопатологических и психоаналитических изысков перешли к сугубо психологическим (правда, по-прежнему с упором на постель, но не столько в деконструирующих и демистифицирующих, сколько в коммерческих целях).

«Чёрная весна», «Хороший немец», «Бурная кровь», наконец, «Чтец».

К последнему фильму - пять номинаций на «Оскар» - имеет смысл приглядеться попристальнее.

Он хорошо и красиво снят; он предельно фальшив; он совершенно беспомощен; и он в своей фальшиво-красивой беспомощности чрезвычайно показателен.

Середина 1950-х. В маленьком городке на Рейне пятнадцатилетнего мальчика из хорошей буржуазной семьи (а главное, из полной семьи! Отец, похоже, не воевал) соблазняет трамвайная кондукторша вдвое старше.

Знакомая коллизия, не правда ли? Вспомните вагоновожатую с мазохистским уклоном, становящуюся возлюбленной Данилы Багрова. И в «Брате», и в «Чтеце» звучит одна и та же фраза: «Это твоя мама?»
Бурный роман развивается несколько странно: в перерывах между соитиями кондукторша требует, чтобы гимназист читал ей вслух - «Одиссею», «Даму с собачкой» и многое другое.

Она неграмотна, но Микаэл (в русском переводе Майкл) об этом до поры до времени не догадывается.

Роман прерывается загадочным исчезновением прекрасной кондукторши. Влюблённый отрок решает было утопиться, однако в последний момент предпочитает «ещё помучиться».

Мучается он и десять лет спустя - уже на правах участника семинара по международному праву. Микаэл обещает вырасти в большого юриста, о чём ему (не забыв при этом похвалить и себя) без обиняков говорит профессор-гуманист. А никаких других профессоров - кроме гуманистов - в ФРГ, разумеется, уже не осталось.

Профессор везёт аспирантов в Западный Берлин на сенсационный процесс над шестью эсэсовками, в самом конце войны сжёгшими заживо триста евреек.

То есть евреек они не сожгли, а всего-навсего заперли. В церкви.

Но в церковь попала бомба; возник пожар. А евреек они всё равно не выпустили (чтобы те не разбежались) и обрекли их тем самым на смерть в огне.

Одна еврейка, как водится, всё же спаслась. И написала книгу. И под впечатлением от этой книги начали расследование, обернувшееся в конце концов процессом над шестью эсэсовками.

Одной из которых, естественно, оказалась прекрасная кондукторша. Да не просто одной - главной! Во всяком случае, именно за начальницу и зачинщицу выдают её остальные подсудимые.

Всплывает в ходе суда и ещё одно любопытное обстоятельство. У кондукторши в бытность её надзирательницей имелись, оказывается, регулярно сменяющие друг друга фаворитки.

Однако никакого лесбоса!

Фаворитки читали ей книги!

Поставленная перед выбором сделать устное признание или предоставить письменный отказ от него, прекрасная кондукторша выбирает первое. Лучше уж признать себя массовой убийцей, чем не умеющей читать и писать идиоткой.

Микаэл хочет дать свидетельские показания в её пользу, но в последний миг (как и в случае с юношеским самоубийством) трусит.

Впрочем, позицию своего товарища по семинару, настаивающего на коллективной вине немцев и поэтому отказывающегося от дальнейших занятий юриспруденцией, он не разделяет.

И вместо визита в тюрьму с последующим выступлением в суде, проводит ночь с давным-давно засматривающейся на него аспиранткой. Потом они женятся, у них рождается дочь; жена, сделав более удачную карьеру, чем муж, становится прокурором; брак распадается.

А прекрасная кондукторша отбывает пожизненное заключение. Отбывает в одиночке, но не в одиночестве!

Изобрели кассетный магнитофон - и не забывающий первую любовь Микаэл надиктовывает ей на сотни кассет мировую литературу и партиями переправляет в тюрьму. Связующая их нить не прерывается годами.

Пока наконец прекрасная кондукторша не начинает самостоятельно учиться чтению и письму, сверяя текст в книге со звучанием голоса на кассете.

Проделывает она это на английском переводе «Дамы с собачкой» - единственное упоминание о России во всём фильме, да и то косвенное.

В конце 1980-х прекрасную кондукторшу всё же решают освободить. Идти ей на волю не к кому - кроме заматеревшего Микаэла. Который нехотя соглашается ей помочь.

Однако после единственного очного свидания (ужаснувшего обоих) и накануне освобождения прекрасная кондукторша вешается.

Согласно её предсмертной воле, Микаэл должен забрать скопленные ею в тюрьме 7 тыс. DM (примерно 4 тыс. долларов) и передать их единственной избежавшей огненного погребения заживо еврейке.

Той самой писательнице.

И обвинительнице.

Прекрасная кондукторша осуществляет тем самым частную репарацию.

То есть ведёт себя точь-в-точь как сама Германия.

Разговор Микаэла с писательницей складывается непросто. Сочувствия она не испытывает. Благодарности тем более. Денег брать не хочет. Даже на литературные нужды, как подсказывает ей Микаэл.

Далее следуют несколько фраз, почему-то не переведённых на русский.

Меж тем писательница соглашается взять деньги именно в результате этого обмена репликами.

- Вам эти деньги не нужны, - говорит он, многоопытный юрист, - но Союзу писателей Израиля они наверняка лишними не покажутся!

- У Союза писателей лишних денег не бывает, - поневоле вздыхает чудом выжившая жертва холокоста.

В финале картины Микаэл приводит собственную дочь (копию матери-прокурора) на могилу прекрасной кондукторши и рассказывает ей всю историю. Историю, в которой фальшиво всё - от первого слова до последнего.

Но именно такими - насквозь фальшивыми - историями под пресным соусом политкорректности нас в последние годы только и потчуют.

Выжимая слезу, где надо и где не надо.

Покоробила меня в этом фильме даже не столько «Дама с собачкой», сколько сама по себе история с аудиокассетами.

Да и с неграмотностью прекрасной кондукторши в целом.

Чтецы в послевоенной Германии (и в последующие десятилетия) были и впрямь в большой моде. В основном, правда, они читали по радио. Ведущим жанром немецкой литературы 1950-1960-х годов наряду с романом слывёт радиопьеса.

Телевизоры были уже у всех, однако слушали по-прежнему радио.

А объяснялось это тем, что в Германии оказалось огромное количество ослепших за годы войны людей. И они слушали радио.

Чуть ли не четверть фильма мне казалось, будто прекрасная кондукторша (в исполнении Кейт Уинслет) маскирует вовсе не безграмотность, а именно слепоту.

Я даже допускаю, что нечто подобное было в сценарии или в книге, предшествовавшей сценарию, потому что игру Уинслет вполне можно интерпретировать и так.

Но в любом случае в тюрьме, где разрешены магнитофоны, наверняка разрешено и радио.

А если есть радио - прославленное литературное радио Германии, - то нет и проблемы.

А раз нет проблемы, то нет и фильма.

Нет фильма - и не его одного.

Потому что Штирлица не надо раскрашивать.

И папашу Мюллера тоже.

Даже если он прикидывается соблазнительной внешне и искусной в постели, но, увы, совершенно неграмотной кондукторшей с опытом эсэсовской надзирательницы.