ЕГЭ: запоминайте, что велено, и не пререкайтесь

С приближением экзаменов острота дискуссий о ЕГЭ все растет - больше вширь, чем в глубину ("ЕГЭ", - сказали мы с Петром Ивановичем"). Сторонники ЕГЭ напирают на его прозрачность и демократичность, и они совершенно правы, полагая, что более равномерного распределения высшего образования в какой-то мере следует добиваться даже за счет снижения его качества: "путь наверх" должен быть открыт максимально широким слоям, сословия отверженных - мина замедленного действия под любым общественным порядком. Это не говоря уже о сочувствии к униженным и оскорбленным, об отвращении к небескорыстному экзаменаторскому произволу.

Правда, коррупции, на наше счастье, гораздо больше там, где борются за право доступа к какой-то халяве: грязь сосредоточена не там, где что-то делают, а там, где что-то делят. Поэтому и справедливость в мире дележа можно понимать вполне уравнительски: не будет иметь большого значения, Бобчинский или Добчинский станет снимать пенки с чужого труда, с чужих открытий, с чужого риска. Но вряд ли так уж много народа рвется туда, где труд или риск огромен, а бабки сомнительны: за право заниматься математической логикой, зоологией беспозвоночных или испытанием новых самолетов едва ли дерут очень уж большие взятки. Хотя именно там куется престиж страны и интеллектуальные, а следовательно, и моральные стандарты, без которых нравы наперсточников постепенно проникнут повсюду, ибо выгодны они везде, кроме немногих аристократических сфер. "Любовь к истине не есть ли сама мораль!" - восклицал сверхгениальный Пуанкаре.

В знаменитой утопии Германа Гессе аристократы духа прямо-таки берут власть в свои руки, и мир даже оказывается достаточно самокритичным, чтобы признавать ее: "Как ни неприятны порой общественному мнению строгость и, так сказать, надменность этой касты, как ни бунтовали против нее отдельные лица, руководство ее еще не пошатнулось, оно защищено и держится не только своей безупречностью, своим отказом от всяких преимуществ и благ, кроме духовных, защищает его и давно уже ставшее всеобщим знание или смутное чувство, что эта строгая школа необходима для дальнейшего существования цивилизации. Люди знают или смутно чувствуют: если мышление утратит чистоту и бдительность, а почтение к духу потеряет силу, то вскоре перестанут двигаться корабли и автомобили, не будет уже ни малейшего авторитета ни у счетной линейки инженера, ни у математики банка и биржи, и наступит хаос". На деле, разумеется, реальная власть аристократов духа невозможна по тысяче причин, и все же их рассеянное присутствие настолько повышает стандарты морали и ответственности в обществе, их исчезновение настолько их понижает, что расширение или хотя бы воспроизведение этого незримого класса является важнейшей национальной задачей любого государства, которое хочет задержаться на исторической арене.

И при формировании аристократов одним ЕГЭ не отделаешься, там самым драгоценным оказывается именно произвол экзаменатора. То есть право выбирать наследника, ученика зрелым мастером, для которого его личная честь и честь его аристократической касты составляют такое драгоценное достояние, без которого жизнь утрачивает половину прелести. Жить взятками для аристократа духа - такая же нелепость, как питаться собственным мясом.

ЕГЭ, повторяю, штука неплохая для каких-то массовых, нетворческих профессий, которых в современном мире, возможно, даже большинство. Интеллектуалы, в особенности, кажется, гуманитарии, возмущаются тем, что ЕГЭ проверяет не умение проникать в суть вещей, а только знания разрозненных фактов, да и то лишь тех, которые представляются важными составителям тестов. Но кто сказал, что сегодняшнему массовому труженику дисплея и мобильника аналитические способности необходимы более, чем умение запоминать что велено, не вдаваясь в суть и не вступая в пререкания с начальством? Поскольку современная корпорация - штука гораздо более авторитарная, нежели государство, государство не имеет возможности отделаться от неугодных работников, если даже заключит их в тюрьму.

Словом, для какой-то, и даже весьма значительной, части населения ЕГЭ, вероятно, и впрямь вполне разумный способ фильтрации. Не нужно только забывать, что соль нации составляет другая, количественно не столь значительная его часть.

Недавно один питерский телеканал пригласил меня в качестве эксперта на дискуссию все о том же многострадальном ЕГЭ. Дискуссия как дискуссия - люди спорили для того, чтобы не узнать чего-то нового, только более темпераментно, поскольку спорила молодежь. Но главное, что обнаружилось, - каждый напирал на то, что ЕГЭ даст или отнимет у него лично, и, похоже, никто даже не подозревал, что реформирование образования осуществляется прежде всего для решения стоящих перед страной исторических задач. И до тех пор пока эти задачи не сформулированы, нет ни малейшей возможности сказать, целесообразны или нет те или иные новшества: нельзя судить о средствах, не зная цели.

Так прежде чем препираться по поводу достоинств и пороков ЕГЭ, не пора ли наконец задуматься, кем быть? Хотим ли мы все-таки быть одной из тех стран, которые лидируют на международной арене, оставляют какой-то заметный след в истории?

Но если даже мы решим, что добиваемся в первую очередь ординарности (что уже лучше бессмыслицы и глупости), было бы нерасчетливо обрекать на ординарность буквально всех без разбора желаний и дарований. Не лучше ли все же всем желающим предоставить на выбор два пути - путь ординарности, на котором проверяется соответствие стандартам, и путь неординарности, на котором нестандартные личности нестандартным образом подвергают испытаниям нестандартные качества. Как это было в старые добрые и недобрые времена, оставившие нам такую когорту талантов, чей авторитет мы не можем проесть уже десятилетия.

Опережая вопрос, кто же станет отделять ординарных от неординарных, скажу сразу: они сами. Каждый человек определяет сам, кем он хочет быть, и тот, кто изберет путь неординарности, не имея достаточных оснований, заплатит за это жизненной неудачей.

Путь неординарности - путь риска, и его следует сохранить во что бы то ни стало. Демократизм аристократизма заключается не в том, чтобы снижать критерии до уровня общедоступности, а в том, чтобы сделать общедоступными школы для особо одаренных.