Чечня: раздвоение реальности

16 апреля 2009 года Национальный антитеррористический комитет (НАК) России по поручению Дмитрия Медведева внес принципиальные изменения в организацию контртеррористической деятельности в Чечне. С этого дня вся территория республики перестала считаться зоной проведения контртеррористической операции (КТО). В этот же день президент Чеченской Республики Рамзан Кадыров объявил СМИ, что отныне 16 апреля будет отмечаться как национальный праздник. Но станет ли в действительности апрельский день нынешнего года неким поворотным пунктом в новейшей истории не только Чечни, но и России (для которой «чеченская проблема» давно уже стала вопросом ее состоятельности как государства)?

Решение об отмене режима КТО вызывает смешанные чувства. С одной стороны, трудно отделаться от ощущения, что мы в очередной раз имеем дело с незамысловатой кремлевской пропагандой, которая уже давно строится по принципу «Что нам стоит дом построить? Нарисуем – будем жить!» В самом деле, режим КТО вместо какой-то содержательной стратегии уже не первый год является пиар-продуктом. Когда КТО только начиналась (формально режим операции был введен президентским указом Бориса Ельцина о создании Объединенной группировки войск на Северном Кавказе от 23 сентября 1999 года), то на ее проведение первоначально власти отпустили срок 2 месяца. Операция продолжалась почти 10 - но не месяцев, а лет. И это при том, что 31 января 2006 года на своей пятой по счету большой кремлевской пресс-конференции тогдашний Президент РФ Владимир Путин ответственно заявлял: «Я думаю, что вполне можно говорить об окончании контртеррористической операции — при понимании того, что правоохранительные органы Чечни практически берут на себя основную ответственность за состояние правоохранительной сферы. В Чечне созданы все органы государственной власти, я уже об этом говорил, и вы хорошо об этом знаете». Однако юридически этот президентский тезис не был закреплен ни сразу же после той памятной пресс-конференции, ни в последующие три года. Интересно, что именно в марте 2006 года (то есть уже после слов Путина о завершении операции в Чечне) появился Закон «О противодействии терроризму», в котором была предпринята попытка юридически интерпретировать понятие «правовой режим КТО».

Трудно сказать, почему отмена КТО не была реализована в 2006 году. С точки зрения оперативной обстановки, тогдашняя ситуация была немногим лучше/хуже (впрочем, это из какого угла смотреть) нынешней. И тогда, в 2006 году, о себе заявляли боевики. И спустя два года ситуация также отличалась турбулентностью. За весь прошлый год зафиксированы убийства 97 милиционеров и военнослужащих, более 100 терактов и диверсий. Но и сегодня, даже после формальной отмены режима КТО, на территории всей Чечни их активность не прекращается. Спустя несколько дней после «исторического решения» из высокогорных районов Чечни (Итум-Калинского, Введенского) стала просачиваться информация об операциях против боевиков. Их тоже стали именовать контртеррористическими. Только на этот раз операциями не республиканского, а районного масштаба. Впрочем, республиканское руководство Чечни среагировало оперативно. После совещания под председательством президента Рамзана Кадырова с участием силовиков было принято мудрое решение просто не называть зоны операций против боевиков территориями КТО. Как сообщила пресс-служба главы республики, «нет необходимости объявлять зонами КТО целые административные районы и населенные пункты, в то время как спецмероприятия на практике всегда осуществляются на ограниченной территории, в том квадрате, где обнаружены преступники».

Вот он, парадокс российской политики на чеченском направлении. Попробуй разъясни эти тонкости иностранцу. Режим КТО отменен, но КТО продолжается. Однако все это теперь не называется КТО. И это нельзя называть КТО! Но что это в действительности меняет? Итум-Калинский район ведь находится в Чечне, а не в Сибири или на Камчатке. 21 апреля в Ачхой-Мартановском районе были расстреляны трое российских военнослужащих. Таким образом, операция после отмены операции - и не где-нибудь, а в Чечне продолжается. Вообще же серьезный правовой разговор о КТО также вряд ли возможен. Если мы снова обратимся к истокам, то есть к президентскому указу Бориса Ельцина, то в его открытой части нет четких формулировок, которые бы регламентировали цели, задачи, ресурсы для проведения такой операции. По справедливому замечанию правоведа Владимира Воронова, ельцинский «Указ формально апеллировал к закону «О борьбе с терроризмом» от 9 июля 1998-го. Однако этот акт не давал полноценного ответа на целый ряд ключевых вопросов: что представляет собой КТО, технология ее введения, каковы принципы территориального распространения операции? Закон ни слова не говорил о войсковых операциях с применением авиации, артиллерии и бронетанковой техники, формально он вообще касался вещей сугубо полицейских».

Ни тогда, ни после российская власть не уяснила себе четко, что такое суть терроризма как политической практики. Вместо этого нам долгие годы предлагали версии о «борьбе с бандитами» и даже «бандподпольем», отождествляя при этом криминальные акции с политически мотивированным насилием. Следовательно, пытаться ответить на вопрос, изменила ли что-то отмена режима КТО в Чечне (хотя, повторюсь еще раз, и Введенский, и Ачхой-Мартановский районы находятся в Чеченской Республике) - значит браться за дело не слишком продуктивное. Наверное, был бы прямой смысл анализировать такие изменения (или их отсутствие), если бы перед нами была политическая программа (пусть и авторитарная по своей направленности), а не набор пиаровских и пропагандистских клише, произносимых вне всякой логики и лишь для того, чтобы, поймав выгодную конъюнктуру, заработать новую порцию популярности у наших соотечественников. Ведь и обещания завершить операцию в течение двух месяцев, и тезис о ее окончании в 2006 году произносились не для того, чтобы кто-то потом их анализировал и укорял власть в отсутствии результата (на эти укоры всем уже давно наплевать).

Эффектные заявления помогают упрочению популярности. В самом деле, кому повредит репутация «усмирителя Чечни» или «миротворца»? Такая логика многое расставляет на свои места.

Вместе с тем, очередной пиар-шаг российской власти, словно рентген, высветил целый набор проблем, существующих у РФ на «чеченском направлении» (а говоря шире, и на всем Северном Кавказе). За весь постсоветский период Россия пыталась действовать в Чечне в соответствие с тремя моделями. Первую можно определить как политический аутизм. В 1991-1994 и в 1996-1999 гг. Москва фактически соглашалась и в политическом, и даже в правовом отношении на квазинезавимость республики. И хотя Основной закон РФ 1993 года зафиксировал, что Чечня - это неотъемлемая часть России, в реальности федеральная власть не собирала там налоги, не проводила выборов, не осуществляла призывов в вооруженные силы, не имела там своих органов правопорядка. После же Хасавюртовских соглашений 1996 года Москва вообще согласилась на «отложенный статус Чечни» до декабря 2001 года. В отличие от Грузии, Азербайджана или Молдовы Россия стала единственной страной постсоветского пространства, которая предоставила своей сепаратистской окраине шанс на создание независимой государственности. Однако этот шанс был бездарно растрачен в дудаевско-масхадовской Ичкерии, которая стала даже для своих соседей большим злом по сравнению с «империей Кремля».

Вторая модель может быть определена как силовое подавление сепаратистской инфраструктуры. К этой модели Москва прибегала в декабре 1994 - августе 1996 гг. и в 1999-2000 гг. И сегодня, даже спустя годы, автор настоящей статьи убежден в том, что силовая операция в отношении Ичкерии была необходима и политически оправдана. Однако, во-первых, такая операция должна была быть поставлена в жесткие правовые рамки, что не было сделано ни в первую, ни во вторую кампании. В результате сегодня понять, в каком формате действовали российские военнослужащие и милиционеры, на каком основании мы можем кого-то из них судить, а кого-то чествовать и представлять к высоким наградам, практически невозможно. Во-вторых (как следствие первого), операция не должна была превращаться в некий вид бизнеса. Как справедливо отмечал российский этнолог Владимир Кореняко, введение льготного денежного довольствия для тысяч военнослужащих явилось «тем порогом, за которым контртеррористическая операция стала доходным предприятием и лишилась шансов на скорое завершение». В-третьих, за военными победами над сепаратистскими силами ни в 1995-м, ни в 2000 гг. не следовало внятной программы по реабилитации и социальной интеграции республики.

Практика «чеченизации власти», являющаяся сегодня притчей во языцех, возникла ведь не тогда, когда отца и сына Кадыровых привлекли к сотрудничеству с Кремлем. Первым опытом (неудачным) «чеченизации» была попытка «посадить в Грозный» Доку Завгаева, бывшего первого секретаря Чечено-Ингушского обкома КПСС. Таким образом, вряд ли следует считать эту третью модель российской чеченской политики ноу-хау времен укрепления вертикали. Однако именно в 2000-е гг. эта практика оказалась в наибольшей степени востребованной. С одной стороны, она позволяла переложить многие непопулярные задачи (укрощение боевиков, внутриреспубликанская стабилизация) на плечи местных кадров. С другой стороны, она избавляла центр от лишней головной боли на тему «как нам обустроить Чечню». Тем паче, что, начиная с 1991 года, никакая позитивная программа так и не появилась.

Нежелание взять на себя серьезную ответственность за развитие Чечни (да и всего Северного Кавказа) стало основой трех неадекватных моделей управления республикой. Ведь при всем своем различии все эти модели объединяет одно: незнание того, как осуществлять интеграцию проблемного региона в общероссийский социум и стремление «отдать его на откуп» (особенно тогда, когда есть готовые принять такой царский подарок). Отсюда и постоянное стремление убедить себя и всех нас, что «в Грозном все спокойно», что боевики представляют собой «агонизирующее бандподполье» и прочее в таком же духе. Главное - отстраниться от такого «непрофильного политического бизнес-актива», как Чечня. В условиях финансового кризиса элементы самоокупаемости региональной элиты Москве также чрезвычайно выгодны и интересны. После отмены КТО на общереспубликанском уровне Чечне обещаны международный аэропорт с таможней и фактически своим собственным «выходом в мир». Таким образом, у республики появляются помимо политических и дополнительные финансово-экономические ресурсы.

В этом контексте становится более понятной и отмена режима КТО в Чечне. Есть республиканская элита, которая готова контролировать республику, обеспечивая определенный минимум (хотя если взять итоговые проценты по выборам разного уровня, то максимум) лояльности федеральной власти. Она реализует контроль над территорией, обозначая ее в краткосрочной перспективе (а о долгосрочной мало кто задумывается) как российскую. Что же касается издержек подобной готовности, то в условиях отсутствия публичной политики и серьезных общественных дискуссий по Чечне, то их анализ становится уделом небольшой группы людей (историков, этнологов, журналистов и правозащитников). Эти издержки не видны на фоне наступательной рекламы «мирной и стабильной Чечни». Можно просто взять для сравнения информационные сюжеты в электронных СМИ про отмену КТО в Чечне и материалы об «операции после операции» в той же самой республике. А потому Чечня и после 16 апреля 2009 года будет жить в двух измерениях - реальном и телевизионно-пропагандистском. Насколько такое раздвоение поможет столь чаемой стабильности, мы все вместе сможем наблюдать.