В кризис - на деревню, к дедушке?

Мой друг решил уехать в деревню на время кризиса. Переждать мировой катаклизм у печки за стаканом деревенского молока. Если учесть, что он не знает, с какого края подойти к корове, плохо ориентируется в темноте и любит арт-рок начала 1970-х, это звучит смешно. Ничего у него, конечно, не выйдет. Но я тут перечитал книгу Джека Лондона «Смок Беллью» и задумался. Теперь мне кажется, что, может, и выйдет. Не такие уж мы беспомощные, несмотря на то что носим очки и большую часть жизни проводим за монитором. 

«Смок Беллью» – одна из самых светлых книг Джека Лондона. Это история калифорнийского журналиста, неженки и тусовщика, который в один прекрасный день бросает все и уезжает на Аляску искать золото. Но движет им не жажда наживы, а желание испытать себя, почувствовать «вкус мяса», «вкус медвежатины».

В голове у него «музыкальная и рисовальная дурь». Тело слабое, не приспособленное к нагрузкам. Все его достижения укладываются в одну цитату: «Дребедень, которую никто не печатает и не поет, кроме бездельников, прикидывающихся богемой».

Персонаж очень узнаваемый. Сходите на любой авангардный концерт или поэтический вечер. Вы увидите там полный зал двадцатилетних и тридцатилетних мальчиков с усталыми глазами. У них скованные движения, слишком правильная речь, узкие плечи и никакой ясности в голове. Это наши смоки беллью. Им давно уже пора сменить климат.

Джек Лондон вовсе не поет хвалу суровой мужской жизни. На Аляске его Смок не превращается в грубую скотину, тупоголового мачо, хотя ему и приходится нелегко. Казалось бы, на семидесятиградусном морозе, с единственной сменой белья, среди мата и истошного лая собак он должен выбросить из головы все свои богемные глупости. Но, как ни странно, именно «глупости» помогают ему выжить и победить.

Я уезжаю в деревню, чтобы стать ближе к земле

Это строчка из песни Гребенщикова начала 80-х. Она так и называется – «Деревня». Бросить все и припасть к истокам – тогда это было модно. Интеллигентные люди, которых отказывался везти социальный лифт позднего «совка», косяками уходили в отшельники. Ехали в провинцию, нанимались кочегарами в котельные, как Цой, егерями, как Саша Соколов, кем угодно, лишь бы не играть в унизительные игры с советской властью.

Выдерживали не все. Насколько я знаю, ни Шевчук, ни Башлачев не остались кочегарить вместе с Цоем в легендарной питерской «Камчатке». Как только повеяло перестройкой, в города из своих временных убежищ потянулись опальные писатели, художники, журналисты и музыканты.

Дело не в том, что им не понравился «вкус медвежьего мяса». Просто не для того они родились на свет, чтобы без следа раствориться на просторах Родины. Даже Кастанеда, который проповедовал уничтожение личной истории и стирание собственных следов, вернувшись от Дона Хуана, написал целую полку книг. Иными словами, как следует наследил. А в России интеллигенция не менее честолюбивая, чем в Америке. Когда есть возможность что-то делать, она делает, а не сидит у печки. Так что весь этот эскапизм не от большой любви к родной природе и простому народу.

Без компьютера и метро

В каком-то смысле людям 70–80-х было легче, чем нам. Еще 30 лет назад разрыв между городом и деревней был не так велик, как сейчас. Окраины Москвы и Питера жили немногим лучше поселков городского типа где-нибудь в Архангельской области. И, отказываясь от бытового комфорта, человек не совершал такой уж кардинальной смены образа жизни. 

Это только так говорится, что быт ничего не значит.

Приятно считать себя существом высокодуховным. Но походи недельку в туалет на улице, особенно зимой, и Хайдеггер перестанет казаться тебе загадкой, потому что нет смысла ее разгадывать. 

Конечно, общество потребления – это зло. Оттого и наступил кризис, что объемы потребления превысили объемы производства. Теперь высокие чиновники и маститые публицисты призывают нас сократить расходы, жить, как говорится, по средствам. Не поспоришь. Но как существовать сегодня без холодильника и мобильного телефона? Без компьютера и метро? Без супермаркетов, парикмахерских и аптек? Это уже не излишества, а необходимые условия нашей жизни. Всего прогрессивного человечества, включая самых оголтелых романтиков. 

Помните, какая паника была в Москве, когда года четыре назад неожиданно вырубилась городская электросеть? И в Америке было примерно то же. Легкое движение вниз рубильником – и нас нет. Какая уж тут романтика сельской жизни, какое самоограничение… 

Но тут есть над чем поразмыслить. Бегство от кризиса имеет прямой экономический смысл. Жизнь в медвежьем углу стоит фантастически дешево. Год можно жить на то, что тратишь в Москве за неделю. Я не преувеличиваю, так и есть. 

Другой вопрос, как не подохнуть в этой глуши от скуки? Надо быть законченным буддистом, чтобы проводить месяцы, глядя на огонек в печи. Сильнее всего мучает в такой ситуации даже не отсутствие бытового комфорта, а бездействие и информационный вакуум. Мне, например, повезло. Я литератор. Могу работать при наличии минимальных средств. В сущности, нужны только карандаш и бумага. А будь я, скажем, по профессии веб-дизайнер или концертный администратор? Тогда все. Тогда только огонек в печи и бутылка деревенского самогона.

Тысяча лет и одна секунда

Есть и еще одна причина у этого маниакального стремления уехать в деревню к дедушке. Интеллигентный человек в России (так уж повелось) испытывает жгучее чувство вины перед простым народом. Мы тут какой-то ерундой занимаемся, а они там пашут и сеют, копают и починяют. То есть делают нечто реальное, ощутимое. Гораздо более ощутимое, чем акции и проекты. 

Этот комплекс подогревается высокомерием так называемых простых людей по отношению к тем, у кого руки растут не из того места. У меня лично не из того. К молотку стараюсь не прикасаться. Как устроен мотор, не знаю. На то, чтобы вкрутить лампочку, трачу минут двадцать. Но вот странность. Как только я оказываюсь в деревне, все эти проблемы решаются сами собой. Таскаю воду из колонки. Топлю печь. Копаю, колочу, пилю, нахожу общий язык с местными пацанами. Это не так сложно. Поверьте мне, не сложнее, чем «Улисс» Джойса. 

Да, действительно, тысячелетия цивилизации слетают с человека в одну секунду, когда он оказывается один в тайге или лицом к лицу с пьяными отморозками за много километров от МКАДа. Требуются считанные мгновения, чтобы почувствовать себя животным. Забыть Сартра и Кастанеду. Мандельштама и Пастернака. Забыть, что ты знаешь, как выглядит собор святого Петра и вообще – кто такой святой Петр… 

Но зачем, зачем забывать? С культурой в голове легче даже там, где не слышали фамилию Джойс. Как говорит Смок у Джека Лондона, «художественная литература – она и на Клондайке полезна». Сложно устроенный организм недолго до безобразия упростить. Но чтобы усложнить простой, нецивилизованный, понадобятся долгие и долгие годы. Поэтому, ей-богу, у меня больше шансов освоить трактор, чем у тракториста научиться писать статьи. Вот и спрашивается теперь, кто беспомощный? И кому перед кем надо комплексовать?