Литература в школе - средство для зомбирования детей

Для чего в школе нужен такой предмет, как литература? Когда я был наивным абитуриентом и готовился подавать документы на филологический факультет Удмуртского государственного университета, мне казалось, что литература должна научить школьников спорить, вырабатывать своё мнение, задумываться о взаимосвязи исторических и культурных процессов, о том, справедливо ли устроено общество, о целях в жизни и о её смысле. Теперь, получив диплом по специальности «Филолог. Преподаватель», я понимаю, насколько тогда заблуждался. Литература, наоборот, должна в зародыше отбить у детей всякое желание мыслить. Она должна выхолащивать их суждения и оценки до безликих фраз «Тургенев учит нас любить родную природу» или «Мастерство Толстого состоит в его знании русской жизни». На уроках по этому предмету не должно быть никакого анализа, кроме выписывания предложений и целых абзацев из тонких книжек типа «Экзамен на 5. Весь Достоевский за 90 минут». Литература должна отбить тягу к любой критике и самостоятельности выводов.

Хотите знать, как этого можно добиться? Как превратить такой неподходящий для этого материал, как русская литература, в средство зомбификации детского сознания и атрофии любой мысли? Очень просто – мысль должна быть атрофирована у самого учителя, и чем раньше это произойдёт, тем лучше. Идеальный вариант – сделать его таким ещё на стадии формирования профессиональных качеств, то есть во время учёбы в университете. Для этого на филфаке Удмуртского госуниверситета разработан целый комплекс высокоэффективных мер. В их основе лежит чудодейственное средство для подавления разума, открытое ещё в Российской империи, – православие. Как известно, лучшие результаты оно даёт при одновременном приёме с ещё двумя лекарствами из разряда опиатов – самодержавием и народностью. Нормальное литературоведение в УдГУ заменено «православным», что даёт потрясающий эффект. Как конкретно это происходит?

Во-первых, в учебном плане появляются разные интересные дисциплины. К примеру, предмет под названием «Генезис божественной литургии». В его рамках даются знания по православной культуре, без которых, по мнению разработчиков курса, невозможно понять русскую классику. Для понимания классики, оказывается, нужно знать не только все детали церковной службы и виды икон, но и многие другие любопытные вещи. Например, то, что любая девушка, ходящая без пояса и с распущенными волосами (то есть примерно половина любой студенческой группы филфака), «творит блуд», что женщина создана именно из ребра, «потому что это единственная кость без мозга», что лучшие попадьи получаются как раз из выпускниц филфака, что все девушки, как «греховные существа», должны денно и нощно молиться за юношей-однокурсников – и так далее. Читатель может подумать, что автор статьи неостроумно шутит. Но я не шучу. Всё это я выслушивал раз в неделю в течение полугода. Особенно нас с однокурсниками ужасало то, что этот сексистский бред исходил из уст женщины. Если подумать о тех страданиях от осознания «греховности» своей женской природы, которые она должна испытывать каждый день, становится странным, как ей удалось сохранить хоть какие-то крупицы рассудка! Зачёт по этому предмету тоже проходил очень забавно – в форме заполнения треб (записки с именами умерших или заболевших родственников, которые прихожане оставляют священнику, чтобы он после упомянул их в ходе службы). После росписи в зачётках юноши получили в подарок псалтыри, а девушки – напоминание, что за юношей надо каждый день молиться.

Конечно, всё расписание заполнить такими предметами не удастся. Но это и не нужно! В действительности, вторая применяемая на ижевском филфаке стратегия является гораздо более простой и действенной. Нужно делать вид, что читаешь нормальный предмет, а вместо него читать всё то же «православное литературоведение». Приведу такой характерный пример. История русской литературы последней трети XIX века – это, как вы понимаете, ключевой в плане получения профессиональных знаний курс для учителя-словесника. Здесь и Толстой, и Достоевский, и Чехов – три основных автора, которых школьники изучают в десятом классе. Казалось бы, самое логичное – рассмотреть особенности их творчества как можно более подробно. Однако пропитанный православным духом профессор предпочёл «альтернативный» подход. Он заявил, что вышеупомянутые классики пишут «о больных людях» и что в их творчестве «нет настоящей русской духовности». Одним словом, преподаватель всегда может подойти к своему курсу творчески, заменив одни темы другими. Поэтому изучали мы главным образом авторов «с русской духовностью» – например, Лескова, Аксаковых или Мельникова-Печерского. Ну ладно, Лесков есть в школьном курсе литературы, пусть и не в том объёме, который пришлось осилить нам. Но Мельниковым-Печерским, слава богу, школьников не мучают. Хотя это была бы самая действенная мера, чтобы раз и навсегда отбить у них вредную привычку читать. Изучая две дилогии Мельникова-Печерского «На горах» и «В лесах» (совокупным объёмом 1700 страниц), мы испытывали нестерпимые муки, знакомые только студенту-филологу. Стиль Мельникова-Печерского был ужасен, через каждый абзац приходилось пробираться, как через дебри амазонской сельвы. Не менее ужасен был сюжет, достойный по абсурдности лучших ситкомов телеканала СТС. Надо сказать, что главные герои – купцы-старообрядцы – были типичными носителями буржуазной идеологии, с такими характерными чертами, как уважение к частной собственности и неприкосновенности бизнес-тайны, поэтому большого нравственного здоровья нам с однокурсниками в этих образах обнаружить не удалось. Бытовая устроенность и желание соответствовать в своём поведении мещанской морали явно заботили их сильнее, чем религиозные поиски.

Я не знаю, как обстоит дело с «православностью» в преподавании литературы в других вузах. Можно предположить, что где-то лучше, где-то на том же уровне, но хуже уже вряд ли может быть. Понятно, что многие моменты возможны только на периферии, а не в столичном университете. Постоянно проводятся разного рода православные литературоведческие конференции, где «православные учёные» «обмениваются опытом». На последнюю такую конференцию в УдГУ (14-16 ноября 2008 г.) приехала не только солидная делегация священников в «парадной форме», требовавших от студентов поклонов и целования рук, но и профессора из практически всех ведущих вузов страны (МГУ, СПбГУ, РГГУ и др.), а также из Института русской литературы. Поэтому филологи ни в одном из университетов и пединститутов нашей родины не должны спать спокойно: в любом из них, в духе модных веяний, может завестись православный литературовед.

А как показывает печальный опыт УдГУ, такой преподаватель чересчур быстро начинает вести себя, как кукушонок в чужом гнезде. Если это профессор, да ещё и завкафедрой, он выживает со своей территории открыто несогласных, а остальные с истинно православным смирением начинают блюсти вместе с начальством пост и перекраивать собственный предмет в угоду религии.

Конечно, самое страшное в этой ситуации не то, что студенты слушают про выгоды «карьеры» попадьи или читают Мельникова-Печерского. Самое страшное – то, что происходит при этом с их сознанием. Иностранные преподаватели, работающие на филфаке УдГУ, отмечают, как сложно принимать экзамен у русских студентов. Нет, не из-за языкового барьера. Наши студенты привычно пересказывают лекцию и испуганно замолкают при попытке преподавателя задать любой вопрос, предполагающий самостоятельность мышления. Они просто боятся, что их точка зрения может не совпасть с мнением экзаменатора, и предпочитают отмолчаться или дождаться намёка. Это происходит из-за того, что их с первого курса наказывали за попытку выразить на экзамене хоть какие-то зачатки собственной позиции. Это наказуемо – с чем-то поспорить, привести аргументы в пользу своей точки зрения. И очень быстро большинство будущих учителей литературы обнаружило, что так гораздо удобнее. Не нужно читать тома критики и стремиться к самостоятельному разбору текста. Нужно просто объяснить, что «боговдохновенного» мы можем найти в этом конкретном рассказе, а на остальных компонентах анализа (композиции, хронотопе, системе образов и так далее) останавливаться уже не нужно. Так мы вместо развития студентов получаем их деградацию. Особенно это заметно по тем несчастным, которые пошли писать курсовые к самым главным поборникам православия. Девочки начинают потихоньку увеличивать длину юбок, перестают носить джинсы, а свободное от учёбы время отдают пению в каком-нибудь церковном хоре.

«Почему вы отказываете девушкам в праве выбора?» – может спросить меня какой-нибудь представитель широких взглядов. Лучше носить юбку в пол, чем опасное для здоровья при наших зимах мини, а пение в хоре – хорошая альтернатива гламурным клубам. Но дело в том, что как раз этим девушкам отказано в праве выбора! У них не было собственной внутренней работы, они просто некритично восприняли поступавшую им информацию. Православная пропаганда наиболее сильно действует на самых слабых студентов. В основном это девочки-троечницы из деревень и маленьких городков – скромные, тихие, воспитанные семьёй в православном духе. Главная проблема состоит не в самом православном литературоведении – не помешал же Закон Божий, в конце концов, в царской империи возникнуть поколению атеистов-революционеров. Проблема в том, почему у студентов нет отторжения. Вот ведь парадокс: Интернет даёт колоссальные возможности, информация свободна и доступна – но ей не пользуются.

Более того. Проблема ещё и в том, почему нет отторжения у преподавателей. Я далёк от мысли, что во всём виновата группа «плохих», «некомпетентных» преподавателей и что, если бы они ушли с факультета, уровень науки поднялся бы у нас до небес. Они, конечно, ужасающе некомпетентны, и невозможно отрицать меру их личной ответственности, но дело не в этом. Очевидно, что они вовсе не генераторы идей, а просто трансляторы, то есть такие же жертвы сложившейся системы, как и страдающие от них студенты. Таким образом, у нас складывается целая цепочка: преподаватели – студенты – школьники, суть которой в том, что остатки разума и способность к критическому мышлению предельно редуцированы ещё на первом этапе, но на каждом следующем степень вытеснения нормального знания и способности к анализу возрастает. То есть преподаватели осознают хоть что-то, студенты – почти ничего, а школьники – ничего абсолютно.

Как же так получилось, что преподаватель, вскормленный ещё советской системой образования, у которой было много недостатков, но никак не религиозный обскурантизм, оказался настолько подвержен влиянию? Тут можно приводить разные аргументы. Например, говорить о том, что филологи, в силу своей погружённости в текст, вообще зачастую оторваны от реальности и ими легче манипулировать. Опять же, если в курсе литературы можно лёгким движением руки заменить одного писателя другим, то в курс гидравлики или гистологии вставить измышления о том, что перед проведением замеров или взятием ткани на анализ надо как следует помолиться, вряд ли удастся: мы просто получим профнепригодного инженера или педиатра. С точки зрения государства, инженер и педиатр должны выполнять свою функцию – строить и лечить. А учитель должен выполнять свою – воспитывать лояльных государству граждан. Вырабатывать эту лояльность помогает идеология, и религия тут – хорошее подспорье. Как известно, бытие определяет сознание, поэтому сознание нашей интеллигенции вполне соответствует экономическому базису. В отличие от советского времени, в котором православные литературоведы получили образование и начинали свою карьеру и которое теперь принято у них открыто ненавидеть, сейчас у большинства населения нет ни ощущения полезности своего труда, ни уверенности в будущем. Нет их и у «интеллектуальной элиты». Поэтому, ощущая вакуум, она сама легко поддаётся идеологической обработке.

Представления об «ответственности интеллигенции перед народом», её просветительском долге кажутся в провинции безнадёжно устаревшими. У преподавателя нет никакого осознания ответственности за то, что он говорит студентам, а у вчерашнего студента и сегодняшнего пришедшего в школу молодого специалиста нет никакого осознания ответственности за то, что он говорит ученикам. Слишком мало денег им тут платят, чтобы было время задумываться о каком-то там долге.

Конечно, в любой системе всегда будут исключения. И у меня были вполне самостоятельно мыслившие однокурсники, но – единицы. Были и несогласные с таким положением вещей преподаватели. Однако система работает так, что их медленно выживают православно добродетельные коллеги. На соседнем (этажом выше) историческом факультете УдГУ, где, кстати, на кафедре политологии работает предмет зависти всех филологических дам – настоящий батюшка-настоятель, разрабатывают методику внедрения в неокрепшие умы двух других, помимо православия, важных ингредиентов идеологического коктейля – самодержавия и народности. При выверенной рецептуре эффект, очевидно, может превзойти все ожидания. Главное – смешивать, но не взбалтывать.