Зачем люди едут в Питер, если им там ничего не нравится

Статья "Питер - город-призрак на болоте" позабавила прежде всего сюжетообразующим образом — москвича, приезжающего в Северную Пальмиру, она же Северная Венеция, по делу.

И сталкивающегося, прибыв в Питер, с неисчислимыми толпами «закомплексованных, недоговороспособных и необязательных людей», наперебой предлагающих донельзя, под завязку занятому важными делами столичному гостю услуги гида и переводчика.

Насчет переводчика у меня не оговорка; Кордонский просто-напросто позабыл написать про «парадное» и «поребрик».

Про палку (а не батон) колбасы и кольцо (а не круг) трамвая.

И про слово «конечно», произносимое через «ч».

Ничего не имею, впрочем, против определения, огульно данного коренным, судя по всему, москвитянином моим землякам-петербуржцам, а значит, и мне самому.

Я вот, скажем, человек договороспособный и обязательный, но, наверное, закомплексованный. В отличие от, надо полагать, предельно раскованного г-на Кордонского.

Насмешил меня только (но зато гомерически) образ москвича, приезжающего в Питер по делу.

Какое у него тут, блин, дело?

Если бабки с «тамбовскими» пилить, или терки с «казанскими» тереть, или город со «смольнинскими» уродовать, им самим не до экскурсий.

Разве что в сауну.

Если приехал на вокально-интеллектуальный чес, то тем более.

А никаких других дел нет.

И быть не может.

Симпозиумы там, коллоквиумы и прочие квипроквоквиумы — разве же это дело? Это тусня, а не дело.

Это петербуржец приезжает в Москву по делу, потому что все дела у него в Москве.

И вообще все дела в Москве.

Или в Европе.

Или в США.

И только жизнь — в Питере.

Тогда как москвич едет в наш город исключительно затем, чтобы оттянуться.

И оттягивается!

Если не по полной, то по полной лично для себя — это уж как минимум!

Кстати, точно так же ведет себя в Питере наш бывший соотечественник откуда-нибудь из Мухосранска-на-Рейне или из Zalupinsk School, Zalupinsk, Iowa.

Он тоже оттягивается.

Отдыхает душою.

Воспринимает Петербург — как когда-то газету «Мегаполис-Экспресс»:

«Почитаешь про такое и поймешь: нет, у меня-то еще всё путем!»

Он за этим душегрейным открытием (сделанным, правда, загодя, еще дома) сюда и едет.

На нем — и только на нем — и оттягивается!

Причем что москвич, что залупинец каждый раз искренне полагают, будто осчастливили питерских знакомых столетней давности и неопределенной степени близости своим прибытием.

О котором он, разумеется, успел оповестить этих баловней судьбы заранее.

Он, блин, прилетает в семь утра и требует, чтобы его встречали прямо в Пулково, потому что питерским таксистам он не доверяет.

— Старовойтова вот доверилась…

Еще не погрузив чемоданы тебе в багажник (а их у него на три дня — четыре), он уже заводит шарманку: «Как вы тут живете? Как вы тут можете жить?»

Потом у тебя дома за завтраком (гостиницам он тоже не доверяет) мотив зазвучит самую малость по-другому: «Как вы такое едите? Как вы можете такое есть?»

— Как вы такое пьете?

— спросит он про водку «Дипломат» в восемь утра и добьет на пару с тобой литровую бутылку к половине десятого.

После чего тебя развезет — и его тоже, — и он тут же примется названивать по трем трубкам сразу (а заодно и по твоему домашнему), не уставая удивляться тому, что никуда не дозванивается.

— Как это у тебя нет функции прозвона? Как можно жить без функции прозвона?

В одиннадцать (едва успев позвонить на службу и сказаться больным) ты уже и сам понимаешь, что здесь жить нельзя, и выставляешь на стол вторую литруху.

В час дня он наконец-то признается тебе, что и в Москве жить нельзя, — но только потому, что всех там достали питерские.

И пиндосы…

И черножопые…

И Лужков…

И кризис…

Приехав из Мухосранска-на-Рейне, он жалуется на «русских». Все лучшие люди давно здесь, говорит он, а вот в последние годы прет и прет из России сплошное жлобье.

Приехав из Залупинска, клеймит афроамериканцев, начиная прямо с Обамы и Кондолизы: он вне политики.

Потом он решает пообедать. Или поужинать? В ресторане. От водки у него неизменно разыгрывается аппетит, пусть эта, утренняя, и оказалась, на его взгляд, паленой.

— У вас ведь есть какие-нибудь кафе?.. Суши-бары?.. Стейк-хаусы?.. Или только сплошные рыгаловки?

И ты ведешь его (везешь на такси, потому что вы оба уже изрядно пьяны) в какое-нибудь приличное заведение.

Он угощает. Он сам тебе это сказал. А чтобы ты полностью проникся его преуспеянием, повторил это раз пятнадцать подряд.

В ресторане ему не нравится всё. Особенно цены.

— Да за такие деньги мы с тобой в Москве и поели бы по-настоящему, и выпили, и музычку послушали, и девочек пригласили!

О девочках он говорит с утра. И до вечера. А потом еще ночью, на кухне. Хочет назавтра наверстать упущенное. Навестить одну знакомую. Или двух. Ненадолго. Не отвлекаясь от главного. Как он формулирует, «только присунуть».

Но никому не может дозвониться — и поэтому так и остается вне зоны полового покрытия.

Ресторанный счет он проверяет на айфоне. И когда всё сходится, ужасается вновь:

— Чек — как у Табакова!

— В театре? — интересуешься ты.

В ответ он только рыгает.

— Ну а куда мы пойдем теперь? — спрашивает он, отрыгнув. — Есть же у вас в городе хоть что-нибудь мало-мальски приличное? Потому что я просто не понимаю, как вы вообще тут живете. Как вы можете тут жить? Ну к нам, в столицу, переезжаете. Ну за границу валите. Но не все же… Нет, ты посуди сам: аэропорт у вас — говно, дороги — говно, машины — говно, домашняя еда — говно, рестораны — говно, бабы — говно; квартира твоя — страшно поглядеть, сколько ты зарабатываешь, я даже не спрашиваю… Нет, я спрашиваю тебя о другом: а куда мы теперь пойдем?

— В музей, блин! — отвечаешь ты ему. — В Эрмитаж!

Отвечаешь уже взбешенный.

— Это что, подъябка такая? — спрашивает.

— А сам как думаешь?

— А я ничего не думаю, я строчу колонку в «Часкор»!