Власть и без кризиса не знает, что делать с Россией

Никогда еще основной сюжет борьбы за власть в России не был столь прост и безнадежен, как в марте 2009 года. В числе множества благодеяний, которым жители РФ обязаны столь неприятному господину, как Мировой Финансовый Кризис, налицо и полная неопределенность в том, что будет происходить с российской политической действительностью в перспективе ближайших 4–5 лет. Конечно, дело не столько в кризисе – острый дефицит каких-либо идей относительно будущего как экономики, так и политики в РФ наблюдался и год назад.

Достаточно было убрать всего одну деталь в благополучии – речь идет даже не о цене на нефть. Деталь эта – приток иностранных инвестиций в экономику РФ. И она действительно сломалась по не зависящим от России причинам. При этом даже самые горячие головы в Кремле осознают, что очередь на замену детали слишком длинна, чтобы рассчитывать на быстрый выход на тот же участок трассы наперегонки с коллегами по BRIC, щедро спонсируемые международными инвесторами с 2001 года после кризиса доткомов.

По иронии судьбы именно в разгар споров о суверенности российской демократии экономика РФ процветала в результате игры, в которой наши компании были в большей степени объектами, нежели игроками. По крайней мере, никакой серьезной экспансии игроков из России за пределы своей территории, если не считать случайных покупок акций австрийской Strabag и швейцарской Oerlicon, за годы процветания не обнаружено. Бум 2005–2008 годов почти целиком строился на допуске к растущему рынку РФ иностранных инвесторов – от банков до инвесторов на IPO. Государству на этом фоне оставалось лишь заниматься в меру желания сбором растущих в объеме налогов, умеренным реформированием законодательства и необязательным мифотворчеством о светлом будущем, которое ждет страну на этом необременительном пути. Теперь же время оказавшейся столь выгодной для РФ глобализации экономики, как выяснилось, практически закончилось.

То, что будет происходить с российской внутренней политикой в отсутствие внешнего интереса к ней, предсказать невозможно. И недавняя статья руководителя Центра социальной политики Института экономики РАН Евгения Гонтмахера о роли и месте идеолога «суверенной демократии» замглавы администрации президента Владислава Суркова в органах власти РФ не выглядит неожиданной ни по форме, ни по содержанию. Как и невиданная по прежним временам дерзость вице-губернатора Ленинградской области Григория Дваса в адрес министра финансов Алексея Кудрина: как сообщил «Деловой Петербург», в беседе с представителями Американской торговой палаты областной чиновник назвал Кудрина и его подчиненных «тупоголовыми финансистами», захватившими власть, а текущий курс Минфина охарактеризовал как «фигню», от которой «волосы встают дыбом». Оба критика (один – высокопоставленный чиновник в прошлом, другой – действующий), без сомнения, осознают, кто есть кто в табели о рангах и на какие устои они покушаются своими дерзостными речами. И оба, по крайней мере, чувствуют, что изменилось в системе власти за последние месяцы.

На суверенность демократии в РФ, как бы об этом ни просили, никто не собирается покушаться иностранными инвестициями еще года три-четыре. Самое время подумать, куда, собственно, рулить самостоятельно, на своем бензине и без унизительного, хотя и малозаметного диктата идеи инвестиционной привлекательности.

Неопределенность, царящая в головах российских чиновников, делает поле российского будущего удивительно просторным и пугающе пустым.

Если ранее Алексей Кудрин и Владислав Сурков оставались двумя идеологическими столпами российской власти 2000–2008 годов, то в дивном новом мире России 2009–201… эти места им не гарантированы.

Причины этого можно смело определять как внешнеполитические. Если до осени 2008 года почти все происходящее в РФ так или иначе определялось «магнитным полем» мирового финансового рынка и реакцией на него российских игроков, то теперь электромагнит, генерировавший «поле», практически обесточен. Большинство действий, которые в РФ можно предпринять в ближайшие годы, являются ее внутренним делом.

Не успев стать столпом мировой финансовой системы, Россия с ее внутренним рынком и его политической инфраструктурой интересует мир примерно в восьмую очередь после США, ЕС, Китая, Юго-Восточной Азии, Индии, Австралии, Канады, то есть примерно наравне с Латинской Америкой. Накала страстей вокруг российского внешнего долга нет – даже корпоративные дефолты компаний РФ, крайний сценарий, не вызовут потрясений больших, чем экономические проблемы Аргентины в 90-х или Бразилии в 70-х. Живите, как хотите, пока в ЕС поступает газ – все это ваши проблемы: так с начала 2009 года в целом формулируется внешняя стратегия большей части мира по отношению к почти уже региональной сверхдержаве, перспективному мировому финансовому центру и претенденту на построение полюса мультиполярного мира – Российской Федерации.

Хотите общаться – идите сюда, вот кресло в workshop между ЮАР и Южной Кореей, рабочий язык – английский, без перевода.

И все бы ничего, если бы в России государство, а точнее – составляющие его чиновники, обладающие действительно существенной властью, умели формулировать свои цели и задачи на какую-либо перспективу без внешнего фактора. Даже «план-2020» (на деле, есть люди, которые его читали) можно считать документом вполне бессмысленным, если аккуратно убрать оттуда международные сравнения. Увы, ни визит на прошлой неделе делегации РСПП в столицу мировой власти Вашингтон, ни участие вице-премьера Алексея Кудрина во встрече министров финансов G20 в Лондоне не дали российской власти ответа на вопрос, что закладывать в скорректированный «план-2020» в новых условиях, как жить и чего ждать. Подчиненные Барака Обамы на российских эмиссаров в целом смотрели с недоумением, дискуссия в Великобритании свелась в основном к регулированию отчетности по забалансовым обязательствам и рынка CDS – в России и то и другое экзотика.

Мнение о России как об «ошалевшей от нефтедолларов клептократии», походя высказанное Economist в феврале, не столько обидно, сколько показывает реальный масштаб российских проблем для мира: стратегически важных для кого-либо «клептократий» существовать не может, такой режим возможен лишь на периферии обитаемого мира, даже если это определение – ошибка. Ну, перепутали с Нигерией, невелика беда. И эти люди год назад называли Россию самым перспективным рынком мира?

То, что именно Алексей Кудрин и Владислав Сурков, лица, в основном определяющие внутриполитические действия власти (первый – вопросы госфинансов и налоговой системы, второй – вопросы госпропаганды, партийного строительства и взаимодействия с региональными властями), стали двумя ключевыми составляющими власти в РФ, чье наличие на своих постах и определяет «неизменность внутренней политики» Владимира Путина, неслучайно. Третий столп этой системы в Белом доме, Игорь Сечин, не скрывает, что все его действия – часть внешнеполитической игры российской власти на нефтяном направлении. Алексей Кудрин отвечает в этой схеме за экономическую стабильность (определявшуюся, как мы видим, внешним инвестпритоком), Владислав Сурков – за политическую, определявшуюся желанием самой жесткой реакции на внешние «угрозы».

В последнем случае это особенно очевидно: несложно понять, что подавляющее большинство тезисов о том, в чем состоят национальные цели и задачи России, сформулировано в последние годы в диалоге не с населением РФ (государство у нас отделено от общества еще в середине 90-х, и пока ни беды, ни победы власти этой ситуации не изменили), а в полемике с внешним миром. Особенно это характерно для «нулевых» годов, в которые большая часть российских институциональных изменений – от налоговой реформы до фактического запрета независимой политической деятельности – двигались не столько внутренней потребностью властной элиты в таких реформах, сколько стремлением сопротивления или кооперации по отношению к внешнему миру.

Призрак «оранжевой революции», бродящий по окрестностям бывшего СССР в непосредственной близости от госграницы, пугал Белый дом и Кремль не столько потерей активов под контролем, сколько неистребимым иностранным акцентом. На этом языке мы не говорим, мы его не знаем. Боязнь этого акцента, к слову, присуща почти всем без исключения представителям российской власти. Геополитические опасения Егора Гайдара, предубеждение перед иностранцами-«стратегами» в экономике Анатолия Чубайса, «крепость Россия» Игоря Сечина и опасения китайской экспансии на Дальний Восток Владимира Путина – одно и то же явление.

В России потеря власти всегда видится как внешняя, а не внутренняя опасность – пломбированному вагону, ордынскому ярлыку или польскому интервенту всегда больше веры, чем бунту крестьян или военному перевороту.