Так есть в России фашизм или нет?

Первая за многие годы попытка отечественного кинематографа поговорить на скользкую тему «русского фашизма» уже инициировала что-то вроде общественной дискуссии. Вопрос в том, может ли эта дискуссия в современном российском обществе стать результативной.

Фильм Павла Бардина «88» показали вне конкурса в Берлине и наградили спецпризом жюри в Ханты-Мансийске (причем упорно поговаривают, что приз светил вовсе не «спец-», а главный — но тут позвонили с самого, самого верха…). Это, однако, не так важно: бардинская лента — из тех, что становятся событием независимо не только от количества регалий, но даже и от качества самого фильма. Такая уж тема «русский фашизм». Фантомный, почти неразличимый, подспудно-болезненный волдырь, который стараются не расчесывать (неприлично-с), — но стоит кому задеть, случайно или намеренно, и начинается яростный скрёб-поскрёб, общественная, ага, дискуссия.

С теми, кто выбривает башку, надевает «мартенсы», берет в руки истинно-таки русский инструмент ― бейсбольную биту и идет месить гастеров, дискутировать явно не о чем — их как бы надо сажать, а уж потом как бы перевоспитывать (и это, кстати, отдельная тема — потому что существующая пенитенциарная система может перевоспитать скинхеда разве что в обычного уголовника, и объясните мне выгоду такой метаморфозы). С теми, кто ничего не выбривает и никого не месит, а только почитывает Эволу и «Майн кампф», трактует на досуге теорию гондванов и нордов, рассуждает в кофейнях о чистоте белой расы да теоретически обосновывает необходимость «поскрести Родину от черноты», дискутировать как бы можно — но уж больно противно… и не понятно, нужно ли: от чрезмерного пиаровского удобрения потешные, понарошечные упыри многажды разрастались в настоящих вурдалаков. Со всеми остальными вроде отчего б и не подискутировать… но беда-то, сдается мне, именно в том, что и это занятие чаще всего оказывается как минимум бесполезным. Потому что все говорящие говорят о разном — и почти никто не говорит о том, что, как мне кажется, имеет действительное отношение к теме русского фашизма: об отсутствии или наличии оного, а также степени его гипотетической опасности.

Как определить

Одни говорят (громко и с пафосом): никакого русского фашизма нет и быть не может, народ-победитель никогда не пойдет за поклонниками бесноватого Адольфа, гип-гип ура! ― вопрос закрыт. И все бы верно, но фашизм в том его понимании, о котором говорить стоит (и мы ниже поговорим), не обязан, увы, состоять с бесноватым А. в тесном родстве… да и все самые нехорошие вещи, опять увы, обычно происходили до того, как народ вставал и куда-то там шел, тут порядок событий малость перепутан… и вообще пламенная эта речь очень напоминает выступление какого-нибудь баварского интеллектуала году в двадцать лохматом, каковой интеллектуал резонно заметил бы, что народ Шиллера, Гете и Канта, еще не оправившийся от трагических ран бессмысленной войны, никогда не последует за какими-то ряжеными хулиганами и их контуженным клоуном-вожаком.

Другие говорят (негромко и с легкой брезгливостью): русский фашизм — штука прежде всего маргинальная, криминальный его аспект на фоне прочих проблем незначителен (право, в пьяных драках народу гибнет в десятки раз больше), политический аспект не существует, фи, это несерьезно, не раздувайте несуществующую проблему, не лейте воду на мельницу клеветников. Опять поспорить не с чем — за вычетом того, что в «точках бифуркации» маргинальные явления склонны тем или иным способом мутировать в очень даже мейнстримовые: а готовы ли вы, почтенные адепты стабильности, в свете последних мировых тенденций дать голову на отсечение, что все «точки бифуркации» любезным отечеством уже пройдены?

Третьи, которые философски поподкованнее, объяснят, что фашизм — явление сугубо нерусское, импортное; что это стопроцентное порождение модернистской цивилизации Запада, и пусть мсье и герры не шьют нам дело, когда у самих рожа крива. Согласен, совершенно согласен — тревожит лишь, что и марксизм вкупе со всеми прочими изводами левой идеи тоже не на Рязанщине возрос, а был импортирован из Европ, и кому это, милостидари, помогло?

Четвертые немедля завопят про кровавый режим кровавой гэбни и про «путинский фашизм», и при сколь угодно сильной нелюбви к чекистским крюкам и кремлевским вертикалям встраиваться в этот истерический дискурс не хочется по соображениям интеллектуальной гигиены.

Пятые включат нагорную проповедь либерализма, и там будет про права человека, и про равенство наций и рас, и про необходимость примерно наказывать всех, кто оные права и равенство отрицает, — и вот эти-то вызывают у меня, пожалуй, наиболее сильную досаду, не сказать раздражение. Именно потому, что я с ними согласен целиком и полностью и готов всецело воспринять негра преклонных годов, дворника-таджика и кавказца-торговца в качестве друга и брата… но именно данный подход демонстрирует полное непонимание предмета. Потому что глупо не отдавать себе отчета, зарывшись в политкорректные формулировки, что как человек есть не только носитель нравственного императива, но и штука биологии, так и социум в целом — не механизм, разумно запрограммированный раз и навсегда, а организм, скорее животный, чем рациональный; и что для либерала — человек с правами, то для общественного организма — прежде всего проблема. Иммигрант, гастарбайтер, пришлый, чужой, со своим представлением о правилах, о дозволенном и недозволенном, явившийся без спроса и чего-то желающий, ― он, если вынести за скобки эмоции и включить рацио, ― проблема, именно так, и решать эту проблему можно по-разному.

Неправильный ответ

Тут мы, собственно, и подходим к тому, что такое фашизм — в самом универсальном и практическом смысле. Не бритые головы и бейсбольные биты, не меченые рунами мундиры от Хьюго Босса и не чтение Эволы, вообще не эстетика и не идеология (Умберто Эко в свое время вполне убедительно сформулировал, что фашизм — это синкретизм, а значит, идеология его всегда лоскутна и легко конструируется из любых пришедшихся впору обрезков и деталек). Фашизм — это прежде всего возврат к биологии. К простейшему решению. К делению (обычно в результате сотрясения) общества на две неравные части по имманентному (и чем имманентней, тем лучше) признаку — и последующей стимуляции и эксплуатации ненависти большей части к малой. Если принять это определение как рабочее, то придется признать, что механизм запуска фашизма существует в любом обществе, и наше — совершенно не исключение. Фашизм часто сравнивают с вирусом, дремлющим в теле социума и активизирующимся, стоит телу ослабнуть; боюсь, что это не так. Вирус — скорее те проблемы, которые это самое тело, существующее не в вакууме, а среди других тел, все время «цепляет». Например, иммигранты. Или инфляция, или кризис, или поражение в войне, или… А фашизм — скорее «неправильный иммунный ответ», естественная в своей основе реакция самозащиты, принимающая уродливые (и в итоге самоубийственные) формы, потому что механизм самозащиты нормальной, здоровой не работает.

Если нормальная иммунная система есть, она пытается решать ту же иммигрантскую проблему методами социальной адаптации, старается встроить чужое в социальный обмен веществ, посильно гармонизирует интересы пришлых и коренных. Организм при этом потряхивает и лихорадит, у организма подскакивает температура и случается то насморк, то понос (вот как в нынешней постмодернистской Европе, избывающей грех колониализма) — и все же шансы его неплохи.

Если нормальной иммунной системы нет (а ее нет — как нет ни общественных механизмов, способных начать ее формирование, ни четкого осознания, «наверху» или «внизу», что такие механизмы нужны… «наверху»-то, напротив, есть сугубая забота о том, чтоб они, не дай бог, не возникли), она ничего не пытается и не старается. Организм словно не замечает проблемы. Пока какая-нибудь особенно сильная встряска не включит «неправильный иммунный ответ», который потом назовут фашизмом, а может, и как-то иначе назовут, какая разница?

Вот об этом и стоило бы говорить, с этим — что-то делать. Только совершенно непонятно, кто будет говорить и с кем, а также кто и что по этому поводу сделает.