Россия упустила свой шанс на модернизацию?

Что такое вообще кризис? Если задуматься, существенная доля экономической деятельности человека сводится к выбору между сегодняшним потреблением, запасами на будущее и инвестициями в удовлетворение будущих потребностей. Идея в том, чтобы выровнять или хотя бы сгладить профиль своего потребления во времени. Правильно этот баланс выбрали — ура, процветание. Неправильно — кризис. Перепотребили сегодня, мало запасов сделали — завтра голодаем. Взглянули на мир слишком пессимистично, жили сегодня впроголодь, опасаясь завтрашних страхов, — и ведь тоже если не кризис, то замедленное развитие. Ошиблись с тем, как надо хранить запасы, или со строительством того, что будет кормить нас завтра, в лихую годину, — тоже кризис. Это, пожалуй, самая распространенная ситуация — пребываем в святой уверенности, что сделали всё правильно, будущее обеспечено, сегодня празднуем, а приходит это завтра — и обнаруживаем пшик. И затягиваем пояса, и сокрушаемся о глупых тратах, инвестициях в не то... Вспомнишь «Прагу» невзначай, балычок с икоркою, вспомнишь, как давал на чай, как перекушал сгоряча, — слезы каплют горькие, известное дело.

Проблемы эти, понятно, появились не вчера. Кризисы, пожалуй, и у первобытных людей были. Решил какой-нибудь неандерталец Ыгыгг посеять не пшеницу, а коровьи кости, а вдруг пышные кусты с теленком на каждой ветке взойдут? Ухаживал, поди, за своим полем, вскапывал, поливал, а ничего не взошло. У него кризис. Целое племя решило не за полями ухаживать, а богов задобрить, ну, Стоунхендж построить, например. Думаю, не помогло им это, так что и у них, поди, был кризис. Английские купцы в начале XIX века решили (вполне здраво), что стране нужна транспортная инфраструктура, и построили 6500 км каналов, уйму денег вбухали, надеялись на долгосрочные дивиденды, а потом бац — и чертов Стефенсон со своим паровозом. Кризис, банкротства. Огромное количество богатства уничтожено, разоряются фабрики по производству барж для каналов и т.д.

Сейчас в мире произошло то же самое. Если прикинуть, что было «большой идеей» предыдущего бума, конца 90-х — начала 2000-х, это была IT-революция. Компьютеры, конвергирующие медиа, интернет, телекоммуникации, а параллельно с этим — глобализация и дерегуляция во многих отраслях. Пузырь, конечно, надулся, многие из тех обещаний оказались ложными, но более-менее всё сбылось. А теперь давайте глянем на самый последний глобальный бум. Там драйвером оказались две вещи, «Рычи, Китай» и волна денег, накопленных бебибумерами за свою трудовую жизнь на безбедную старость. Всплеск на рынке сырья — следствие надежд на резкий рост новых экономик, связанный со строительством, индустриализацией, автомобилизацией. Были еще и побочные моменты — например, обеспечение мягкой посадки после сдувания интернет-экспансии (у меня уже не поднимается язык назвать ее пузырем) обернулось невиданной дешевизной денег, всплеск на рынке сырья тоже обеспечил приток денег на рынки и подъем номинальных цен. Соответственно, вылилось это в пузыри на рынках недвижимости, overinvestment на развивающихся рынках, крупный рост долгов частных лиц и уничтожение большой части накоплений тех, кто вскоре собирался выйти на пенсию.

Кроме последнего эффекта, всё это неоднократно уже было. Резкое обеднение пенсионеров — это да, это внове. Мы с вами, друзья мои, первое поколение людей, живущее в обстановке возрастной пирамиды неправильной формы, когда стариков много, а молодежи мало. Это первое поколение стариков, надеявшееся обеспечить старость своими деньгами, а не заботой детей и внуков и не государственным соцобеспечением. Но для этого надо обратить в потребляемые активы все их накопления, а выясняется, что это не так просто сделать.

Есть еще один эффект, многократно усиливший амплитуду нынешнего кризиса. Гляньте вот на какую аналогию — пока люди жевали листья коки или заваривали чай из маковой соломки, наркомания не была особой проблемой. Наоборот, у человечества было работающее обезболивающее и стимулянт. Для того чтобы наркотики стали проблемой, в эту область должна была прийти современная наука, выделить алкалоиды в чистом и концентрированном виде, да еще и усилить их, изучив механизмы действия, создав крэк и героин. Крэк и героин — это листья коки и маковое молочко с плечом. Так же и новые финансовые инструменты позволили на первый взгляд получать все достоинства определенных решений, трендов в экономике, прогнозов мгновенно и в дистиллированном виде, без принятия каких-то дополнительных усилий. Беда в том, что производные инструменты, оказавшись оторванными от своих фундаментальных корней, стали подчиняться совсем иному балансу спроса, предложения, ценообразования, рассылки сигналов в экономике, чем те фундаменты, из которых они были когда-то выведены. В результате на протяжении примерно десятилетия глобальная экономика получала весьма искаженные сигналы, приводившие к неоптимальным решениям.

На мой взгляд, искаженные рынки недвижимости — это то, что еще будет долго икаться и в развитых странах, и в новых экономиках. Слишком большие деньги, влитые в роскошь, luxury, удовлетворение всё возрастающих потребностей — это тоже, пожалуй, напрасная трата человеческого ума и труда. Потребители старых экономик, похоже, спустятся с небес на землю и начнут больше ценить «простые вещи»; обещание «постиндустриального изобилия» всем и чтобы никто не ушел обиженным, когда вкалывают роботы (или китайцы), а западный человек ненапряжно производит интеллектуальный продукт, если не потускнело, то потускнеет к лету, когда материализуются массовые увольнения (а они будут — я почти уверен в двузначных цифрах безработицы).

Старость пожилых людей развитого мира, наверное, будет куда менее роскошной, чем им казалось еще недавно. Чуда не случится.

А теперь поближе к дому. Сырьевой бум длился не слишком долго, так что и кривоватых инвестиций в сырьевых отраслях было сделано не так много — все-таки это отрасли с очень длинным циклом. Да и определенная польза от них всё же будет, хотя эту пользу пожнут отнюдь не обладатели ресурсов. А вот что произошло, увы, конкретно в России — это абсолютно пропущенный шанс на модернизацию. Заметный поворот российской политики случился где-то в 2003 году. Очень хочется провести аналогии с концом 60-х, когда была найдена нефть в Сибири и наступило охлаждение в международной обстановке после Пражской весны. В нашу эпоху аналогом будет рост цен на нефть и конфронтация России с остальным миром на почве Ирака и Югославии. И, увы, как тогда свернули косыгинские реформы, так и теперь устроили полную санацию в политике и приведение экономики к общему знаменателю. К 2008 году вся российская экономика заточена на близость к Кремлю или губернаторам, на пирамиды откатов и получения «кормлений». Смыслом всё увеличивающихся госинвестиций стал не долгосрочный результат для экономики, а в первую голову распилопригодность для вовлеченных сторон, а уж влияние на экономику — это во вторую очередь. Смысл законов и регулирующих органов — во взимании феодальной дани с сошек помельче и в зачистке поляны для операций дружественных и приближенных компаний, для борьбы с конкурентами из соперничающих ветвей власти, для создания крючков и предметов шантажа для контроля за всеми участниками. Всё остальное, увы, почти умерло. При отсутствии нефтяных денег вся эта система начнет трещать по швам, а заменить ее почти некому.

Я весьма далек от коридоров власти, но даже до меня доносятся слухи о том, что «кремлевские» лихорадочно ищут, к кому бы обратиться за советом, что делать и как дальше жить, но особого успеха в этих поисках не имеют. Никакой плодотворный диалог с международным сообществом сейчас тоже невозможен — России не доверяют, а правящие круги России не доверяют международным партнерам и обитают в своем искаженном мире. Такое ощущение, что в российской власти совсем преобладало «проектное» и конспирологическое мышление и иначе мыслящим специалистам и экспертам просто невозможно говорить с этими людьми, не поймут-с.

Даже аналогов теневой экономики советского периода, из которых выросли кооперативы конца 80-х, почти не осталось. Есть, конечно, большой плюс — и население, и управленцы нынче на порядки грамотнее экономически, чем 20 лет назад, поэтому при возникновении благоприятных условий нормальная, неискаженная экономика может отрасти куда быстрее, чем после краха социализма. Но с другой стороны, нынешний истеблишмент куда злее, зубастее, чем коммунистический, его богатство куда более овеществленно, чем то, что было у советских бонз, и куда менее будет склонен самоустраниться. Но зыбкость системы крайне зрима — поведение столпов российского бизнеса на протяжении осени напоминает человека, севшего не на свои места в театре. Он хорохорится, сидит развалясь, пытается изображать, что это его места, но в глубине души он сознает, что всё это фикция, и при первых признаках того, что сейчас придут истинные хозяева мест, весь гонор куда-то слетает и товарищ устремляется к выходу, пока в тычки не выставили.

Скорость, с которой сокращаются российские кредиты, увеличиваются неплатежи, закрываются производства, — симптом именно того, что все сознавали ненастоящесть, дутость происходящего и только и ждали момента сбежать. Российскому потребителю, впрочем, сейчас может прийтись куда туже, чем в начале 90-х. «Эффективный менеджмент», думаю, будет куда менее сентиментален по отношению к сохранению трудовых коллективов, пусть и на минимальных зарплатах, тем более что теперь налоги на содержание трудовой силы вполне ощутимы. Будут массовые увольнения. Тут речь уже не просто о двузначных цифрах безработицы, тут как бы за 20% не зашкалило. Жизнь куда более монетизированна, дешевых «советских» продуктов вроде макарон, гречки, творога больше нет, всё это стоит вполне ощутимых денег. На многих висят пусть небольшие, но кредиты с достаточно жесткими процентами, которые надо отдавать. Так что я думаю, что волнения во Владивостоке — это только первая ласточка, к лету может быть сильно хуже.

Совсем туманен, правда, вопрос, как страна будет из этого выходить. В нынешней ситуации ответ лежит скорее в политической, чем в экономической области. Найдется ли какая-то внутренняя сила в истеблишменте, которая сможет поставить Россию на более разумные рельсы, как в Южной Корее, сметет ли хунту народное негодование, как аргентинских генералов, останется ли у власти российский аналог институциональной революционной партии, как в Мексике, — вопрос сложный и слишком случайный.